— Да, говорят, что у Хрольвюра после войны родился ребенок. — О боже, об этом я никогда не слышала. От кого вы это узнали? — От Пальми… Пальми Пальссона. — Да, я думаю, что он знал… из первых уст. Они с Хрольвюром были близки, возможно, тот сам ему рассказал. Но должна признаться, что это для меня неожиданно. Однако такое бывает, жизнь полна неожиданностей. Вот бедняга. — Хрольвюр? — Нет, Пальми — он лишился отца еще в детстве, ужасное горе. Его отец всегда был странным. Человек искусства, ему трудно было пустить корни. Оставил жену и сына, переехал в Копенгаген… заразился туберкулезом и умер. Мне кажется, там у него тоже были женщины, он был человек непостоянный. — Одна его старая знакомая только что приехала из Дании и сейчас гостит у Пальми. — Ой, какие новости… — Сандра улыбнулась. — Вот ведь как бывает! А Пальми удалось встать на ноги, добился успеха. Мама его тоже умерла не старой, в шестьдесят пять или шестьдесят шесть, от инсульта. — И неожиданно Сандра спросила: — Ты ешь селедку? — Что? Нет… — Это были хорошие годы, — сказала она мечтательно. — В старину люди умели готовить изумительные блюда из селедки. Она улыбалась, глаза у нее блестели. Ари молчал. — Да, это были хорошие годы, — повторила Сандра. — Они всегда здесь, со мной, так вернее. — Она взяла с комода потрепанный желтый блокнот. — Люди в старину не покупали поваренных книг, надо было экономить кроны и эйриры[10]. Все рецепты я записывала. — Она держала блокнот в руках как большое сокровище. — Посмотри сюда, дорогой, — Сандра открыла блокнот в середине, — это блюда из селедки, самые изысканные. Ари заглянул в текст, написанный маленькими буквами рукой рабочего человека. Сандра переложила книгу на колени и спросила: — Расскажи мне, что случилось с Линдой? Как она себя чувствует? — Вы… — Ари запнулся. — Вы ее знаете? — Да, знаю, она работает в больнице. Прекрасная женщина, но у нее в глазах всегда какая-то печаль. — Ее перевезли в больницу в Рейкьявике — она все еще без сознания. — Я слышала, что вы арестовали Карла. — Нет, это неверно… Мы допрашивали его, поскольку именно он нашел Линду после нападения. — Он не виновен, я совершенно уверена. — Вот как? — Такой милый парень. — Вам так кажется? — Мы познакомились очень давно, еще до того, как его родители решили переехать в Данию. Я часто видела его в кооперативном магазине, где тогда работала. У него была очень приятная внешность, думаю, он до сих пор прекрасно выглядит. Карл помогал матери Пальми, за карманные деньги, — делал что-то по хозяйству, покупал продукты, ремонтировал вещи в доме, даже крыс отлавливал, когда это требовалось. Чудесный мальчик. Очень сомнительно. Ари улыбнулся. О том, что перепуганная Линда звонила в сочельник в полицию, об их ссоре и синяках рассказывать не стал. — У Хрольвюра были друзья, близкие друзья? — Он всегда хорошо отзывался об Ульвюре, говорил, что любит поспорить с ним. Сильный человек. Хрольвюр считал, что Ульвюру надо заниматься режиссурой и не тратить время на пьесу. — Пьесу? — Да, кажется, он пишет какую-то пьесу, — сказала она и зевнула. — Ну, мой мальчик, я немного устала. — Сандра отхлебнула остывший кофе. — Пожалуй, на сегодня хватит. Загляни ко мне когда-нибудь еще. Глаза ее начали закрываться, голова откинулась на спинку сиденья. История Хрольвюра была определенно сложнее, чем казалась на первый взгляд. Глава 29 Сиглуфьордюр, суббота, 17 января 2009 года Весь день в субботу не переставая шел снег. Во дворах и на улицах выросли обледеневшие горы, по городу стало трудно передвигаться. Перед Рождеством снег оставлял ощущение уюта и создавал почти праздничную атмосферу, в то время как в Рейкьявике в это время лили дожди. Но теперь этот бесконечный снег действовал угнетающе. Конечно, он немного высветлил самый темный период года в этом северном фьорде, но и все усложнил. Доехать куда бы то ни было стало проблемой даже на полицейском внедорожнике, а пешие прогулки гарантировали промокшую обувь, носки и брюки. Ари стоял перед величественной церковью вместе с Томасом и Хлинюром, которым выпало дежурство на выходные. Ари рассказал им о разговоре с Сандрой, но ни один из них понятия не имел, о каком секрете мог узнать Хрольвюр. Ари был в костюме, а не в полицейской форме, — в знак уважения к Хрольвюру, которого при жизни он никогда не встречал. Сандра попала в точку, когда сказала, что тот был человеком сложным. Он достиг многих вершин, но не захотел уходить в тень, когда его слава сошла на нет; у него были друзья и приятели, но были и недруги. К нему было не подступиться, столько в нем было желчи, но иногда он становился мягким и добрым. Его отношения с Углой были тому примером. Угла. Ари вспомнил о книге, которую Угла дала ему почитать. Он успел бегло полистать ее — в расчете, что она даст ему какое-то представление об образе мышления покойного писателя. Они сели на свободную скамейку в центре церкви. Тут царили мир и покой, мощные окна служили щитом против снега. Ари столкнулся с Углой у входа, они обменялись взглядами, но не сказали друг другу ни слова. Ему было очень неловко. Ночью ему никак не удавалось уснуть, задремал только под утро. Теперь он всегда запирал входную дверь. Никто не признался, что приходил к нему в ту ночь. Томас сказал, что это пустяки, все внимание было теперь сосредоточено на Линде и Хрольвюре. Тем не менее, когда он ложился спать, Ари всегда охватывал страх, что в его дом может проникнуть неизвестный. Он перестал ощущать себя в безопасности. Бессонница отражалась на работе, он все время чувствовал себя уставшим и разбитым. К тому же его беспокоили отношения с Кристиной. Хотя они длились не очень долго, Ари успел свыкнуться с мыслью, что Кристина та женщина, которой суждено стать его судьбой. Его влечение к Угле сбивало с толку еще больше. Церковь потихоньку стала заполняться. Было много знакомых лиц. Ульвюр и Пальми сели в первом ряду рядом с теми, кто нес гроб. Лейвюр сидел неподалеку, опустив глаза, и его мысли явно были заняты другими вещами, как если бы он хотел быть в каком-то ином месте, работать с деревом например, — где угодно, только не на похоронах. Карл сидел через два ряда впереди Ари, рядом с Анной. Ари собирался поговорить с ней во время поминок — у него в планах было опросить всех, кто участвовал в репетиции в тот вечер. Она завидует. Так Угла сказала об Анне. Завидует, потому что потеряла положение ведущей актрисы. Все, что говорила Угла, вызывало у Ари полное доверие. Но может, стоило относиться к ее словам более критично или, наоборот, благодарить бога за то, что в «Актерском содружестве» у него есть надежный человек, постоянный источник информации? Церковь была практически полной, когда началась церемония. Не все знали покойного лично, но его неожиданная смерть всколыхнула его прежнюю славу, поэтому все сколько-нибудь значимые люди пришли проститься с ним. Ари слышал, что два бывших министра правительства выразили желание прибыть на прощание, чтобы засвидетельствовать свое почтение Хрольвюру, но им это не удалось — дорога в Сиглуфьордюр была почти непроезжей, а над городом бушевала метель. Отпевание было формальным — исландские народные песни перемежались с классикой, также была прочитана «Песнь о Линде». Великолепный триптих Гуннлаугура Блёндала, изображающий Иисуса, который явился морякам, попавшим в беду в коварных водах, стал фоном, напоминая о потерях Сиглуфьордюра за долгие годы и близости безжалостного моря. Слез во время отпевания Ари не увидел. Он подумал, что Хрольвюра многие уважали, но немногие любили его. Вопрос был в том, ненавидел ли его кто-нибудь? * * * Жизнь Нины Арнардоттир никак нельзя было назвать легкой. По причинам, которые она никогда не могла понять, ей никогда не удавалось идти в ногу со своими сверстниками, хотя, возможно, дело было не в ней, а в них. Теперь уже поздно было что-то менять, годы пролетели мимо нее, оставив ее одну в этой темной квартирке. Она часто задавалась вопросом: почему ей не удалось достичь никаких успехов в жизни — построить отношения, завести семью, жить, как жили другие люди? Однажды она влюбилась, только однажды, и это была платоническая любовь. Мужчина, который был старше, чем она, отверг ее; он очень мягко сказал, что испытывает к ней самые теплые дружеские чувства, но не более того. После этого она только сильнее полюбила его, но никогда больше не открывала никому своего сердца. А теперь она проводила дни дома, читала при свете лампы или смотрела телевизор. Дни проходили в однообразной рутине, и вдруг ей исполнилось шестьдесят. У нее не было постоянного заработка, она жила в социальном жилье, получала небольшое пособие как инвалид; работала без оплаты в «Актерском содружестве» — это было легко и приятно, продавала в кассе билеты и выполняла мелкие поручения. Она очень не любила крутиться среди людей, но постепенно привыкла к этому, после того как получила возможность работать в «Актерском содружестве». Нина была высокого роста и крупного телосложения, сильная и крепкая для своего возраста. Когда-то раньше, в школьные годы, ее фигура была излюбленной мишенью для шуток. Но в то же время она была не способна оказывать сопротивление. Когда отчим стал ее поколачивать, она лишь закрывала руками голову и терпела. Стало хуже, когда он перестал ее бить, именно тогда она испытала настоящий страх. Иногда он куда-то надолго уходил или заваливался на софе, забываясь в пьяном угаре. Иногда тихо к ней подбирался и, вместо ударов, щупал ее. Тогда она закрывала глаза и растворялась в собственной темноте. Это были годы, когда лучше всего она чувствовала себя в темноте, под кроватью или в шкафу, где до нее никто не мог добраться. Именно там она укрывалась, когда слышала приближение отчима, научившись распознавать запах выпивки или звон бутылки и стакана. У нее развилась мгновенная реакция, и она успевала спрятаться за считаные секунды. Она знала, что другие дети в школе играли в прятки, но никогда у них не было таких высоких ставок. Когда Нина выросла, она никак не могла понять, почему никто не пришел ей на помощь. Почему ее мать, тоже жертва, игнорировала насилие, которое совершалось над ее дочерью? Однажды Нина пожаловалась на отчима, но мать отвела взгляд и сказала, что лгать нехорошо. После этого Нина больше не разговаривала с ней об этом. И почему учителя в школе не обращали внимания на то, что она приходила с синяками? Они верили, что она снова «упала»? Почему никто даже не заметил, когда она перестала разговаривать с одноклассниками, погрузившись в свой темный, одинокий, маленький мир? Вместо этого учителя постоянно твердили, что у нее проблемы с концентрацией, полагая, что она не в состоянии учиться. Она плохо сдала экзамены. В течение долгого времени, под влиянием своих учителей, Нина считала, что у нее низкий интеллект и ни к какому обучению она не способна. Ее страх перед книгами рос, и вскоре стало ясно, что о колледже не может быть и речи, как и об университете. Ее подростковые годы были самыми тяжелыми: она оставалась в Сиглуфьордюре и наблюдала, как разъезжаются ее сверстники, — одни отправились в Акурейри, другие в Рейкьявик, в захватывающее будущее. Нина проводила долгие часы в своей комнате, одна, в темноте, даже после того, как из-за пьянства умер ее отчим. В конце концов мать, глядя, как ее дочь часами сидит в темноте, не говоря ни слова, не выдержала. Нина была отправлена в лечебное заведение в Рейкьявик. Эти два года прошли как в тумане. Она запомнила одно: все дни были похожи друг на друга. Мать никогда ее не навещала. Когда Нина вернулась в Сиглуфьордюр, то узнала, что она два года «там, на юге, гостила у родственников», как объясняла ее отсутствие мать. Нина так никогда и не выяснила, знали горожане истинное положение вещей или нет, но ей, в общем-то, было все равно. Детство и юность оставили в ее душе ощущение собственной ненужности, о настоящей любви в своей жизни она даже не мечтала. Но когда она наконец полюбила, то отдалась этому чувству всем сердцем. И даже после того, как объект ее привязанности мягко отверг ее, она продолжала любить его издалека, оставаясь рядом. Любить его. * * * — Об этой Нине ходят разные истории, — сказал Томас Ари перед похоронами. — Тебе надо поговорить с ней на поминках. В юности она на пару лет исчезла из города, ее отправили в Рейкьявик. Помню, моя мать и ее одноклассники обсуждали это в то время. Ее отчим был крепко пьющим человеком, и она всегда была очень замкнутой. Ари подумал, какие истории рассказывали о нем, Преподобном Ари Торе, когда он вдруг объявился тут. А может быть, о нем и сейчас ходят всякие небылицы? О нем и Угле, например? И уж конечно, он будет последним, кто об этом узнает.