— Снова вы? — Вообще-то это мое право. Согласно Закону Меган, правоохранительные органы штата обязаны обнародовать данные о лицах, совершивших преступления сексуального характера, включая их место жительства и актуальную фотографию. — У нас пока нет веб-страницы. Ну, знаете? В интернете. То, о чем все говорят. — Две недели назад вы сказали мне то же самое. Вы не можете отказать мне в моем праве. Это федеральный закон, вы в курсе? — Мы работаем над этим. Честное слово. Просто объем очень большой. — Насколько большой? — Вы и представить не можете. — Она раскинула руки. — Могу я посмотреть лично? — На реестр сексуальных преступников? Ни за что. — Эти данные обязаны быть публичными, сколько раз мне это повторять? — Ну ладно, я сейчас уточню, — сдалась женщина. — Подождите здесь, пожалуйста. Секретарь ненадолго вышла в коридор, а я вернулась ко входу и позвонила маме, чтобы она записала мой номер. Но трубку никто не взял, так что я снова оставила телефон и вернулась к секретарю. — Мисс? Пожалуйста, пойдемте со мной. Я отведу вас в архив. Через несколько минут мы спустились в подвал, и мужчина в галстуке и рубашке с короткими рукавами, читавший газету, посмотрел на нас так, словно не ожидал посетителей. — Доброе утро, Пол. Как дела? Я тут привела к тебе девушку, которая… короче, она по поводу Закона Меган. — Сексуальные преступники? Этих у нас полно. Мы оцифровываем архив, но… это же данные за тридцать лет. Работы по уши. Я подняла руку и сопроводила жест притворной улыбкой. — Ну что же, подпишите здесь и здесь, — сказал он. — Это документ, где говорится, что вы обязуетесь не использовать собранную вами информацию для причинения вреда, преследования или самосуда, а иначе понесете соответствующее наказание. — Разумеется, само собой. Даже у преступников есть права. Пол провел меня по длинному, выложенному плиткой коридору в свете флуоресцентных ламп и остановился перед одной из дверей. — Здесь у нас хранится все, что мы оцифровываем. Данные о правонарушителях всех трех уровней риска. — Он открыл дверь, демонстрируя гигантский лабиринт металлических стеллажей, забитых картонными коробками. — В интернете будет немного меньше информации, но это то, с чем мы работаем сейчас. Возможно, через пару лет мы сможем привести все в порядок, но… скоро Рождество, и… кому охота сидеть за монитором и вбивать досье? — Все это? Вы шутите? Мужчина покачал головой и поджал губы. — На этих трех стеллажах — дела с 1970-х до начала 1980-х годов. Два других охватывают по пять лет. В общем, все интуитивно понятно. Коробки с желтыми наклейками — третий уровень, самые опасные преступники. Насильники, убийцы, педофилы-рецидивисты. Все остальное… более легкие преступления. Я сглотнула. Несколькими годами ранее семилетнюю Меган Канка изнасиловал и убил ее сосед, педофил-рецидивист. Родители Меган утверждали, что если б они знали правду об их соседе, то не позволили бы ей играть одной вблизи его дома. Случившееся повергло страну в шок, и вскоре, не без сопротивления, был принят федеральный закон, обязывающий власти обнародовать список освобожденных сексуальных преступников, включая их фотографии, текущие адреса и профили жертв, чтобы информировать общественность, если кто-то из сограждан представляет потенциальную опасность. Идея была в том, чтобы знать, кто твой сосед. Но в Нью-Йорке закон еще не заработал в полную силу, и для создания публичного и легкодоступного реестра требовалось время. Пока же вместо него была комната с множеством досье, которые можно было изучать часами. — Если вам что-то понадобится, не стесняйтесь, зовите. Я буду за столом у входа. Пол закрыл дверь, и я осталась одна в окружении коробок, пахнущих сексуальным насилием. Взяв первую коробку, я удивилась ее тяжести. Кажется, в ней было не менее двухсот папок из желтого картона. Меня замутило, едва я вытащила первое дело. На снимке в верхнем углу был изображен белый мужчина лет шестидесяти с пустым взглядом и трехдневной щетиной. Досье представляло собой типовую форму, заполненную вручную. Взгляд метнулся к графе «Осужден за»: надругательство над ребенком в возрасте до шести лет. Я закрыла досье и перешла к другому. Это все было не то, и мне не хотелось задумываться о том, что бы я сделала с этим ублюдком. Несколько часов подряд я листала досье, просматривая фотографии и читая описания. Страна прогнила насквозь. Вернее, мужчины прогнили. Из почти пятисот досье только шесть принадлежало женщинам. Разумеется, то, что сотворили эти шесть женщин, вызвало у меня такое же отвращение, как и злодеяния, совершенные мужчинами, но стало ясно: половые преступления — мужская прерогатива. У некоторых послужной список с годами разрастался: растление, жестокое обращение, изнасилование и изнасилование с последующим убийством. Другие проявляли патологические черты: нездоровую фиксацию на определенном типаже девочек — одинаковые волосы, один рост, один возраст, и склонности эти только усиливались после освобождения из тюрьмы за первые преступления, совершенные двадцать или тридцать лет назад. Но больше всего меня потрясли преступления — а их было большинство — где виновный и жертва были из одной семьи. В досье подробно описывался виктимологический портрет потерпевших, и нередко там можно было прочитать, что речь шла о потерпевших «первой и второй степени родства». — Вот же твари, — бросила я вслух. Я вышла, чтобы спросить у Пола, до скольких можно остаться. Мне требовалось гораздо больше времени, чем предполагалось, и он ответил, что я могу поработать до шести. Я решила перекусить рядом со зданием суда и в ожидании заказа позвонила по второму, и последнему, известному мне номеру со своего новенького мобильного: — Кто говорит? — Профессор Шмоер ответил на звонок. — Профессор, меня слышно? Это Мирен. — Мирен, ты видела то, что я прислал? — Да… ну, пока не все. Но… спасибо. — Я решил, свежий взгляд не помешает. И твой в особенности. У тебя свое видение. Возможно, это еще не конец истории. — Спасибо, профессор. Еще не конец? — Откуда ты звонишь? Тебя еле слышно. — Со своего нового мобильного. — Отвратительная слышимость. — Супер. Я отдала за него больше двухсот долларов. Обожаю выбрасывать деньги на ветер. Он помолчал и продолжил серьезным тоном: — Ты, наверное, звонишь насчет новостей. — Я еще не видела газету. Вы опубликовали звонок в службу спасения? — Да… но никто не стал читать. — Что? — Никто… не прочел. Всем плевать на звонок, Мирен. Это уже никого не интересует, — продолжил Шмоер под шум машин на заднем плане. Должно быть, он был на улице. — Дело прошлое. «Пресс»… стой, ты что, не слышала? В каком мире ты живешь? — Я в суде по личному делу, — начала оправдываться я. — Что за личное дело? Предстоит какое-то слушание? Поймали кого-то из тех, кто сотворил… это? Могла бы предупредить меня, я бы пошел с тобой. — Нет, нет. Я просто роюсь в архивах. Вздохнув, Шмоер с сожалением добавил: — Хорошо… Если тебе понадобится помощь, дай знать. Договорились, Мирен? — Ладно, но у меня правда все хорошо, — солгала я. — Хорошо. Но ты в самом деле ничего не знаешь? — О чем? — Посмотри сегодняшний выпуск «Пресс». Это потрясающе. Не знаю, как они это делают, но… — Что такое? Мне было не по себе. Вся эта таинственность действовала мне на нервы. — Прочитай первую полосу «Пресс», а потом позвони мне. — Он повесил трубку. — Что случилось? — спросила я, но на другом конце уже никого не было. * * * Я спросила у официанта, но свежего экземпляра «Манхэттен пресс» в ресторане не нашлось. Прежде чем отложить телефон, снова позвонила родителям, но не дозвонилась. Что имел в виду профессор Шмоер? Мне наконец-то принесли заказ — спагетти карбонара, которые стоили всего семь долларов и девяносто пять центов, включая напиток, — я поспешно проглотила еду, чтобы поскорее выйти и купить газету. Ресторанчик представлял собой обшарпанное заведение с зеркальными стенами, и основными клиентами здесь были правонарушители и их семьи, проводившие утро в суде. Посмотрев на соседнюю стену, я увидела лицо Киры в отражении телевизора. Тогда я перевела взгляд на другую стену, но так и не поняла, где в лабиринте зеркал находится настоящий экран. — Можно ли сделать погромче? — попросила я официанта. Через несколько секунд снимок Киры сменился изображением мужчины — белый, волосы с проседью, на вид лет пятьдесят, серьезное выражение лица. Я никогда раньше его не видела, но бегущая справа налево в отражении строка гласила: «ЗАДЕРЖАН ГЛАВНЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ». К тому времени как официант наконец прибавил громкость, ведущий закончил фразу, а затем перешел к другой теме. «…женат, двое детей, главный подозреваемый в похищении малышки Киры Темплтон задержан и заключен под стражу».