Он все-таки запыхался и тяжело хрипел, когда вновь попытался прорвать оборону Олугда. Последний надеялся перейти в атаку, но боялся, что ему не хватит решимости убить врага, если представиться случай. Он никогда не уничтожал людей. Видел, как гибли другие. Впрочем, до победы в поединке оставалось, как до Земли через разбитый портал. Но все же Олугд решительно двинул вперед левой рукой, ударяя Нармо чуть ниже правого плеча неопределенным потоком магии — только такой и владел из боевого арсенала их фамильный артефакт. Яшмовый чародей резко отшатнулся, выплевывая кровь и давясь кашлем. Правдивы, значит, оказались слухи. Оставайся Нармо со своей полной силой, шансов было бы куда меньше. Олугд попытался воспользоваться преимуществом, надвигаясь с катаной. Убить! Надо убить врага! Какие простые слова — и какие невозможные действия! В те страшные мгновения заполнял разум образом отца, картины из ночи его безвременной гибели. Олугд ждал часа отмщения все эти годы, он избавил бы весь их мир от клеща-кровососа, который поглощал льораты слабых соседей. Шанс представился лишь на мгновение, когда Нармо открылся для удара — все же сказалось недавнее ранение, а слабый, по его мнению, противник за прошедшие годы возмужал. Однако всего через пару секунд произошло непоправимое: противник буквально исчез, ускользнул из-под лезвия катаны. Впоследствии Олугд много раз задавался вопросом, Нармо ли провернул очередной гамбит или же у него самого дрогнула рука перед первым убийством. Но тогда он не заметил, как проклятый враг очутился возле заветной статуи. И поднес когти к ее шее, грозя срубить голову той, что не могла дать отпор. О! Если бы Юмги досталась хоть толика магии поющих самоцветов, она бы, вероятно, сокрушила всех врагов. А он, Олугд, все клялся и клялся защитить ее и спасти, но ни одно из обещаний не находило исполнения в реальности. Не хватало сил, а, может, воли. — Неплохо! Неплохо, но… недостаточно! — Нармо самодовольно погрозил указательным пальцем. — Ты не научился главному принципу выживания в Эйлисе — подлости. Вы все носитесь со своим благородством, поэтому и умираете. — Нет! Не трогай! — бессильно выдохнул Олугд, замирая, словно его тоже поразила чума окаменения. — Кажется, она тебе дорога… Оно! Это же был живой человек? Как… м-м-м, интересно. — Нармо нагло потрогал статую за грудь, но ухмылка сменилась оскалом. — Она почувствует боль, если отрезать ей, скажем, руку или ногу? «Он лжет. Забыл, что я умею распознавать ложь. Не в этом его намерения. Ждет, что я брошусь, поддавшись гневу», — применил свой основной навык льор, хмурясь и плотнее сжимая катану. — Ты не сделаешь этого! — уверенно бросил он. — Правильно! Саркофаг нерушим, — раздался над ухом противный голос. Этот паук вновь атаковал со спины, и на этот раз Олугд не успел достаточно стремительно обернуться, лишь взмахнул неопределенно катаной. Только это и спасло ему жизнь: когти наткнулись на лезвие, изменив направление. Но спину обожгло огнем: четыре борозды прочертили бессмысленную скарификацию, разрывая ткань и вспарывая кожу. Олугд впервые понял, что значит рана в бою, испытав скорее удивление от новых ощущений, чем шок. Однако боль не заставила себя ждать. А Юмги, его отважная Юмги, вероятно, изведала это еще подростком. Он мельком взглянул на статую, и заставил себя забыть о ране. И вновь разгорелся бой. Нармо не унимался, откровенно смеялся, а размазанная по щетине на подбородке кровь придавала ему сходство с вампиром, что носился по залу безумным смерчем, Олугд только успевал отпрыгивать да отбивать атаки. И чем стремительнее они становились, тем более расплывчато представал силуэт Нармо. Возможно, сказывалась потеря крови. Разгоряченное тело вновь сковывал неприятный холод, однако чародей вспомнил о своем козыре. Когда удалось в очередной раз слегка отбросить Нармо, посягавшего на заветный талисман в кольце, Олугд дотронулся до самоцвета исцеления, скрытого возле сердца. Он успел подхватить нужный камень, когда раздались первые сигналы тревоги. Целебная энергия разлилась под кожей, разогревая мышцы приятным покалыванием, прояснила разум и очистила взор от тягучей темной сетки, которой покрывалось пространство. Зал приобрел свои истинные размеры, стены больше не обступали колышущимся саваном. Однако Нармо никуда не делся и атаковал с удвоенной силой, все больше распаляясь. Он будто намеренно пробрался, громко возвещая о своем присутствии, хотя запросто сумел бы, как в прошлый раз, проползти незаметной ядовитой змеей, но нет: он желал поединка, легкого, как он считал. И для Олугда такое определение показалось в высшей мере оскорбительным — он такой же знатный льор, а не манекен для тренировок более сильного соседа. Олугд с боевым кличем обрушился со всей силы, вкладывая ее в полет катаны. Нармо не успел блокировать правой рукой, однако левая неизбежно оказывалась вновь за спиной у Олугда. И уже не оставалось способов отвернуть длинные лезвия, пламеневшие всепоглощающе багряным. Олугд осознал свою ошибку в тактике: с опытным противником он вновь понадеялся на случай, уже готовый зарубить яшмового чародея на месте. Не учел, что сражается одним клинком против десяти, легких и прозрачных. Одновременно что-то скользнуло с пальца — заветный талисман непостижимым образом очутился в ладони Нармо, словно тот провернул ловкий фокус — неуловимый прием карманного жулика и лжеца. Олугд не успел осознать, что распрощался с фамильной реликвией, которая поддерживала защиту башни. Злоба и ощущение невозможной несправедливости кидали вперед, казалось, загрыз бы противника без всякого оружия. Но не хватило остроты зубов. И оставался только краткий миг осознания, что усиление катаны померкло, да защитные чары разлезаются бумагой под дождем. Остаточная магия позволяла бы только отличать ложь от правды. Кому понадобится такое умение в мире семи гордецов, оторванных друг от друга давней неприязнью? А перед ликом смерти правда и ложь сами выстраиваются в ряд на высшем суде. Свечение лезвий бесконечно долго летело к ничем не защищенной спине. Магию-щит они бы мигом разбили, словно фарфоровую чашку. А дальше… Олугд осознал все в долю секунды, тогда же понимая, что его тело не успеет увернуться, чтобы не напороться на другие пять мечей, отбитые и опущенный к земле катаной. Нечестный поединок! Изначально неравный! Все нечестно в этом прекрасном и жутком Эйлисе! «Юмги!» — Единственное имя вспыхнуло молнией, в нем переплелись сожаление за невозможность спасти и обреченность их несостоявшейся любви. *** Зеркало манило потусторонней тягой, пальцы холодели под легким сквозняком портала. Преграда казалась эфемерной, но за прошедшее время Раджед уже в полной мере оценил вкус этой формы отчаяния. Магия Сумеречного Эльфа и из обычного стекла сотворила бы незримую броню. А что он перепутал в хитросплетениях артефакта, выяснить все не удавалось. Сознание натыкалось на блок из сотен нитей, настоящий перепутанный клубок. Вот они — рычаги управления мирозданием. Потому не требовалось Стражу Вселенной ни амулетов, ни книг. Он работал напрямую, и лишь знания служили преградой. Янтарный чародей тоже попытался, предельно сосредоточившись, однако при малейшем прикосновении к внутренней структуре зеркала, руки обжигало, словно проходил электрический ток. Очередная насмешка Сумеречного! Как же льор ненавидел своего давнего приятеля! Эти непонятные насмешки и намеки. И хорошо, если так означалась какая-то цель, а иной раз жестоко играла тьма в сердце неудавшегося стража. Однако Раджед все еще непостижимо верил в друга. С течением времени — а прошло уже почти два года — он задумывался все больше, зачем закрылся портал. Если бы без цели, то Эльф бы не приходил с извинениями. Первый гнев, вечно толкавший на непродуманные рискованные решения, улегся отзвуками далекой грозы. Янтарный льор учился ждать, сопоставлять случайные знамения и предчувствия. Что-то нависало над Эйлисом — клубящийся дым неизбежных перемен. Но он скрывался за завесой тяжелого сна. Казалось, мир едва дышал, ворочаясь от кошмаров. Раджед неуловимо слышал едва различимый гул — неспешно двигались механизмы мироздания, сердце мира билось без души, потому угасало. Время сбитыми костяшками переводило стрелки часов, львы неизменно смеялись дверным сквозняком. Где-то упал неизвестный предмет, подкинув гулом немое пространство башни. Раджед даже не обернулся: защитная магия молчала, не пропуская злокозненных врагов. Только множественно мертвенных вещей глазели на хозяина, точно на диковинный экспонат. Они давили, и за последние месяцы льор избавился от значительной части ложной роскоши. Она неотвратимо тяготила, потому дорогие кресла и диваны укрывались серыми чехлами, целые залы закрывались на ключ, и погашенный свет комнат возвещал их планомерное умирание. Пустая башня бунтовала против хозяина, тянула к нему жадные лапы навязчивой помпезности. Что же он так жаждал показать Софии? Чем стремился прельстить ее? После ее побега не радовали ни сокровищницы, ни тончайшей работы гобелены и картины, ни осознание своей силы — все обессмысливалось, словно непреклонная девушка заронила зерно сомнений в каменное сердце. И оно пробивалось, прорастало тонкими корешками, но живые всходы больно покрывали трещинами гладкий янтарный саркофаг. А жадные вещи тянули обратно, призывая увязать в смоле беспросветных дней гедонически гибнущего мира. Потому Раджед бежал от них, от всех этих условностей статуса и навязанных правил. Он не восстанавливал то, что пострадало в противостоянии с Нармо, вскоре почти полностью переселившись в тронный зал да несколько прилегавших к нему покоев. Чудесные янтарные интерьеры напоминали о своем проступке, о жестокости, когда он отправил Софию на рудник, а потом гладил ее руки. Переполненные сокровищницы насмехались призраком тех дней, когда он показывал несметные богатства, наивно веря, будто чистое сердце возможно заполучить безжизненным мерцанием злата и шелков. Все изменилось в прозревших глазах. Что мнилось великим, срывалось в бездну мирового колодца воздвигающих башни. Только крупные часы с завитками и затейливой картинкой на циферблате отмеряли часы, что длились в Эйлисе несколько дольше земных. Планета вращалась медленнее далекого недостижимого мира Софии. Где-то она жила, росла, менялась. Раджед представлял, что ей уже восемнадцать, воображал, как она еще больше похорошела, окончательно сбросив смешное оперение худощавого подростка. Но гнев и ревность обжигали сладостные образы воображения при мысли, что девушка досталась кому-то другому, что нашелся некий безусый юнец, покоривший ее сердце. Если бы только узнать! Одним глазом увидеть! В сердце льора не искоренялась нерушимая убежденность: София обязана принадлежать только ему или вообще никому! Ревность к возможному сопернику порождала новых монстров. Иногда ему даже снилось, как лезвия беспощадно пронзают глупого человечишку, посмевшего посягнуть на шедевр мироздания в лице Софии. «Кротость моей ярости, что же ты со мной делаешь!» — восклицал порой льор при пробуждении. В тяжелых метаниях проводил Раджед долгие дни возле зеркала, вскоре стремясь хотя бы уловить четкую картинку из мира Земли. Ему и правда удалось однажды: он глядел на заливные луга и снеговые шапки неизвестных гор, расстилались лиловые грозовые тучи, тревожно мычали коровы, а на полях хитрые машины связывали в тугие тюки высушенную траву. Он попытался и в следующий раз, вновь попадая на старый пейзаж. И снова стоял подле зеркала, в который раз наблюдая безмятежную пастораль. Завороженный пейзажем, правитель на какое-то время погрузился в сон наяву, вспоминая, что когда-то также рассматривал свои владения у подножья башни с высоты птичьего полета. Он смотрел с вершины из небольшого сада, окруженный благоуханием колдовских разноцветных роз, праздно облокачиваясь о парапет. Внизу же ячед в поте лица работал на полях, выгонял на пастбища скотину, чинил убогие деревянные домишки, разбросанные по холмам. Люди копошились сами по себе, многие даже ни разу не видели, кто ими правит. Они существовали как два разных слоя реальности. Но потом с гор «потекла» чума окаменения, ячед голодал от неурожаев, побеги и зерна местных злаков превращались в мелкий гравий, годившийся разве только для дорожек в парках внутри башни. И подданные впервые взмолились, требуя пустить их внутрь. Но гордый льор отказал, за что ныне жестоко укорял себя. «Огира. Ты был прав, во всем прав. Зря только поддался на лживые обещания Аруги Иотила. Это вас всех и сгубило. И поссорило меня с родом Ларистов. Как все глупо, в сущности. Как все бесконечно мало и ничтожно перед ликом смерти», — рассуждал Раджед, но со злобой сжимал кулаки. Картинка в зеркале неожиданно сменилась, склоны, залитые начавшимся ливнем, потонули в молочном мареве, выбрасывая изображение закисшей от грязи улицы, обрывки размокших газет и лежалый мусор подворотен. После поломки зеркала не удавалось управлять четким направлением и координатами показываемого места. Разбитые фонари искрили, не передавая достаточно света. Мрак и грязная неустроенность обстановки буквально затекали в глаза тошнотворным привкусом. «Это Детройт вроде бы», — припомнил название города льор. Он успел изучить географию Земли, нравы и обычаи. Когда-то он, как и Нармо, подумывал, что сумеет сбежать, пока не открылась правда о силе и ограничениях могущества. И глядя на столь унылые, застывшие протухшим жиром места казалось, что мощная магия именно из-за них не приживается в плодородном и пока еще живом мире. Раджед желал рассеять картину, не для того он чинил свое излюбленное зеркало, чтобы рассматривать задворки. Внезапно унылую гнетущую тишину нарушил истошный девичий визг. Льор вытянулся, словно по спине его ударили хлыстом. В высоком голосе почудились интонации Софии, но в следующий миг на улице показались несколько человек — крепкие мужланы бандитского вида. Они тащили ужасно тощую девчонку с темно-русыми растрепанными волосами. Чтобы она не кричала, ей завязали рот грубой черной тряпкой. Не Софию, и все же… Как минимум, ее ровесницу. — В машину ее! Давай в багажник! — скомандовал один из похитителей. Раджед же инстинктивно подался вперед, словно надеясь разорвать стекло. Он раньше и не додумывался, что с таким артефактом мог бы не просто в праздной неге наблюдать за планетой людей и соблазнять местных женщин, но помогать кому-то, спасать вот такие невинные жизни. О том, что несчастное создание не заслужило наверняка ужасной судьбы, кричало буквально все — от капель моросящего дождя до искр, осыпавшихся с разбитых лампочек. Девушка не заслужила родиться и сгинуть в этом аду. Льор непроизвольно надавил на стекло, и показалось, словно почти удалось пробиться. Оно завибрировало, талисман на груди потеплел. Но ничего не произошло, а злосчастная машина скрылась за поворотом, словно никогда не существовала. Вот так и пропадали люди на этой неприветливой планете, которую обитатели обреченного мира рисовали себе сказочным новым домом. Но сколько же зла таилось в каждой подворотне! Какие темные истории хранил заплеванный асфальт! Сколько образов сломанных жизней смывал в канализацию прогорклый химикатами дождь! Сердце Раджеда непривычно колотилось, как от пережитого волнения за кого-то близкого. За кого? За неизвестную девчонку-ячеда? Но, кажется, он перестал разделять льоров и простолюдинов. Она доказала, что разница между ними катастрофически мала, а в Эйлисе две касты слишком неоправданно возвели в великий культ. «И это тоже планета Земля. Я должен найти Софию! Если на ее планете творится такое, они же все в опасности каждый миг!» — нервно метались мысли, а пальцы невольно пробовали нити мира, стремясь пробиться в безвестную трущобу Детройта. Но власть над артефактом не восстанавливалась. Раджед вновь люто злился на Сумеречного: «И вот это ты видишь каждый день во всех мирах?! И вот в это не вмешиваешься?!» «Поверь, мне от этого… больно. Очень больно. Поэтому я и оказываюсь иногда на пиратском острове, чтобы мне дали по зубам. Но ничего не могу изменить, иначе сгублю весь их мир», — вдруг донесся сдавленный ответ, словно шепот осеннего ветра, что подхватил случайный высушенный лист. «Замолчи! Пусть ты всезнающий, но хотя бы не будь навязчивой галлюцинацией!» — отмахнулся Раджед, так как меньше всего желал слышать этот голос в голове. Руки даже подернулись желтыми искрами оружия, однако бессмысленный гнев улегся. Льор, поражаясь себе, осознал, что злится на неудавшегося стража уже не за свой испорченный план, а за ту несчастную девочку, которой они — со всей их огромной силой — так и не сумели помочь. Не имели права? Так твердил Эльф каждый раз? Поневоле он жертвовал единицами, чтобы спасти миллиарды. «Что ж в Эйлисе никем не пожертвовал? Духу не хватило? Или план какой-то другой? У тебя же на все есть план! Зачем тебе человечность! Зачем тебе какой-то мелкий мирок по имени Эйлис! Что ж его не сохранил? Или есть целые миры, которые должны умереть, чтобы сохранился баланс? Сколько еще жертв необходимо для вселенского равновесия? И для кого тогда вся эта сила?» — фыркнул безмолвно льор, оскаливаясь. Порывом возмущения он вновь вгрызся в зеркало, перебирая магические нити. Он не ощущал жжения и разрядов электричества, словно сделался невосприимчивым к ним. В пелене непривычного гнева без оттиска эгоизма, льор незаметно переметнулся к иным видам, признав в них Москву, а именно те места, где и жила София. Вероятно, поселившаяся тревога позволила найти ее. Перед глазами все вставал образ грубых мужиков, черной тряпки и багажника грязной машины, доводя до дрожи, от которой то кидало в озноб тревоги, то в жар ярости: никто не гарантировал, что Софией не случилось бы однажды чего-то подобного. А могущественный Страж Вселенной, безусловно, не шевельнул бы и пальцем. Продукт неудавшегося эксперимента — вот и вся его суть, так рассуждал в порывах недовольства Раджед, подозревая, что преступно недалек от истины. «Каждому свое испытание», — нейтрально отозвался Сумеречный Эльф, но смолк, как порванная струна. От янтарного чародея все скрывалась тайна: как вечно переживающий за всех и каждого страж с такой невозмутимостью отдает кого-то на закланье. И тут же настигал непривычный укор самому себе: со всей силой камня он на протяжении веков не занимался почти ничем, кроме шумных развлечений и услаждения плоти. Не считая войн льоров, которые велись тоже во славу одного себя, ради доказательства могущества и порочного круга мести. «Замолчи!» — хрипло прозвучали собственные мысли, притом совершенно чужим голосом. «Но прошло два года, я надеялся…» — неуверенно вздохнул Сумеречный, все не показываясь в хоть сколько-нибудь материальной форме. «Да, прошло. Но нет, я не на такое появление рассчитывал! Поэтому сгинь!» — оборвал Раджед. А в следующую секунду сердце вновь замерло и пустилось сбивчивым галопом: по улице, невредимая и спокойная, шла София в окружении родителей и подросшей сестры. Раджед, сам не замечая, счастливо улыбался, приникая к стеклу, словно согреваясь дыханием далекой весны. Совершилось! Он увидел ее! София превратилась именно в такую прекрасную девушку, какую он рисовал в своих мечтах. Впрочем, в ней по-прежнему оставалось что-то неисправимо детское: в наивной кроткой улыбке, в широко раскрытых честных глазах, мерцавших, словно сапфиры. Даже уложенные локоны ниже лопаток светились расцветом лучшей поры юности, еще достаточно беззаботной, чтобы не отвоевывать свою красоту у усталости взрослых хлопот и тягот ответственности. Впрочем, все зависело от образа жизни. Софию же судьба не обделила ни добрыми родителями, ни достаточно определенным будущим. Раджед вдруг с горечью понял, что он и все произошедшее в Эйлисе — это, возможно, самое страшное ее воспоминание. И все же сладостно пьянила возможность вновь увидеть ее, вновь вспомнить аромат ее волос и впитать новой памятью каждую черту чудесного образа. — Это же София! — прошептал блаженно Раджед, смакуя желанное имя. — София! И Рита… и… о нет! Время резко застыло вязким желе ужаса. Счастливая семья шла возле стройки, где возводился некий супермаркет. Огромные краны поворачивались в разные стороны, опускали и поднимали тяжелые блоки и балки. Но вот один из них пошатнулся, подкошенный порывом ветра. Тяжелая изогнутая балка накренилась, выпрастываясь жадной лапищей погибели из своих креплений. Тросы лопались, смещая центр тяжести, отчего крановщик, поняв беду, отчаянно подавал сигналы товарищам внизу. Но было слишком поздно. Несчастный случай — один из миллионов и миллиардов. Только кто так судит? Всевидящие стражи, которым наплевать на людей? Целый мир в лице Софии и ее близких балансировал на лезвии. «Эльф! Они же погибнут! Спаси их!» — вскрикнул Раджед, кинувшись к зеркалу, озираясь по сторонам в поисках друга, которого так старательно прогонял. София! Увидеть всего на мгновение, чтобы вот так страшно потерять навсегда? Балка все больше кренилась, кран заклинило, а прохожие внизу, кажется, вовсе не замечали нависавшей над ними угрозы. Балка сорвалась, вырывая из груди Раджеда неразборчивый сорвавшийся вопль. Внезапно время совершенно замедлилось, предметы застыли, даже пылинки просматривались в воздухе замершим бисером. Отчетливо раздались слова незримого стража, словно глас самой судьбы: — Нет. Это ты должен спасти. — Но я не могу! Зеркало запечатано! — Раджед вцепился в портал, поцарапав когтями витиеватую раму. Стекло же оставалось безучастно неподатливым. — Можешь! Это — твой катарсис! — возвещал не Сумеречный, но Страж. Не безликий и безучастный наблюдатель, но тот, кто всегда знает конечную цель, пусть и несет непомерный груз всеведения. «Катарсис… Катарсис…» — эхом вторил гул стучавшей в ушах крови. Раджед судорожно вспоминал: да-да, он что-то забыл! Что-то принципиально важное, дающее множество ответов без слов. Нити! Нити мироздания и рычаги! Он стремился добраться до них, научиться управлять. И в прошлый раз вышло, когда Софии грозила смертельная опасность. Тогда он поразил своих извечных врагов той магией, что перекрыла все хитрые планы. Потаенное открылось не от долгих измышлений и тренировок, сила, казалось, шла и самой души. Бисер пылинок вернулся на рельсы времени, ускользающих неуловимых секунд между грядущим и совершившейся неизбежностью. Вся жизнь — полет пылинки от потолка до пола, кружение между каменными плитами. И янтарный льор вдруг снова узрел нити, которые тянулись на другую сторону зеркала. Множество ярких соцветий, сложных сплетений, что связали воедино все миры, все параллельные версии и сшили порталы. Всеединство мироздания захватывало потоком новых знаний. Казалось, раньше глаза нащупывали лишь смутные отражения, тени от костра на грязной стене. Но вот прозрели на ярком солнце. И рука сама потянулась к верному рычагу: Раджед усилием обостренной воли приказал найти верный вектор, который отвечал за балку и кран. Затем с небывалой легкостью подцепил его и перенаправил, восстанавливая на расстоянии сотен световых лет крошечные молекулы тросов и креплений. Руки и все тело пронизывали незнакомые импульсы, но не истощали, а скорее питали. Раджед спокойно прикрыл глаза, он безошибочно видел все в голове, лишь отчетливее представляя конечный результат. Он управлял рычагами мира. Балка послушно медленно вернулась на законное место, будто сама стыдливо поправляя сорванные крепления. Кран тоже выпрямился к пущему удивлению рабочего, очутившегося до того в ловушке на вершине конструкции. Очень скоро порядок восстановился без видимых последствий. Разве только талисман разогрелся до предела, и в ногах появилась слабость. Впрочем, слишком ничтожная жертва в сравнении с тем, что удалось предотвратить. Раджед умиротворенно улыбался; умел бы мурлыкать, так замурлыкал бы, словно гепард. Нити постепенно меркли, льор отпускал рычаги, вдруг сознавая, что чародеи очень немного ведают о настоящем устройстве мира. Впрочем, мысли занимала только София, которая застыла среди опешивших прохожих. Обеих дочерей закрыл собой отец, когда все они слишком поздно заметили опасность. Получалось, что льор спас и ему жизнь, отметив про себя смелость мужчины. София же, как зачарованная, озиралась, словно выискивала кого-то. И на лице ее не читалось и тени прежнего отвращения и страха перед появлением чародея.