— Ну почему же… Я нашел письмо, — сообщил Харри. — Какое письмо? — Письмо Снеговика. Я нашел текст в ее домашнем компьютере, причем файл создан раньше, чем я его получил. И бумагу, ту самую. — Бог ты мой! — Хаген тяжело поставил локти на стол и опустил лицо на руки. — И эта баба все время была тут. Ты понимаешь, что это значит? — Газеты устроят скандал. Недоверие к полиции в целом. Кого-то из руководства принесут в жертву. Хаген раздвинул пальцы и посмотрел в щелочку на Харри: — Спасибо за четкое изложение ситуации. — Всегда пожалуйста. — Ну что ж, мне пора звонить нашему шефу и начальнику Главного управления. А пока предупреждаю вас с Хольмом: держите рот на замке. Как думаешь, Стёп станет обо всем этом распространяться? — Вряд ли, — криво усмехнулся Харри. — У него все топливо вышло. — Какое еще топливо? — Целостность личности. Было десять утра. В окно кабинета Харри видел, как бледный, нерешительный свет дня ложился на крыши домов и по-воскресному тихий район Грёнланн. Прошло уже шесть часов после того, как Катрина Братт исчезла из квартиры Арве Стёпа, а поиски все еще ничего не дали. Она, разумеется, могла остаться в Осло, но поскольку к побегу она наверняка готовилась, то могла сейчас быть очень далеко. А в том, что она готовилась, Харри не сомневался. Так же как и в том, что Катрина Братт и была Снеговиком. Во-первых, тому были очевидные подтверждения: письмо и попытки убийства. Но главное, теперь стало понятно чувство, что за ним наблюдают, что кто-то проник в его жизнь. Газетные вырезки на стене, отчеты о ходе следствия. Она приучила его к тому, что предугадывает каждый его шаг, заставила привыкнуть к ней, и теперь ее вирус живет у него в крови, у него в голове. Он услышал, как кто-то вошел, но не обернулся. — Мы отследили ее мобильный, — раздался голос Скарре. — Она сейчас в Швеции. — Да ну? — На центральной станции сказали, что сигнал идет с юга. Местоположение и скорость передвижения соответствуют копенгагенскому экспрессу, который выехал из Осло в пять минут седьмого. Я говорил с полицией Хельсингборга, им нужен официальный запрос на задержание. Поезд там будет через полчаса. Что делаем? Харри медленно кивнул, отвечая собственным мыслям. Мимо окна спланировала чайка, лишь в последний момент изменив направление полета и срезав угол над деревьями в парке. Наверное, увидела что-нибудь. Или просто передумала. Человек тоже так может. В шесть утра на вокзале в Осло. — Харри! Она эдак до Дании доберется, если мы не… — Попроси Хагена переговорить с Хельсингборгом. — Харри резко повернулся и схватил пиджак с вешалки. Скарре стоял и недоуменно смотрел вслед старшему инспектору, который шел прочь по коридору широкими уверенными шагами. Сержант Урё, дежуривший в арсенале Полицейского управления, изумленно посмотрел на взбудораженного старшего инспектора и повторил: — ЦС? Газовые, что ли? — Две коробки, — ответил Харри, — и упаковку патронов для револьвера. Сержант нерешительно застыл у дверей арсенала. Этот Холе, конечно, давно не в себе, это понятно, но чтоб слезоточивый газ?.. Когда сержант Урё вернулся, Харри кашлянул: — А Катрина Братт из убойного отдела тут что-нибудь получала? — Девушка из бергенского управления? Только то, что положено по инструкции. — А что у нас положено по инструкции? — Увольняясь, оставляешь револьвер и все неиспользованные патроны. Поступаешь на работу — получаешь револьвер и две пачки патронов. — То есть ничего серьезнее револьвера у нее сейчас нет? Урё изумленно покачал головой. — Спасибо, — поблагодарил Харри и сунул патроны в черную сумку рядом с зелеными цилиндрами, содержащими воняющий перцем слезоточивый газ, такой же, что был сварен Корсо и Стауттоном в 1928 году. Сержант промолчал и, только когда Холе расписался в ведомости, пробормотал: — Приятных выходных. Харри, обхватив черную сумку, сидел в приемной Уллеволской больницы. Сладковато пахло спиртом, стариками и медленной смертью. Какая-то женщина из числа пациентов сидела на стуле напротив и напряженно смотрела в его сторону, будто старалась увидеть того, кого там не было, — человека, с которым когда-то была знакома, любимого, который так и не вернулся, а может быть, сына. Харри вздохнул, посмотрел на часы и представил себе штурм поезда в Хельсингборге. Машинист получает приказ со станции остановить поезд за километр до платформы; вооруженные полицейские с собаками растягиваются цепью; тщательный обыск в коридорах, купе, туалетах. Испуганные пассажиры, сгрудившиеся у окон, смотрят на вооруженных полицейских — непривычное зрелище на фоне счастливого скандинавского пейзажа. Женщин попросят предъявить документы, и они дрожащими руками полезут в свои сумочки. Широкоплечие полицейские в нервозном ожидании — мужественные, неторопливые, затем раздраженные, а когда выяснится, что той, кого они искали, найти не удалось, — разочарованные. В конце концов, если они не дураки и не лентяи, послышатся громкие ругательства: они найдут в мыльнице одного из туалетов мобильный телефон Катрины Братт. Перед Харри возникло улыбающееся лицо: — Он вас ждет. Харри отправился за клацающими сабо и энергичными бедрами в белых брюках. Она распахнула перед ним дверь: — Только недолго, пожалуйста. Ему нужен отдых. Столе Эуне лежал в отдельной палате. Его обычно розовощекое круглое лицо было таким опухшим и бледным, что почти сливалось с подушкой. Тонкие, как у ребенка, волосы упали на лоб. Лбу, впрочем, было уже шестьдесят лет. И если бы не взгляд — острый и быстрый, Харри подумал бы, что перед ним труп лучшего психолога убойного отдела и его, Харри, личного врачевателя души. — Боже милостивый, Харри, — удивился Столе Эуне. — Ты прямо скелет. Болеешь, что ли? Харри пришлось улыбнуться. Эуне, скорчив гримасу, сел на постели. — Извини, что раньше не пришел проведать. — Харри шумно придвинул стул к кровати. — Я, понимаешь… больницы эти… Даже не знаю… — Больница будит твои детские воспоминания о матери, все нормально. Харри кивнул и опустил взгляд на руки: — Как тут с тобой обращаются? — Такие вопросы задают, когда приходят проведать человека в тюрьме, а не в больнице. Харри кивнул. Столе Эуне вздохнул: — Я знаю тебя слишком хорошо, Харри, и понимаю, что это не визит вежливости. Тебя явно что-то беспокоит. Давай говори. — Да ладно. Я же вижу: ты не в форме. — Форма — понятие относительное. В некотором отношении я в отличной боевой форме. Ты бы видел меня вчера. То есть как раз вчера был шанс, что ты не увидишь меня вовсе. Харри улыбнулся, не поднимая глаз от рук. — Речь о Снеговике? — спросил Эуне. Харри опять кивнул. — Наконец-то, — сказал Эуне. — Я тут умираю со скуки. Рассказывай. Харри набрал воздуху в легкие и начал рассказывать о ходе следствия, не забывая о дополнительной информации и самых значимых деталях. Эуне раза два перебил его краткими вопросами, а остальное время слушал молча с внимательным и почти благодарным лицом. Когда Харри закончил, было такое ощущение, что больному стало лучше: у него появился румянец, да и на постели он сидел поувереннее. — Интересно, — протянул он. — Но раз ты уже знаешь, кто преступник, зачем пришел ко мне? — Она сумасшедшая, да? — Человек, совершающий такие преступления, несомненно, сумасшедший и может избежать уголовного наказания. — Я тоже так думаю, но кое-чего все же не понимаю, — сказал Харри. — Ух ты! Да ты гений психиатрии. Я сколько лет работаю, а до конца так ничего и не понял. — Ей было всего девятнадцать, когда она убила тех двух женщин в Бергене, а потом и Герта Рафто. Как получилось, что такая психопатка прошла все психологические тесты в полицейской академии, а потом работала в полиции столько лет — и за все это время ее никто не раскусил?