Соня перевела взгляд на мебель и некий фамильный портрет — те же образы, то же линии. Она помотала головой, как в мелькании картинок одного из бредовых снов. Больше ни в чьей башне не случалось таких искажений и загадочных фантасмагорий. Софья обошла несколько раз вокруг мерцавшего светового шара, осматривая каждую деталь, убеждаясь, что прошла три раза одну и ту же комнату. Лишь потолок под ногами поскрипывал шахматной черно-янтарной очередностью квадратов. «Да это вообще пол! — поняла Соня, постучав носком обуви по мраморной плитке. — Раджед, сколько можно меня дурить такими фокусами? Или ты ждешь, что я стану такой же ненормальной?» Может, он и правда выжидал, когда ее сознание настолько истончится, что примет любую ложь, любую ересь, отринув привычные основы мирозданья. Софья почувствовала накатывающее удушье, жаркой волной проходящее через тело, липнущее испариной к спине. Не выбраться, не вырваться. А ведь так близко… Портал услышал ее мольбы, пропускал в родной мир. Теперь же на голову сыпались лишь новые испытания. Соня с трудом несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Не время для паники, нельзя! Она подошла к одной из двух дверей, осмотрела стены вокруг: по правую руку висел на золотых шелковых обоях портрет. По левую — приклеилась к потолку вычурная ваза. Нога переступила порог, Софья выглянула опасливо в другую комнату, оставаясь в предыдущей, убеждаясь, что они совершенно идентичны. Точно сбой программы, точно ошибка в матрице, замкнутый алгоритм без точки выхода. Раджед пустил ее по бессмысленному кругу, точно выжидая, когда она разделит его помутнение, потому что у здравомыслящего не хватило бы воображения на такую искусную пытку. — Что-то не так? — донесся его насмешливый голос, пока Софья облизывала пересохшие губы, не двигаясь с места. Вскоре она переступила порог зала, отмечая, что предметы-ориентиры обретаются на тех же местах, только в противоположном конце помещения. — Нет-нет, льор, все «замечательно», — отозвалась с не меньшим ядом Соня. — Чего вы добиваетесь на этот раз? Она быстрыми шагами пересекла зал, но потом вернулась, направилась к другой двери, из которой вроде только вышла. Пробежала насквозь еще одну комнату. Такую ловушку могли бы сочинить и без магии, просто фокус, несколько похожих гигантских изукрашенных камер-тюрем. Или нет… Она, наверное, уже в сотый раз прошла через те же двери. Но заметила, что предметы поменяли свои места, хотя все так же мозаичное панно плакало львами и ухмылялось змеями. Только крупные картины на шелковых лентах висели теперь по центру над диваном. Они изображали два портрета — мужчину и женщину в старинной одежде, которая не существовала на Земле, наверное, ни в одну эпоху. Отчего-то Соня заинтересовалась, кто на картинах. До этого позолоченные рамы служили только меткой в ее поисках выхода. Теперь же некой тайной веяло от одухотворенных лиц, которые в перевернутости восприятия показались чем-то похожими на Раджеда, необычностью заостренных линий. — Это лабиринт осознания, — донесся тяжкий вздох чародея, и Софья невольно догадалась, что ответ ищет сам хозяин башни. Как знать, может, повторяющаяся комната когда-то снилась ему самому в кошмарах. Вероятно, он многое пережил в своем опасном мире. Многое… Ожесточившее его. С портрета внимательно смотрел похожий на него маг, и вскоре удалось разобрать перевернутую подпись с именем и титулом — покойный отец льора. И рядом не замечалась раньше женщина неземной красоты с ясными честными глазами цвета янтаря — покойная мать. Что-то больно сжалось в сердце Сони, страх потерять семью вновь усилился. И обожгло, что сам льор тоже не из каменной породы родился, не из самоцветов. Человек из плоти и крови, который когда-то, наверное, тоже любил своих родителей, и его любили. От ненависти не оставляют на долгие века портреты на шелковых лентах. Но что-то произошло, что-то… оставившее в одиночестве среди окаменения. Одиночество хуже чумы выедает трепетную душу. Софья почти в оцепенении смотрела на мать льора, не веря, что такая женщина способна воспитать настоящее чудовище, захотелось рассмотреть ее неперевернутый образ. И в тот миг Софья вспомнила, что только в башне Раджеда удавалось гулять по потолку и стенами. Он явно смеялся над физическими законами. Она подошла к стене, уже не с наскока, не в прыжке, а спокойно ступила на шелковые обои, лишь слегка удивляясь, как кроссовки не оставляют грязных следов. Пространство комнаты закружилось: потолок и пол вставали на законные места, вновь под ногами отзывался холодной твердостью мрамор. Софья же неотрывно следила за портретами, чтобы не потерять ориентир. Взгляд матери льора казался в тот миг путеводной звездой. Одухотворенное молодое лицо не лгало, ни один художник не сумел бы скрыть за маской доброты пустого злого человека. Как странно… странно было сознавать, что льор тоже человек, по-своему, наверное, очень несчастный. Но стоило отвести взгляд от портретов, как вновь сковывал гнев: никакая душевная рана не давала ему права так распоряжаться судьбой несчастной пленницы. Никакой по-настоящему добрый человек не стал бы похищать маленькую девочку в качестве приманки. Вероятно, Раджед тех времен, когда в башне кипела жизнь, слишком давно умер, окаменел вместе с кораблем с рудника-причала. И от того не возникало к нему жалости. Прошлое оставалось в прошлом. Поступки в настоящем — вот цена человека, вот мера его. О прошлом можно сожалеть или раскаяться за содеянное. Но вместо того они вновь наткнулись на взаимную неприязнь, Соня вновь попадала в его недобрые игры. И все же… В лабиринте загадочных комнат всегда оставался выход! Словно Раджед испытывал ее, проверял, насколько она умна. На этот раз Софья раскусила хитрое устройство фальшивой анфилады: стоило лишь вспомнить, что расположение потолка и пола имеет значение. Порог дверей обретался теперь на законном месте, с панно смеялись тонкими губами витиеватые львы и корчились поверженные змеи. А за дверью виделся новый зал иного цвета, бледно-молочный, словно жемчуг. Стоило опасливо пробраться в него, как плечи хлестнул холод, пространство подернулось разноцветными бликами, точно заискрился гигантский алмаз. Двери моментально заросли стеной, исчезли четкие очертания. Льор изменял облик башни, как того желал, заключая в новую ловушку-головоломку. Он вновь изматывал ее, испытывал, и на этот раз мучением представил встречу… с самой собой. Лицо утонуло в бесконечных отражениях: теперь пол, потолок и стены обратились в сплошное зеркало без стыков и возможности зацепиться хотя бы за какую-то мимолетную деталь. Стекла выстроились бесконечностью, в которой тонули очертания щуплой ссутулившейся девушки. Сознание Сони не сразу приняло, что это она, это ее отражение, сотни раз повторенное, даже не искаженное. Она поежилась, озираясь в поисках выхода или подсказки. Но со стен растерянно хлопало глазами свое лицо, сужая пространство, доводя до головокружения. Софья взмахнула рукой — и сотни ее копий повторили жест; приоткрыла губы, поперхнувшись воздухом — и множеством клонов согнулись такой же нелепой дрожью. Время ощущалось отдаленно, лишь пробегал мурашками хлад, исходивший от серебрящейся поверхности. Лучи света погружались в путы взаимных отражений. И среди них слабо брыкалась, как муха в паутине, одинокая пленница льора. Они повторяли за ней малейшее движение. Которая настоящая из них? Она припоминала историю, рассказанную одним из учителей в школе: будто в давние времена какому-то дворянину изменила его возлюбленная, и в наказание он запер ее в комнате в зеркальными стенами. Через неделю она сошла с ума. Этого же добивался Раджед? Лабиринт осознания… Вот, где начиналась настоящая ловушка. Не рудник, не мучения тела — только сотни зеркал. Софья сглотнула желчь подступившей дурноты, закрывая лицо руками, чтобы не потеряться в этом бесконечном пространстве. Откуда Раджед ведал, что она ненавидела зеркала? Боялась их, хотя в ее комнате родители беспечно установили самое большое, во весь гардероб. Но мимо него удавалось всегда проскальзывать быстро, игнорировать, как слишком привычный элемент интерьера. Софья не любила свое отражение, вечно теряясь в вопросе, чье это лицо, чьи глаза. Каждый раз что-то болезненно теряло синхронность в мыслях: кто-то из зеркала и кто-то живущий — разные люди. Обманная хрупкая оболочка, молодая, притягательная. И тяжелый камень размышлений и разочарования в людях, который, казалось, вечно лежал на сердце. Разные существа. Совершенно разные. Соня лишь больше разозлилась на Раджеда: даже если он не ведал о ее тайной фобии, то делал ей снова больно. Он снова мучил, не получив должной благодарности. Да, она в отчаянии попросила его защитить Сарнибу, но она не клялась, что ради этого останется в башне. Никто не имел права распоряжаться ею как вещью! Но ведь… и льор не был обязан слушать приказ какой-то девчонки. Софья сдвинула брови, оскаливаясь. Клоны отражений повторили, отчего лицо вновь исказилось, застыло нейтральной маской. Смотреть на эти множество раз повторенные гримасы? Бессмысленно. Пленница приблизилась к одному из зеркал, пробуя его на ощупь, но стекло оказалось непроницаемым и гладким. В душе у Раджеда тоже стоял какой-то зеркальный барьер, который отражал лишь проекцию его собственных мыслей, не пропуская воззвания других. А, может, так у каждого. Каждый заперт в своей зеркальной комнате. Соня ступила с опаской на зеркало, поднимаясь по стене и проходя по потолку. Хотя кто разберет, когда законы гравитации не действовали, да и обстановка совершенно не менялась. Зеркала, зеркала — острые пики взоров с той стороны, осколки собственных сущностей. Смещенное восприятие окутывало прозрачным саваном, холод нависал равнодушием. Софья ощупала все стены, каждый угол, старательно игнорируя свои отражения, но они все подступали, выискивая ее, вытаскивая, заставляя это странное существо из головы принять, наконец, что еще тащит на себе сосуд из мышц и костей. Софья ненавидела собственное тело, этот хрупкий предмет необходимого быта, это несимпатичное во многих проявлениях свидетельство земной жизни. Зеркала и видеосъемка слишком откровенно напоминали, что у души есть еще вместилище. А вырваться бы! Лететь, расправляя белые крылья. Но белые ли? И куда лететь? Софья бессильно прислонилась лбом к зеркалу, тяжело дыша, словно пробежала кросс на короткую дистанцию. Она осознала: из этой ловушки выхода нет. Льор выжидал, когда она взмолится, когда предмет женского тщеславия сведет ее с ума. Но она решила принять это испытание, уже ради себя, коль скоро ей обещалось какое-то осознание. С горящими презрением глазами она узрела себя посреди тысяч танцующих призраков, холодных виллис. Соня укусила себя за палец, намеренно до крови, отрезвляя. «Какое жестокое лицо, — прочертила она алый след на безупречной белизне. — Это я? Может, в чем-то он и прав. Он уже дважды рисковал жизнью ради меня, а я только обвиняла его. Но я не умею прощать. Жестоко!» Софья сжала зубы, всматриваясь в свое отражение, показавшееся в высшей мере отчужденным. Какое-то холодное, хоть и юно-нежное лицо уставилось на нее из потусторонней глубины. Зеркало крало образы, танцевало тенями. И страшнее нет, чем встретиться со всех сторон с самим собой, с этой телесной оболочкой, которую носить короткий или длинный срок. Так наполняла ли ее душа? Софья металась от зеркала к зеркалу, не находя ни двери, ни окна. И в этом пространстве звенели собственные мысли и чувства, двоились и троились разные рубежи собственного образа. Казалось, что она совсем не знает, кто это, что за картины летят на нее. В лживой глубине стекол маячил какой-то человек, один из многих, за которыми она всегда отрешенно наблюдала. Да, она всегда лишь рассматривала, как копошатся другие, как мимо нее течет людская жизнь. А кто ж она? Королева среди призраков? Тайный созерцатель великих печалей мира? Без собственной судьбы, без желания выбирать, чувствовать. Проще замкнуться на мысли, будто стоило родиться в другие эпохи, уйти на страницы книг. Глупости. Какие же глупости. В других эпохах будто было лучше! Она… затворенная в своей раковине, как будто боялась себя, опасалась совершить ошибку. И ничего не делала, никому не доверяла, обо всех думала хуже, чем они оказывались. Да если бы… Люди раз от раза разочаровывали ее, как и Раджед теперь. Нет-нет, ее вела правда, а не кривда зеркал, она слышала где-то в отдалении пение самоцвета, что составлял волшебный саркофаг над Ритой. Узнать бы, за какой из стен. Соня закрыла глаза, уже не обращая внимания на зеркала: пусть отражения кружатся без нее. Лабиринт осознания, чтобы увидеть себя под разными углами, но узреть вовсе не то, во что желал превратить ее льор. Она шла за сестрой, она желала спасти. Песня самоцветов звала ее. И пусть тело поймал однотипный кордебалет отражений, душа рвалась прочь из ловушки, разрывая кожу, точно сквозь сведенные лопатки проступали крылья. И в тот момент она ощутила, как жжется между ключиц жемчужина. Как же она забыла! «Жемчужина и нож. А, может, и получится, — пронеслась молния надежды, но тут же раздался раскат гнева: — Ты меня достал!» — Ну, хватит! — непроизвольно громогласным эхом прозвучал голос Софьи. — Хватит. И в тот миг зеркала пали, рассыпались вихрем осколков, подхваченные неведомой магией. Они не причиняли вреда, их разбрасывали в разные стороны незримые прозрачные нити, линии. Соня не ведала названий, упоенная созерцанием. Наваждение растворилось: вновь предстал зал с молочно-белыми шелковыми обоями, нежилой, с зачехленной мебелью. — Нет! Будь ты проклят, Иотил! Это твои уловки! Жемчуг! София! — тут же раздался нечеловеческий рев, который словно подхватили все чудища с картин и мозаик. Они выражали волю хозяина, шипели и выли на сбежавшую узницу. Соня гордо выпрямилась, почудилось, что и впрямь за спиной распростерлись крылья, которые несли ее через десятки новых залов на зов самоцвета. Она постепенно училась различать их голоса. Они говорили, когда открывался вещий слух. Сарнибу был прав: управлять нельзя, преступно, возможно лишь договариваться. Но Раджед этого не понимал, он наверняка преследовал, и скользкий страх сцеплял на ногах подлые путы. Гнев чародея обещал обрушиться куда большей силой, чем несмелые попытки девочки с Земли обрести магию. Но если бы янтарный льор ведал то, что она прочла в библиотеке Сарнибу! Кажется, именно эти заветные свитки и фолианты ускользнули из книгохранилищ благородного рода. Если бы… Но сожалеть о его незнании не хватало времени. Соня терялась в переплетениях дверей и галерей, надеясь, что перед ней никто не выскочит из стены. Впрочем, плох хозяин, который не знает до мелочей своего дома. Стоило приблизиться к комнатке, где все громче звенел самоцвет саркофага, как, наверное, с потолка спрыгнул диким тигром льор. Софья созерцала пламя в его расширенных глазах, разве только во рту не проступали клыки. Колдун взмахнул рукой с тростью — и вновь пространство закружилось, пол и потолок поплыли неровными линиями, меняясь местами, закручиваясь протуберанцами. Пленница непреклонно остановилась напротив него, скрестив руки, прикрывая жемчужину. Она только разочарованно покачала головой, даже без слов осуждения. Ей уже так надоела эта игра, что не оставалось сил даже для страха. И, кажется, его отрезвил этот ненормальный покой. Раджед мотнул головой, сжимая кулак возле сердца, прикрывая устало глаза, шепча: — Хватит! Больше никаких иллюзий. Что-то щелкнуло взорвавшейся петардой, стены с изумлением поспешно поползли на свои законные места, восстанавливая узор кирпичной кладки. — Вы это говорите себе? — колко заметила Софья. Мстительная злость все плотнее охватывала ее при виде мучителя. Лопатки больше не сводило от чувства незримых крыльев. Раджед растерянно приближался к ней мелкими шагами, теребя жабо рубашки, точно ему не хватало воздуха. Льор хрипло продолжал, не забывая одновременно о неизменном лукавстве изречений: — Да! Вот он я весь, перед тобой. София… Я ведь спас тебя. — Спасли? Да… Вы отправились за мной в башню Илэни, — все так же непреклонно перебивала Софья. — Я благодарна за это. Отдельно за спасение. Но… Ведь это вы затащили меня в свой мир! Вы не говорили, как здесь опасно! — Опять на «вы»… — вздохнул Раджед, уставившись куда-то в стену сумрачной галереи, точно там происходило неслыханное действо. Он помолчал, точно ломая себя, свою едкую гордыню, наконец, проговорив: — Да. Не отрицаю, уже не отрицаю. Эйлис — опасное место. Софья прислушалась, ей померещилось, что она встретилась с настоящим Раджедом, а не его парадной маской, не его игрой на публику. Но артист продолжал свою трагикомедию на сцене сломанных судеб. — Но неужели ты не чувствовала, что именно этот мир звал тебя с детства? — подошел к ней льор, но Соня отступила на шаг. — Я недавно это понял. — Чувствовала, — призналась она, ощутив безотчетную горечь. — Но даже если так, я здесь не нужна. К тому же, откуда мне знать, что вы снова не лжете? — Насчет спасения? Ты не веришь, что я сражался ради тебя? Раджед задрожал от негодования. Он рванул яростно камзол и рубашку, срывая застежки, зазвеневшие позолоченными завитками по равнодушным плитам. Слегка обнажилась мускулистая жилистая грудь… вся перечерченная едва зажившими, кое-где кровоточащими глубокими порезами, точно исполосовал огромный дикий зверь. — Вот это не доказательство? Думаешь, я сам их нанес? — прошипел ожесточенно Раджед, поспешно прикрывая рубашкой свидетельства поединка, горестно отводя взгляд. Может, он заметил, как побледнела Софья, может, уже не надеялся докричаться до нее. Они говорили на разных языках. Хоть магия переводила каждое слово, она не доносила своевременно смысл. Теперь же Софья остолбенела, почудилось, что за шиворот вылили водопад ледяной воды. Она еще никогда так близко не видела столь жутких ран с припухшими краями. Она с трудом представляла, какая боль сопровождает каждый порез, лишь догадываясь. Казалось, она бы не выдержала такой муки. Максимум, что доводилось пережить ей — это разбитые коленки и ссадины. Вот еще Илэни полоснула по щеке. Но здесь же… Точно полотно, на котором сама жизнь начертила цену смертоносных поединков. Грудь исполосовали пять глубоких борозд и еще бессчетное количество мелких. Софья впервые видела так много ран. Ее отец никогда и ни с кем не дрался. Честно признавался, что, во-первых, против таких методов, а во-вторых, просто не предназначен для драк. Казалось, что Раджед со всей его утонченностью и манерностью тоже не создан для прямого противостояния. Она ошибалась, слишком беспощадно не верила. — Не сами, простите, — пробормотала смущенно Софья. Ее обжигал невероятный стыд за то, что она даже не сказала по-человечески «спасибо» за помощь малахитовому льору. А ведь будь Раджед чудовищем, он бы просто грубо заткнул ее, не стал откликаться. Но он прислушался без всякой выгоды для себя. И победа над врагами далась ему нелегко. Пять шрамов наискосок — чуть более старых, и еще три — совсем свежие, незалеченные. С них сочились рубиновые капли и прозрачная лимфа. Софья невольно потянулась к ткани рубашки, чтобы рассмотреть пугающие следы, которые отрезвляли ее, отгоняли то темное и жестокое, что выглядывало недавно из зеркал. Дыхание перехватило еще раз, когда она воочию узрела, какой ценой льор удерживал все эти годы власть, какой ценой отправился за ней. А ведь мог бы и бросить в темнице у Илэни и Нармо, да наплевать на судьбу малахитового льора. Все же ради «вещей» не идут на такие жертвы. — Да, Софья. Я не такой всесильный, каким хотел бы тебе казаться. Да, иссякни мои самоцветы! — выругался Раджед, встряхивая гривой, восстанавливая застежки, переводя тему разговора: — Сарнибу перехватил тебя буквально параллельно. И я ему благодарен теперь. Признаю. — Но все же… — прошептала Соня, все еще непроизвольно сжимая край лацкана камзола. — Вы бы не пострадали, если бы не увлекли меня в этот мир, если бы не похитили Риту. Раджед вздохнул, не смея взглянуть в глаза. Они застыли изваянием печали, пристыженности, остатков неприязни, глупых сожалений об ошибочных суждениях. — Риту. Признаю, я был не прав, — сдавленно отзывался льор, но экзальтированно воззрился на собеседницу: — София! Я впервые признаю свою неправоту! И все это ради тебя! Если ты не остаешься, то оставь мне на память хотя бы… прощальный поцелуй. Софья вздрогнула всем телом, отступая, точно человек вновь обращался в дикого зверя. Или… или это все ее отвращение перед своим телом? Перед этой бренной тяжелой оболочкой? Нет-нет, ее не следует брать в расчет, даже если бросило в жар. Лишь от возмущения, не более. «Прощальный поцелуй», «прощальный»… Как весны перед наступлением вечной зимы, как отблеск рассвета в стране вечных сумерек. Сердце сжималось незнакомой болью. Но если «прощальный», значит, ее отпускали? Хотелось бы вновь поверить в него! Вновь поверить, что не умерло благородство в этом мире разочарованных. Раджед стоял посреди коридора, потерянный и невыразимо одинокий, словно проиграл, а не вышел победителем в битве с сильнейшими чародеями. Он почти в отчаянии смотрел на Софью, забывая обо всех масках. А что же она? Она боялась, но одновременно не желала показаться бессердечной. В память навечно врезались его раны, отчеканились образом, что обещал повториться в кошмарах. Вот она — борьба, вот она — война. Чародеев ли… Людей ли. Шрамы уж очень похожи. Софья долго глядела на Раджеда, созерцала опять свое отражение, но уже в теплых безнадежных глазах. Не зеркало, не лед. Воздух покинул мехи легких, как перед прыжком в бездну. Софья подалась вперед и торопливо клюнула Раджеда в щеку возле тонких губ, точно обожгла. Их обоих… Ее окутал запах пряностей, она почувствовала вкус его тонких губ. Как странно – никакого отвращения. Все слишком странно! — Этого достаточно? — растерянно отскочила она, как испуганный зверек, что прячется в нору, как жемчужина, что захлопывает перед бурей створки раковины. Раджед застыл, как в бреду, рассматривая Софью, качая головой: — Ты — палач. Мучаешь меня больше, чем Нармо и Илэни. Его слова резали камни. Казалось, изойдут росой булыжники, не выдержав соленой горечи, что пропитала каждое слово. — Простите… я не могу, — всхлипнула Софья, взмолившись: — Отпустите!