Аарон заметил, что доктор избегала называть Майкла по имени. Грейс не слышала ни слова из их разговора, ее мысли вернулись к тому моменту, когда однажды вечером они на всякий случай сделали тест на беременность, считая, что задержка случайна. Но после того, как на тесте появились две линии, однозначно означавшие положительный результат, неуверенность тут же сменилась счастьем: теперь их станет четверо. Эйфория от того, что у Киры будет братик или сестричка, затем сменилась страхом, что они не смогут справиться, следом — сомнениями в способности финансово позволить себе еще одного ребенка, и наконец, после того как Грейс обнаружила младенческие боди и ползунки Киры, — чувством любви и единения, какого они никогда не испытывали раньше. Грейс вспомнилось, как они зашли к Кире, спавшей в своей белой кроватке, поцеловали ее, обняли и прошептали на ушко, что она никогда не будет одна. Но эти воспоминания лишь отвлекали от трагедии их жизни, в которой вся радость испарилась в один миг, когда Санта-Клаус ехал на санях, мажоретки танцевали и весело маршировали под дождем, а белые воздушные шары навсегда затерялись в небе. Врач продолжала говорить, объясняя, что делать дальше, но Грейс только кивала и отвечала как будто со стороны, а мысли о недостижимом теперь счастье вызывали на ее глазах слезы. Чуть позже Грейс и Аарон сидели в неудобных пластиковых креслах, пока в операционной готовились к удалению плода, как его называла врач, или Майкла, которым он остался для них обоих. Голова Грейс покоилась на плече у мужа, ее глаза были закрыты, а он невидящим взглядом уставился на место стыка двух плиток на стене коридора: одна плитка была белой, как воздушные шары, которые терялись в вышине, другая — серой, как отражение будущего семьи из четырех человек, превратившейся в скорбящую пару из двух. Доктор Эллис в белом халате подошла к ним, не поднимая взгляда. — Идем, Грейс? Все готово, — сказала она своим самым теплым тоном, на который только была способна в этот момент. Аарон поднялся и поцеловал жену в лоб. — Это будет быстро. Не волнуйтесь, Аарон. Вы можете подождать здесь. Пройдет пара месяцев, все это станет просто плохим воспоминанием, и вы сможете сделать другую попытку. Я знаю пары, которые пытались забеременеть много раз, у одной было аж восемь выкидышей. Это более распространенное явление, чем вы думаете. Аарон кивнул и попытался сглотнуть комок, который пережимал его голосовые связки. Силы покинули его, и тихое «Увидимся позже, милая» прозвучало не громче вздоха. Грейс отпустила руку мужа, и их пальцы разъединились с незнакомой прежде легкостью. Грейс мрачно шла по коридору, как будто с каждым шагом пол под ногами разверзался, и, глядя ей вслед, Аарон осознал, что больше никогда не почувствует нежность жены, ускользающую с кончиков пальцев. Глава 26 У всех нас есть секреты, которые мы раскрываем близким людям, но некоторые способны запереть их на замок и выбросить ключ на дно озера. Мирен Триггс 1998 Профессор Шмоер вышел из тени на лестнице, оглушенный моим криком, а у меня чуть не случился сердечный приступ. — Прости, что напугал, — прошептал он. Дверь соседки напротив открылась, скрипучий и пронзительный голос миссис Эмбер прогремел на лестничной клетке так, будто исходил не из ее рта, а из громкоговорителя. — Дорогуша, ты в порядке? — Прошу прощения, — сказал профессор. — Я напугал вашу соседку. — Не волнуйтесь, миссис Эмбер. Все в порядке, — сказала я громко и прошептала Джиму: — Ты напугал меня до полусмерти. Что ты здесь делаешь? — Если я услышу крики, вызову полицию. Ясно, дорогуша? Твоя мама заставила меня пообещать. — Да. Все правда в порядке. Это пришел… мой друг. Дверь соседки захлопнулась, и, хотя намерения у нее были благие, я знала, что связываться с миссис Эмбер не стоит. При встрече она всегда хвасталась, столько раз выговаривала почтальону за рекламу, и ей просто перестали присылать всякую чушь. Поверить в это было нетрудно: я видела, как она спорила с кассиром из соседнего супермаркета, что их пакеты рвутся от одного только взгляда, что в упаковках с хлопьями воздуха больше, чем самих хлопьев, или даже почему с ней не здороваются по имени, хотя она полжизни ходит сюда за покупками. Она производила впечатление сильной, упорной и злопамятной старухи, которая добивалась своего благодаря несогласию и выдержке. Я могла представить, как она участвует в протестах против войны во Вьетнаме в 1960-х, бранясь на полицейские машины, которые угрожают мирному течению демонстрации. За ее глазами скрывалась воительница, постаревшая амазонка — такую не ранить неопытному противнику. Но однажды, возвращаясь домой, я увидела, как она перекладывает рекламу из своего почтового ящика в мой. Я поздоровалась с ней, и она ответила как ни в чем не бывало. В тот день я, как обычно, предложила отнести ее пакеты с покупками наверх, и миссис Эмбер согласилась, заявив, что молодежь уже не та. Когда мы поднялись, она схватила бумажный пакет, что-то пробурчала и захлопнула дверь, не поблагодарив меня. — Я звонил тебе несколько раз, но твой телефон был выключен, — прошептал профессор Шмоер. Я приглашающе махнула ему рукой. Мне не хотелось, чтобы миссис Эмбер подслушала наш разговор: с нее сталось бы все передать маме. Шмоер вошел, и я закрыла дверь. — Я была в метро, возможно поэтому, — ответила, немного нервничая. — Такое дело… Мирен… Все кончено. — Что? О чем ты? — Меня уволили из «Дэйли». — Почему? Из-за «Пресс»? Ты поэтому пришел? — Причин несколько. Все гораздо сложнее, но да, «Пресс» тоже сыграла свою роль. Они всегда на шаг впереди моих статей. За последние пару месяцев мы потеряли много читателей. Отчасти по вине интернета, отчасти — из-за того, что люди узнают экономические новости из разных источников. Из-за оттока аудитории «Дэйли» находится в кризисе, и руководство искало козла отпущения. Выбор пал на меня, так как мои расследования в меньшей степени соответствовали редакционной линии. Я знал, что к этому все идет, но… не думал, что это произойдет так скоро. Он выглядел потерянным, и я не знала, как реагировать. С момента расцвета интернета я прочла несколько статей, где говорилось о переходе читателей на новости «Яху» и других цифровых платформ, возникшие из ниоткуда, и печатные газеты искали способы адаптироваться к новому миру, который открывался перед ними. Одни видели в этом возможности, другие — ограничения, где скоро не останется места длинным журналистским расследованиям, характерным для традиционных СМИ. Люди жаждали сиюминутных новостей, событий, о которых можно быстро прочитать и забыть, и для этого не требовалось направлять команду журналистов на подготовку одной многостраничной статьи. Более того, за публикацией каждой статьи следовало судебное разбирательство, а газеты, ресурсы которых все больше сокращались из-за оттока аудитории, страдали в том числе от необходимости содержать юридический отдел для защиты от судебных исков со стороны компаний, которым были посвящены эти расследования. — У тебя есть преподавание, — я попыталась утешить его. Но мне было мало что о нем известно. В те месяцы, когда мы больше всего общались и он помогал мне, мы говорили о сюжетах, которые я выбирала, или о моих сомнениях относительно учебного плана, или о том, как лучше раскрыть определенную тему в задании. Но я ничего не знала ни о нем, ни о его семье, ни даже о том, где он живет. — Ты всегда можешь продолжать преподавать и зарабатывать этим на жизнь. У тебя это хорошо получается. Ты вдохновляешь, — сказала я. — Это не приносит мне удовлетворения, Мирен. Мои студенты смирились и выбирают легкий путь. Прекрасный пример — проклятое задание на этой неделе. Я уже получил двенадцать эссе об утечке на «ФармаЛюкс». Все как под копирку. Об этом уже полгода говорят в редакции, для всех изданий это секрет Полишинеля, и никто еще не опубликовал полноценную статью только потому, что не хочет связываться с гигантской фармацевтической компанией. Этот мир прогнил, Мирен. И журналистика тоже. Мы скованы. Никто не готов рискнуть, чтобы сделать шаг вперед и изменить ситуацию. Никто не публикует ничего исключительного, и я как преподаватель не могу увлечь никого настолько, чтобы увидеть свет в конце тоннеля. Прессу ждут сложные времена, и, если она разучится идти против течения, мы проиграем. Выиграют сильные мира сего. — Это мотивирует меня искать дальше, профессор. И если из каждой группы выпустится всего один хороший журналист, я уверена, это сделает мир лучше. Шмоер молча глядел на меня сквозь очки в роговой оправе. Он стоял передо мной ближе чем в полуметре, и его лицо было серьезнее, чем когда-либо. Он страдал. Он был расстроен. Он был уязвим. Его лицо отражало сотни противоречивых мыслей внутри, и казалось, они вот-вот взорвутся, как и мое сердце, — от нервов. Внезапно он повернулся и, фыркнув, подошел к дивану. Мужчина со вздохом сел и, подняв руки, отбросил назад волнистые пряди, которые тут же вернулись на лоб. Шмоер достал из внутреннего кармана ветровки компакт-диск и положил его на стол. — Что это? — спросила я. — То, что мне удалось забрать из редакции по делу Киры. У нас было много материала, но для меня это слишком. Я не смог все это просмотреть. Это все, что есть. Я отправил тебе часть. Я взяла диск и вставила его в компьютер. — Разве так можно? — удивилась я. Это было что-то невероятное. — Нет, но никто не знает, что он у меня. Это данные от информатора для будущего журналиста. Никого не касается, откуда ты их получила. Возможно, это пригодится для твоего эссе. — Я еще не начала его писать. Может, и не стану. Слишком много информации. Но я не верю, что основной подозреваемый виновен. Здесь что-то не складывается. — Почему ты так считаешь? Они арестовали мужчину с историей сексуального насилия над несовершеннолетними, когда тот похитил семилетнюю девочку в районе, где исчезла Кира. Он маньяк, это понятно. — Именно это и вызывает вопросы. Я видела его досье, и он не подходит под профиль. — Ты видела полицейский отчет? Расскажи. Насколько понимаю, сексуальные преступники не похожи на сексуальных преступников. Я открыла рюкзак и достала досье задержанного. Шмоер открыл первую страницу и начал читать с недоверчивым видом. — Что это? Его приговор? — Это его досье из реестра сексуальных преступников согласно закону Меган. Я выкрала его из архива. — Правда? Я кивнула с гордым видом. Он с удивлением посмотрел на меня. Поправив очки, профессор снова принялся читать. — Не то чтобы я одобряла связи с несовершеннолетними, — продолжила я, — но в его случае говорится об отношениях по обоюдному согласию с семнадцатилетней девушкой, когда ему самому было восемнадцать. Кроме того, год спустя, когда жертве исполнилось восемнадцать, обвинения сняли. Я не вижу логики в том, чтобы спать с девушкой на год младше, а потом ждать двадцать шесть лет, чтобы начать похищать детей. — И каков твой вывод? — спросил Шмоер заинтересованным тоном. Мне нравилось чувствовать себя в центре его внимания. Это… бодрило. Как будто он мог зажечь во мне искру, способную ненадолго осветить тень моего внутреннего мира. — Я думаю, это типичная жалоба чрезмерно заботливых родителей, когда они узнают, что у дочери есть парень постарше, и их застали вместе в кровати. Не пойми меня неправильно, я не его оправдываю, но у моей подруги был парень на год старше, и в какой-то момент ему уже исполнилось восемнадцать, а ей еще нет, и я все шутила, что он окажется в тюрьме. — Правда? — Если б ее родители застукали их и узнали, чем они занимаются в таком возрасте, они бы заявили на него, и тогда бы у него было такое же пятно на репутации и он оказался бы в этом же реестре. Взглянув на папку, я продолжила: — Я не верю, что тот, кого они задержали, на самом деле похитил Киру. Более того, думаю, он женат на той самой семнадцатилетней девушке. Я хотела проверить это по данным о бракосочетании. Возможно, смогу выяснить девичью фамилию его жены и сверить, совпадает ли она с фамилией потерпевшей. Знаю, скорее всего, имя жертвы защищено и это конфиденциальная информация, но что-то мне подсказывает, что я права. — Но он взял девочку за руку и повел ее в сторону Таймс-сквер, подальше от того места, где ее потеряли родители.