Обещанный разговор ни к чему особенному не привел, Валерия располагала столь же скудными сведениями, как и Софья. Да и вообще Эйлис, наверное, не слишком часто звал гостей, не рассказывал о себе. «Эйлис, скажи, чего ты хочешь от меня? От нас обоих…» *** Дни превратились для Раджеда в неопределенное ожидание не то беды, не то конца их всех. Но какая-то часть неминуемо непоколебимо надеялась, что найдется способ починить портал, а, может, и отыскать душу Эйлиса, как завещала мать. После стольких лет он ощутил на своих плечах груз ответственности за судьбу родного мира, больше не посещали мечты о побеге. Эйлис — это его дом, его судьба, его бремя. Мир просил защиты и помощи. Если уж Сумеречный Эльф волей Стража переписал целую судьбу, позволил жить тому, кто был обречен погибнуть на второй день от рождения, значит, они все проходили некое неразгаданное испытание. Раджед усмехался: «Да, а я еще удивлялся, что я всегда живу вопреки своей судьбе». И правда! Словно его вечно хранило что-то, отворачивало от опасностей, проводя по самому краю. Что отравители, что иные заговорщики в прошлые времена терпели неудачи. И даже Нармо с Илэни не получили заветный портал. Впрочем, разрушение реликвии и спасение Эйлиса едва ли содержали что-то общее. Когда Раджед осознал, что новой атаки Нармо ждать не приходится, льор углубился в изучение истории Эйлиса в попытках отыскать его душу. Он заново осмыслял давно изученные тома, выписывал и сопоставлял противоречивые факты завоевания и возникновения льоратов. Однако проходили дни, но ответ, казалось, ускользал все дальше. Что есть душа мира? Догматические истины умолкали в нерешительности. Лишь яснее прежнего вставал образ матери, ее бескровные уста, шептавшие последний завет сыну. После признания Сумеречного не приходилось сомневаться: пожертвовавшая своей жизнью знала много больше, чем рассказывала мужу и сыну. Но отчего-то открыть тайну души мира не оказалось дозволенным. И чем больше янтарный льор погружался в сонмы знаний, тем меньше понимал. — Истина не в библиотеках. Истина в самой жизни, — пожимал плечами Сарнибу в те редкие визиты, когда Раджед наведывался в малахитово-цаворитовую башню. Он брал новые книги, спрашивал о здоровье и состоянии уцелевшего ячеда, который по счастливой случайности и не думал каменеть. — Может, переберешься к нам? Что же ты там один, — приветливо приглашал Олугд, ему вторил Инаи, успевший согнать извечную дремоту и лишний жирок. Трое чародеев успешно обороняли свои владения, так что Нармо искал иные способы завладеть великой силой. Хотя складывалось впечатление, будто он тоже пребывал в нерешительности и унынии после разрушения портала. Однако же часто виднелись черные облака тумана то над одним льоратом, то над другим. И что творилось под покровом дымчатых топазов, никто не ведал. Даже невидимость Сарнибу не позволяла пробиться через смертоносную магию Илэни. — Перебраться? Нет… — качал головой Раджед, протяжно вздыхая. — Я хранитель портала. Зеркало не передвинуть. Пусть оно и сломано, но что если я его починю? Или оно само восстановится? Отчасти он не лгал, однако в большей степени его терзало чувство вины: друзья спасли его, а он своей рукой лишил их шанса на спасение из гибнущего мира. В какой-то момент он и впрямь поверил, будто в силах отменить чуму окаменения. Он, живущий вопреки судьбе. Но шло время, и после бессильных попыток подступала новая волна отчаяния. А вестей от Сумеречного Эльфа не поступало, наверное, страж долгое время осмыслял цену своего откровения. Что ж… Раджед ни в чем не винил его. Янтарному чародею всегда нравилась жизнь, и глупо чувствовать себя причиной окаменения, когда сдерживавшие ее недра выпили все понемногу. Льор умел — или научился — не таить долгих обид. «София, самоцвет моей души, как бы я хотел увидеться с тобой до того, как мы все окаменеем. Как бы я хотел провести по твоим волосам, привлечь к себе твой тонкий стан, утонуть в бездне твоих чистых глаз», — обращался к незримому призраку Раджед, и ему мерещился аромат горных цветов и свежих роз. Казалось, именно он сопровождал Софию. Чистые розы, хрупкие анемоны… Каждый миг, что навеки разделил их, усугублял все нараставшую апатию и опустошенность. Нет души мира, нет портала — только сны о неизбежном окаменении. Один раз в библиотеке — в которую он переселился, чтобы не лицезреть расколотый портал — упала книга. Он задремал и не заметил, как увесистый том с глухим шелестом сполз со стола. Но встрепенулся льор не от этого: показалось, словно кто-то слышит. С дрожью во всем теле он ринулся к порталу. Ведь случалось же уже однажды чудо! Почти без причин! Что же мешало ныне? Все законы магии делались обратимыми и неразборчивыми. Так всегда случается в начале творения и в последние дни. Так отчего же в такие времена не сотвориться невероятному? Однако запыленный тронный зал со следами разрушений, которые безразлично не исправил хозяин, встретил немым разломом, изуродовавшим гладкое стекло. Но все же чудился витавший в воздухе аромат роз и анемонов. Раджед приблизился к зеркалу, приникнув к нему щекой. С той стороны доносились слабые звуки, веяло весной, душным городом, теплом. И, что более всего невероятно, льор отчетливо чувствовал присутствие Софии, прямо там, с другой стороны. Так близко. И так невосполнимо далеко! Он просидел всю ночь, безотчетно надеясь на чудо. Но ничего не произошло… И тогда липкие щупальца отчаяния обвили сияющий кристалл души, сдавили сердце, породив болезненную пульсацию в висках. Она не унималась несколько часов, измучив так, что острые скулы походили на два горных пика по краям осунувшегося лица. — Это мне наказание? Это удел того, кто живет вопреки своей судьбе? — воскликнул он наутро в немом обращении к неведомым силам. На Сумеречного он более не злился, несчастный друг на самом деле сам нес тяжесть цепей, сковывающий силой и невмешательством. Но что же само мироздание? Являло порой свои нити, рычаги, но меж ними не затесалось ни ответов, ни четких инструкций, ни назначения всех выпадавших на долю испытаний, словно добро и зло разыгрывали шахматную партию. Так тянулось невозможное время, дни того, чье рождение ознаменовало окончательное разрушение ослабшего мира. «Что значит Эйлис в сундуках весь?» — не до конца улавливался смысл хлесткой фразы. Будто они разграбили мир, и оттого тот потерял способность сопротивляться, когда своевольный милосердный Страж вмешивался в сплетения нитей. Но если уж так случилось, должен был существовать какой-то выход, искупление. Раджед верил в это, вскоре после выздоровления переселившись всецело в библиотеку. Однако у всякого энтузиазма находится предел. И вот после целой ночи возле разрушенного портала настал его… *** Раджед находился в библиотеке, он съежился там на узкой темно-желтой софе, фактически прячась под обширным серым фолиантом, который изучил уже наизусть. Он лежал без камзола, тонкая рубашка мялась, золотистые волосы спутались и, казалось, померкли. И чудилось ему, будто он не без камзола, а вовсе без одежды, нет, хуже — без кожи, брошенный на семи ветрах посреди хаоса и холода необъятной вселенной. Он вцепился в книгу нервно согнутыми пальцами и уже который час не шевелился, уставившись немигающими расширенными глазами в одну точку, не находя ответы и теряя последнюю надежду. Казалось, нет во всех мирах создания более одинокого, но льор никогда не пожелал бы быть увиденным в таком состоянии, поэтому Эльф позволял себе только незримо наблюдать. Сердце Стража Вселенной тоскливо сжималось, он корил себя за то, что поведал слишком скоропалительно страшную тайну, возложив, возможно, непомерный груз на плечи чародея, друга, брата… Кого угодно! Но лишь бы не видеть этих устремленных в никуда огромных глаз, из которых сквозили грусть и немой вопрос. Так же смотрел он в юности в первые их встречи, задумчивый мальчик, не догадывавшийся, какой ценой написано его существование. За него решили Страж и неутешная мать, а искупление пред мирозданием все ж лежало на нем. Может, поэтому затаилась в его образе грусть. Потом он научился прятаться за искрами лисьего лукавства, лишь иногда позволяя себе не играть на публику. А теперь вдруг слетели все маски, слезла краска парадного балагана, и Сумеречный со всеми знаниями тысяч миров не ведал, что делать, какие слова подобрать, потому что вновь наставал мучительный пробел, необходимость действовать самому. И тогда он ощущал себя моральным калекой, неспособным подбодрить близкого человека. Он слишком эгоистично ринулся прочь из башни в минуту, когда следовало бы остаться. Но страх от раскрытой истины поразил тогда Стража, пронзил насквозь, гоня прочь, точно ветер, что сбивает с курса заплутавшую птицу. — Появись, не стой за колонной, — вдруг почти беззвучно шевельнулись бескровные губы Раджеда, всколыхнув движением мимики легкие морщинки, которые сделались более глубокими из-за осунувшихся щек. Эльф молча вышел, ощущая, как его вполне человеческое тело колотит озноб, пронизывающий искрами холода душу. Он не решался отвечать, да Раджед и не требовал. Какое-то время льор все еще смотрел перед собой, точно спал наяву, но потом все же устало моргнул пару раз и поглядел на пришедшего. Однако говорил размеренно без слов приветствия, точно обращаясь к себе: — Портала теперь нет… Я не знаю, как восстановить его, — голос его звучал ровно, как у обреченного, принявшего в полной мере неизбежность конца, но внезапный вопрос всколыхнул эту покорность: — Остался ли шанс найти Душу Эйлиса? Эльф сжал кулаки и вполне совладал с бешено колотившимся сердцем, чтобы ограничиться скупым ответом: — Остался. Почему ты считаешь, что она за его пределами? Собственный голос звучал пространно и надтреснуто, вместо живого участия вновь выходили поучительные наставления. — Если остался, то я найду ее, непременно найду, — отозвался уверенно Раджед, встрепенувшись. Эльф ведал, что со дня их последнего разговора сердце друга питалось надеждой, позволявшей не замечать мучительную агонию мира. Однако Сумеречный вернулся в минуту предельного отчаяния и, кажется, поймал на краю пропасти, в черноте которой и злоба, и уныние, и поспешные недобрые решения без цели и назначения. Теперь же вновь зажглась едва угасшая искра, подхваченная и выраженная в печальном вздохе: — Но за пределами Эйлиса осталась София… Впрочем, наверное, Эйлис важнее. Важнее моей жизни, моей любви, — Раджед приподнялся, отложив книгу, рассматривая свои руки, губы его едва уловимо с невыразимой болезненной нежностью шептали: — Буду искать Душу Эйлиса и хранить то единственное, что согревает меня теперь, ограждает от всего этого хаоса — воспоминания о ней. С каждым днем они становятся все более светлыми. И я все лучше понимаю: она была права. Но одновременно в нем улавливалась безотчетная сильнейшая тревога, какая свойственна всем, кто волнуется за родных и близких в далекой стороне. — А если ей грозит опасность? — воскликнул Раджед, нервозно сминая белую ткань рубашки, с досадой сдавленно продолжая: — И я не рядом. Ведь мир Земли тоже странное место. Их там восемь с лишним миллиардов, поди разбери, кто порядочный. Эльф, скажи, что с ней все в порядке. Скажи и не соври! Раджед обратился к другу, без вызова, без осуждения, обезоруживающей искренностью отзывалась и его тревога. Ни следа тщеславия, ни воспоминания о желании присвоить, ни единого свидетельства о былых обидах и мстительности. — Не совру, — лишь вкрадчиво кивнул Эльф, вложив в эти слова все возможные чувства. Сооружать сложные высокопарные конструкции не случилось настроения, не подходил случай. — Я верю, что она не свяжется с плохим человеком. Я верю… — Раджед устало опустился на софу, проведя руками по волосам. — Я хотел бы, чтобы она была счастлива. Даже без меня. В тот миг он в полной мере отпустил ее, предоставил свободу выбора, что-то окончательно перевернулось в его душе, точно раньше миру показывалась темная сторона этой незримой луны, а ныне взошла способная ярко отражать свет. София… Софья. Не своим присутствием, а своим решительным побегом она преобразила льора. Ему потребовалось время, чтобы осознать, как сильно он ее любит. Он больше не желал обладать ей, томился и мучился, но тихо радовался, что девушка встретит кого-то более достойного, чем он, и обретет свое счастье в своем мире. Он желал ей счастья без него и не с ним, потому что по-настоящему полюбил. «А сумел бы я так отпустить Эленор? Я ведь иначе, но не меньше мучаю ее! Этим проклятьем, этим бессмертием», — испугался собственного беспокойного сердца Эльф. Впервые ему показалось, что Раджед куда более великодушен, чем неудавшийся страж. Один раз Эленор и правда едва не вышла замуж за друга детства, тогда Эльф терзался противоречиями, став слишком уязвимым для внутренней тьмы. Так случилось из-за множества причин, половину которых Сумеречный сам же создал, естественно, для некого плана. Но хитрые многоходовки едва ли оправдывают преданные чувства. Но — что хуже — со стороны Эленор не возникло истинной любви к более подходящему избраннику. Тогда — первый и последний раз во имя своих личных целей — Эльф прочитал ее мысли и ощущения. И вмешался, благодаря все мыслимые силы, что не ведает хотя бы собственной судьбы. У Раджеда же таких знаний не обреталось, поэтому он отпускал свою избранницу вольной птицей. Он верил в нее. Чародей встал и, миновав стопки разноцветных корешков, взметнув порывистым движением пыль с балясин перил и резных шкафов, с величавой степенностью проследовал на балкон библиотеки, точно и правда отпускал на волю некое безмерно дорогое сердцу создание. С прощальным успокоением он глядел в смутное темно-кобальтовое небо и вдохновенно негромко говорил с пустотой: — София, пожалуйста, будь счастлива! Там, у себя на Земле. Даже если ты не рядом, даже если я больше никогда тебя не увижу, встреча с тобой наполнила мою жизнь смыслом. Я как будто прозрел, хотя мне потребовалось время. Мне потребовалось пройти через смерть. Видимо, иначе мы не умеем. Без тебя и смерть бы не принесла ответов, ты точно разбудила меня, мое каменное сердце. И оно снова чувствует, надеется, жаждет сделать даже этот умирающий мир лучше, спасти его… Для кого я все это говорю? Ты ведь не слышишь, не помнишь меня. Но это даже к лучшему. Да, я рад хотя бы надеяться, что ты сейчас счастлива. Я верю в это. Сумеречный подавленно застыл среди книг, точно слившись с ними. Он пророс деревом между страниц, затесался под разными именами в летописи сотен миров, где-то показывая свои истинное лицо, где-то сливаясь с толпой. Он нес знания и разрушения, но ему самому катастрофически не хватало созидающей свободы выбора. Впрочем, порой будущее переписывается причудливым узором. Ныне перед мысленным взором Стража мелькнула предельно отчетливая картина, поразившая непривычной надеждой. Эльф встрепенулся и кинулся к Раджеду, словно его последние слова, эта горькая исповедь, открыла возможность что-то менять, помогать! Так или иначе, Сумеречный уже бы не выдержал извечного бездействия. — Радж! Я помогу тебе с порталом, — звучно потревожил покой сотен томов зычный молодцеватый возглас. — А как же твое невмешательство? — обернулся Раджед, длинные пальцы вздрогнули, точно силясь схватиться за спасительную нить. — Мы и так неслабо раскачали Эйлис. Не обещаю, что сделаю много и хоть сколько-нибудь полезное. Но все же… Эльф пожимал плечами и обезоруживающе улыбался. Со всех ног он бросился к порталу. — Ты? Ты починил его? — полубезумно выпалил Раджед, однако Эльф виновато остановился, вжимая голову в плечи и вновь накидывая капюшон черной толстовки. — Не совсем. Вернул на круги своя. Смог создать зеркало для наблюдения за миром. — Понятно… — помрачнел, вновь впадая почти в апатию Раджед, однако приободрился: — Хотя бы так! Я смогу убедиться, что с ней все хорошо. Оба четко помнили, что в прошлый раз зеркало намеренно не показывало Софью, но Раджед приблизился к наблюдательному стеклу. Вновь его вел теплый весенний ветер Земли, шелест незнакомых берез и гомон птиц. Он предельно сосредоточился, рисуя аккуратными штрихами в воображении мельчайшие детали комнаты Софьи, ее родную улицу — то место, куда он уже и не мечтал попасть. И тогда сломался барьер, наложенный Сумеречным: Раджед снова увидел ее! Ее! Его Софию! Она предстала в простом домашнем платье в своей комнате. — София! София… — тихо позвал Раджед с невыразимой тоской. Девушка подошла к зеркалу и смотрела. Чародей похолодел, дотрагиваясь до по-прежнему непроницаемого стекла. Пальцы скользнули по поверхности, твердость материала напоминала о запрете. Софья ведь просила закрыть портал. Значит, не Раджеду его отворять. Кажется, он и сам это вскоре осознал. Достаточно и того, что он все-таки узрел ее. — София! Ты видишь меня или только свое отражение? София! Софья! Скажи что-нибудь! Софья! Но она делала вид, что ничего не видит. Только лицо ее было грустным. Со странным беспокойством рассматривала она свое отражение и, казалось, улавливала некие образы из-за другой стороны зеркала. Раджед терялся в догадках, вцепившись в раму, громко крича, словно намеревался дозваться просто так — без помощи портала — через сотни световых лет: — Софья! Ты видишь… Ты… Нет… — голос померк, льор лишь прислонился лбом к стеклу, покорно признавая: — Будь по-твоему. Я не заслужил того, чтобы ты меня видела, слышала или хотя бы помнила. Своей самодовольной опрометчивостью я стер себя из твоей жизни еще до того, как мы успели узнать друг друга. Еще до того, как я понял, что без тебя… это не жизнь. Все эти тусклые семь лет умирающего мира… Эйлис… Мы погубили Эйлис… и я еще требовал любви. Софья… Как жаль, что ты не слышишь. Софья… Мы приносим только разрушения. Не видь меня, не помни. Только будь счастлива. Без меня. Он трогал зеркало, пытался прорваться, но понял, что только разрушит последнюю ниточку, вскоре просто исступленно гладил холодную поверхность. Миг блаженства, невероятной пульсации души, способной, казалось, перевернуть единым порывом любые законы и древние запреты — и вот все обрушилось прахом, однако же не совсем. На смену пылким страстям пришло немыслимое для гордецов-льоров смирение. Любовь жила, казалось, пронзала пиками сердце. Но с каждым ударом лишь сильнее и сладостнее раскрывался блаженный внутренний свет. Слезами души смывалась с нее копоть. А что же Софья? Девушка порывисто отвернулась, но унеслась в другую комнату. Эльф видел, как она плакала. Раджед тут же нервно выпрямился, всматриваясь в обстановку комнаты, размышляя: «Она видела? Слышала? Я не слышал ее… А это что?» В комнате обнаружились рисунки Эйлиса, надписи всех воспоминаний с какими-то стрелками. Ветер, проникший в приоткрытое окно, терзал альбом на столе, перелистывая страницы. И через смену графических образов прорезались некие схемы, уже недетские расчеты и предположения. Раджед в ступоре уставился на них, а через миг вновь вернулся нахальный чародей, с которым Сумеречный общался предыдущие четыреста лет: — Так она ничего не забыла! Эльф! Раджед с ревом дикого зверя обрушился на друга, который лишь смущенно щелкнул зубами, пробормотав пристыжено: — Не забыла. Все это время она сопоставляла факты, она не могла забыть, что где-то умирает мир. Раджед скоро смирил свой поднимавшийся гнев. По странному новому обыкновению он практически разучился обвинять Сумеречного, замечая во всей его лжи необходимый замысел. Каждое знание в свой час, иначе не выйдет назначенного. Что ж, может, иногда незаслуженное доверие, как строго судил о себе Эльф, поразившийся спокойному и рассудительному, хоть и вновь печальному заключению Раджеда: — И что же… она считает, что способна пробудить Эйлис? Льорам не удалось. — Кто знает. Но все лицо льора подернулось взбудораженностью, руки его вновь подрагивали, но на смену отчаянию пришла новая лавина неразборчивых противоречивых чувств. Раджед схватил друга за плечи, энергично потряс, сбивчиво повторяя: — Значит, она помнит. Помнит… Эльф! Почему ты вечно обманываешь? — Иногда это необходимо, чтобы вы осознали нечто важное, — завел свою мантру Сумеречный, отворачиваясь. Раджед же находился на том пике эмоций, когда желание осыпать всевозможными дарами и со всей силы ударить в челюсть уравниваются на чашах весов. Оттого Эльф ожидал скорее второй вариант, особенно, когда друг вновь нахмурил изогнутые черные брови, протянув с мнимым спокойствием: