— Ничего. Я буду рассказывать эти сказки своим детям, — непроизвольно отозвалась Софья, но тут же смутилась, покрывшись румянцем: — Когда-нибудь. — Сокурсницы-то уже замуж выходят. А ты? Все ждешь кого-то? — удивлялась бабушка. За семь лет Софья холодно отвергала ухаживания уже третьего парня. Иной раз с подружками она попадала на какие-то увеселительные мероприятия вроде студенческих дискотек под Новый Год. И ей даже нравилось танцевать. Пару раз она производила на кого-то впечатление, но либо сама терялась и не замечала, либо, распознав желание познакомиться, отмечала про себя, как глухо и пусто на сердце. Новый ухажер воспринимался скорее как приятель, знакомый, собеседник. А сердце затворялось, словно было уже занято кем-то другим. Она даже не пыталась отпираться от этих мыслей. Лишь мучили смутные сомнения: не полюбила ли она в силу своей романтичности созданный ею же образ? Не соткала ли его из осколков снов и едва уловимых фраз с той стороны зеркала? Но она ждала, не обращая внимания на непонимание подруг и увещевания бабушки, что без толку пройдет лучшая пора молодости. — Не слушай, если говорят, что «пора-пора». Кому пора? Куда? — находилась поддержка в лице троюродной сестры. Валерия была всегда резковатой и угрюмой, а ее предпочтения в стиле и музыке — готика и металл — и вовсе наводили страх. У нее находились на то причины: двоюродная сестра отца Софьи не слишком-то ладила с мужем, а дочь попадала под жернова их семейных ссор. Из-за этого семьи общались намного реже, чем стоило бы, отдаляясь друг от друга. Но с некоторых пор, после предательства школьных подруг, образовавшуюся пустоту заполнило общение с сестрой. Хотя порой казалось, что Валерия отвечает на сообщения по сети с какой-то неохотой, будто ей требовалось иногда отключаться от всего мира. Софья тревожилась за нее, желала помочь, но не приходило ни единой мысли, каким образом. Впрочем, своевольная Валерия и не требовала никакой жалости. А с внутренними демонами боли предпочитала сражаться в одиночестве. Лишь иногда в светло-серых глазах отражалась беспричинная ярость. Но она не адресовалась Софье, которая по собственной инициативе наладила их общение, настаивая на встречах. Валерия с удивлением приняла сестру-подругу, обнаружив нечто общее в устремлениях и интересах. Болтали все больше о пустяках, о «девичьих штучках», но на обеих лежала печать потаенной печали, словно их настоящую радость размывал незримый дождь. — Не, если сердце молчит, то никому это «пора» не надо. Это как спешить на поезд, который едет туда, куда тебе совершенно не надо, — слегка нервно дергала плечами Валерия, звучно продолжая: — Иной раз само придет. Обрушится так, что удивишься. А чем мучиться с кем-то, лучше вообще не рождаться, чем так жизнь обоим поганить. — Страшные ты вещи такие говоришь, — поражалась Софья, сжимая кружку горячего чая с имбирем. Они сидели в кафе, встретившись вовсе не для обсуждения чувств Софьи. О Раджеде она, как и обещала стражу, никому не рассказала. Ничьи советы и убеждения не изменили бы ее возможных решений, а разумности и осторожности ей всегда хватало. — Значит, ты съехала от родителей и живешь теперь одна? И как это? — переводила тему Соня, поражаясь недавним переменам в жизни сестры. Но казалось, что та сделалась более спокойной и уравновешенной. — Да. Все именно так. Неплохо. О, ночные кошмары меня еще не съели, — Валерия загадочно ухмыльнулась, отвернувшись. — А как же родители? — Софья не допускала никогда и мысли, что покинет без объяснений родителей, не представляла, как тяжко жить внутри семейных ссор. У них все шло гладко, не считая бытовых мелочей. — Ты будто мою мать не знаешь… Разводятся наконец. Иногда разрезать что-то лучше, чем оставить его гнить в целостности, — Валерия сжала кулак и слегка ударила им по столу, словно отсекая что-то. — Это так… тяжело, — вдохнула протяжно Софья, вздрогнув. — Лучше расскажи, откуда все твои фантазии, о которых ты рассказываешь Рите. Что такое Эйлис? Валерия глядела слишком пристально, буквально выжидающе прожигала насквозь. «Уж не считает ли она, что я умом тронулась? Нет-нет, я знаю, что я нормальная. Иначе невозможно. А чего же ждет она?», — рассуждала потерянно Софья. Валерия работала школьным психологом, год назад закончила соответствующий факультет, вероятно, поэтому ей удавалось каким-то непостижимым чутьем буквально «вскрывать» тайны людей. Впрочем, некоторые слишком нечасто их хранили, слишком редко лгали, оттого и отражалась все на поверхности, полыхало румянцем на щеках. — Это просто… выдумки, — улыбнулась уклончиво Софья. — Как и песня жемчуга у тебя на шее? А что сказали родители, когда увидели у тебя жемчужину? — обезоруживающе улыбнулась Валерия, отчего спина Софьи покрылась ледяной испариной. — Откуда? Как ты ее видишь? Ты ее слышишь? — твердила она вполголоса, подаваясь вперед. — Этого… Этого не может быть! Родители не видят. Валерия только таинственно улыбалась, склонив голову набок. Ее темные волосы закрывали смутной тенью осунувшееся лицо, однако на тонких плотно сжатых губах играла некая победная усмешка. — Да-а-авно ее вижу, — протянула сестра. — Так что такое Эйлис? Это другой мир? — Ты решишь, что я сумасшедшая… ты же… психолог, — пробормотала сдавленно Софья, обнимая себя руками, словно прячась. — Нет. Этот мир сложнее, чем ты представляешь. — Валерия обвела помещение медленным взглядом и, как показалось, кивнула кому-то невидимому. — Например, его населяют духи. И маги. Кто еще, пока не знаю. Кто-то невидимый, кто-то маскируется. Но с некоторых пор я знаю только одно — здесь возможно все. Достаточно… поверить в это. Так что тебя связывает с Эйлисом? Софья какое-то время боялась, что это проверка. Все искала подвох, впрочем, Валерия созерцала жемчуг. Да и сестра не отличалась вероломностью, как и все, кто был связан узами их фамилии, их рода, почти как у льоров. — Так что? Полагаю, это история не для суши-бара? — пытливо продолжала Валерия. — Я лучше напишу. Софья задумалась, с чего возможно начать столь долгий рассказ, он и правда не вмещался в уютную обстановку деревянных столов и мягких зеленых подушек. Без причин защипали на ресницах странные слезы. От чего? Словно она молчаливо сдерживала некую неразгаданную боль, отрицала ее существование, но вот кто-то сторонний затронул ее, словно осветил тайник души. И в нем притаилась невыразимая тоска, тягучая и безнадежная. Столько лет она безотчетно ждала возвращения ее чародея на Землю, надеясь увидеть в зеркале, однако никогда не помышляла, что, возможно, дело в ней. — Да, напиши, — махнула ей Валерия, поднося к уху трубку, однако Софья могла поклясться, что говорит она с неким невидимкой, который витает рядом: — Что ты знаешь об Эйлисе? Хорошо, а о поющих самоцветах? «Она готова мне помочь? Поразительно… Что же мне рассказать… Как все это… осмыслить», — метались прерывисто мысли, словно встревоженные птицы в клетке, словно им открыли дверцу между золотых прутьев, да они не готовы вот так сразу вырваться на волю. Вылетела черная дурная ворона страха и сомнений, прочь выпорхнуло серое уныние. Но многоцветная райская дива все еще пугливо пряталась в пестроте оперения. Софья пообещала поведать обо всем, написать. А это означало необходимость осмыслить, дать оценку от начала до конца. Что ж, хитрый психолог Валерия, возможно, именно этого не хватало робкой троюродной сестре. Все семь лет она металась между противоречиями. В какой-то миг факты выстроились в осознанную цепочку, но не раздавили хрупкие белые цветы юных порывов и трепетных чувств. Софья в который раз стояла подле платяного шкафа, вспоминая и вспоминая милый сердцу образ. Однако с каждым годом взросления ее посещали сомнения, ушел отрешенный от мира романтизм, восхищение лишь высокими помыслами, но одновременно безотчетно росло желание вернуться вопреки всем законам мироздания: «Я хотела бы встретиться, но что если ты не настолько изменился? Меня пугает твоя одержимость мной. И моя… тобой. Любовь-жертва и любовь-быт — совместимы ли они?» Так она размышляла, и обещание рассказать Валерии об Эйлисе отсрочивалось на день-другой, потом на неделю. Лишь все громче пела жемчужина, лишь сильнее проникала окружающая боль. И Софья постепенно сознавала: жемчуг убивает ее, очищает душу, делая ее практически прозрачной. Но неминуемо ведет к распаду тела, потому что никто не способен слишком долго жить на пике напряжения. Впрочем, она не намеревалась говорить об этом никому, мысль о конце почти не пугала ее, отзывалась непривычным покоем, словно она осознанно передавала себя некому высшему замыслу. Только сильнее отзывалась тоска: ее янтарный льор остался жив, победил смерть, наверное, на краю. Неужели им все равно не сулила хотя бы мимолетная встреча? И от этого мысли острее оттачивали ясное понимание собственных чувств, словно время стремительно иссякало. Оно вязло песчинками, каждый миг опадал часом. Необъяснимая тревога росла с каждым днем, словно предсказывая что-то, словно трепет перед обратно перевернутой пропастью чистого бытия. Все смешивалось неразборчивым клубком намерений и веры в невозможное. Лишь сквозь стекло все чудились янтарные глаза, исполненные великой печалью, такой же, как и у нее. Хранитель портала и слышащая скорбь миров — вот, в кого они превратились. И что-то все еще неотвратимо запрещало им свидеться. Хотя бы в последний раз. — Ну, хватит возле зеркала крутиться. Ты самая красивая у нас. Давай-давай, опаздываем! — поторопила ее мама, дочь улыбнулась, лишь слегка приподняв уголки губ. Родители-то и правда считали, будто ей — по привычке всех девушек — нравится рассматривать себя в разных нарядах в отражающем стекле. Как они ошибались! Впрочем, иногда она безотчетно надеялась, что ее видят с той стороны, поэтому намеренно показывалась в лучших платьях. Но каждый раз одергивала себя, вспоминая, что портал все еще покоится немым заслоном. О, как они разминулись во времени! Словно на несколько жизней. Не рассмотрели по-настоящему друг друга, не прочувствовали, не рассказали, не разделили великую песню мира, оставив ее самоцветам. «Что если Валерия не лжет? Что если выслушает меня?» — перекатывались противоречивые размышления в непоколебимо ясной голове. Софья в который раз нерешительно замирала подле клавиатуры ноутбука, пальцы подрагивали, но не складывалось ни строчки. Признаться себе, рассказать об Эйлисе… — Сонь… Сонь… Поможешь мне? — раздался звонкий беззастенчивый голос Риты, которая переминалась с ноги на ногу в дверях комнаты. Она просила что-то объяснить в математике. Старшая сестра была несказанно рада, что ее отвлекли, вывели из ступора, свидетелем которому сделался лишь тягучий серый вечер. Софья проверила домашнее задание младшей, протерла усталые глаза, дотрагиваясь до жемчужины. Внезапно все тело пронзила дрожь, а в голове поднялся гул тысяч голосов. Пальцы в нерешительности дрогнули с намерением снять артефакт, в висках же нарастала пульсация. Жемчужина потеплела, однако вновь замолчала. Вскоре хватило духу снять тонкую серебряную цепочку, сделавшуюся практически частью тела. Так повелел страх. Хозяйка артефакта покинула комнату, оставив незримый для посторонних зачарованный самоцвет на столе. Помощь Рите не утомляла, а местами и забавляла. Если бы не нарастающая пульсация в висках, если бы не сотни голосов. Казалось, будто прокручиваются тысячи картинок, ввергавших в тяжелое оцепенение. «Раджед, мне страшно… Что за тайна твоего мира так терзает меня? Ты ли? Нет, не ты. Это Эйлис», — содрогалась Софья, поспешно выскользнув из комнаты. Она надела жемчуг, перебирая дрожащими пальцами узкие звенья цепочки. Над ней довлела некая обширная сущность, неуловимая, незримая, точно сознание целого мира. Голоса! Столько голосов! Столько боли! Столько чужих историй тех, кто не удержался на краю. Вот кого-то предали, вот кого-то продали. Кто-то плакал от боли, терзаясь от паучьего яда среди джунглей. (О, небо! Такая же девочка, почти ровесница. И как ясно хлестнул сознание затравленный взгляд). Вот кто-то безуспешно лечил изломанную потрясениями психику. Кого-то выносили в крови, откапывали из-под обломков. Казалось, словно тысячи передач новостей грянули в одновременность, показывая все виды боли и смерти. И с ними мешались совершенно незнакомые картины, где люди в доспехах штурмовали огромные башни, терзались хищниками на гигантской арене, а в итоге покрывались каменной чешуей. Все пронзало единством многоголосья чужой боли, словно разрушая остатки скорлупы, уютной раковины. Все требовало действовать. Но как? Чем она могла бы помочь? Унять хоть чей-то плач души иль лютый вой по утраченной душе. — Хватит… Хватит, — шептала бессильно Софья. Только когда камень нашел свое привычное место в ложбинке между ключиц, невыносимый гул голосов прекратился, отступил, словно где-то повернули рычаг. Настала гудящая тишина. — Тебе плохо? — тихонько пискнула Рита, уставившись не по-детски внимательным взглядом. — Нет. Уже нет. Просто… голова разболелась, — отчасти не солгала Софья, сутулясь. Получалось, что жемчужина все это время сдерживала весь этот нестерпимый поток. «Так вот, что видит и слышит Страж. Это невыносимо. У него табу невмешательства. А меня за что-то наказали бессилием. Или все-таки нет?» — мысли, как странники со сбитыми ногами, в который раз мерили шагами исхоженные дороги сознания, проваливаясь в зыбкие ямы смутных предчувствий. Минуло семь лет, в течение которых все отчетливее складывалось понимание: уже ничто и никогда не обернется прежним, не сотрется, поскольку добровольный выбор отвернул спасительную печать забвения. Значит, она избрала сама этот путь, значит, где-то существовала конечная цель. Отрешенная решительность разлилась в сердце после пронзавшего гомона голосов. Софья набрала первую строчку, повествующую о том, когда она впервые услышала об Эйлисе, затем вторую-третью. Вышла сбивчивая, но честная повесть. Временами на несчастного автора накатывали то слезы, то озноб, то теснившееся в груди желание завыть волком от тоски и одиночества, а потом кидало в жар то от гнева на Раджеда, то от стыда, то от осуждения самой себя. «Прости, что вышло много. Но это все с самого начала», — выслала она вскоре сообщение с файлом для Валерии. «Окей, почитаю. Жди к завтрашнему вечеру, после работы», — ответила лаконично сестра. Софья осталась в тягостном ожидании, однако на душе сделалось и правда легче, словно она навела порядок, разведя по разным углам неоднородные предметы, расставила их на законные места в согласии со стилем и эпохой. Словно археолог-реставратор, который из черепков собирает древнюю амфору. Но кто излечит расколотое от трещин? Как и некогда живой мир от оцепенения каменных доспехов. С трудом вспоминалось, как прошли следующие сутки. Разве только один раз посреди ночи ее разбудил гул упавшего предмета, точно где-то соприкоснулся с полом тяжелый фолиант. Софья вздрогнула и, включив настольную лампу, огляделась, однако в ее комнате все покоилось на законных местах. Тогда она приблизилась к зеркалу, дотрагиваясь до неизменно холодного стекла. Весна уже вполне вступила в свои права, деревья выпускали первые листья, на березах колыхались свежие сережки, каштаны наливались медовым соком, чтобы вскоре явить белые фонтаны соцветий. Поэтому в комнате царила даже ночью духота, однако от зеркала повеяло освежающей прохладой, но — что важнее — из-за безнадежно расколотого портала донесся явный звук. Софья прильнула к стеклу ухом, прижалась щекой. Она слышала слабое колыхание ветра, едва различимый сквозняк. И жемчужина меж ключиц незаметно потеплела, однако встрепенулась, точно отрубленная рука, и безнадежно затихла. Только ветер перехода между мирами доносился зимним хладом. Но в то же время где-то перелистывались страницы, кто-то отчаянно бормотал над книгами, словно пребывая в полубредовом состоянии. И на миг почудился знакомый аромат пряностей и меда. Он убаюкивал, словно даря робкую надежду на скорую встречу, качал мерными волнами. Погрузиться бы в него сполна, раствориться и ни о чем не размышлять, ничего не бояться. Не слышать вселенской боли всех вокруг. — Соня, да что с тобой такое? Ты что, возле зеркала спала? Во сне что ли ходишь? Как так вообще получилось? — всплеснула руками мама, обнаружив на утро дочь на прежнем месте. Софья спохватилась, растирая безнадежно затекшее тело, не находя, что ответить. Лишь молча выслушала тираду да потрясла головой. Молнией пронзило: она ждет сообщения от Валерии. День прошел незаметно, не оставив отпечаток в памяти, пока не высветился ответ. — Так ты хочешь встретиться с ним? — без долгих вступлений начала вечером диалог Валерия, буквы бойко посыпались на экран. — Или все же ненавидишь его? Софья вздрогнула, теряясь, как написать, чтобы не впасть в самообман и не показаться без оглядки влюбленной. Нет-нет, все грехи Раджеда оставались с ним, но все же он шел по пути их искупления, все эти семь лет. — Раньше ненавидела. А теперь… Не знаю… Да, наверное, — неуверенность тона вызывала неприязнь к себе, и в порыве великой искренности Софья отчетливо призналась: — Да! Я хочу встретиться! — Понятно. Знакомая, знаешь, история, — спокойно отвечала Валерия. — Но ладно. Свою расскажу тебе в другой раз. И что же тебе мешает? — Портал расколот. Я же говорила. — Хе-х, всего-то? Мне кажется, это все не преграда, а так, проверка вас обоих. Я поняла, что при большом желании в этом мире все возможно. Законы скрыты от нас, словно линии мироздания. Но, может, реально потянуть за парочку, если это действительно важно? Сестра не проверяла и не разыгрывала, однако и не шокировалась рассказом о существовании других миров и неких стражей. Впрочем, если она еще раньше задела по какой-то причине потаенную сторону мира… — Но не все события ведут к какому-то логическому завершению, — со вздохом ответила Софья. Валерия предложила перейти на голосовую связь, вскоре появилось ее бледное лицо через веб-камеру, голос вторил уверенному спокойному тону сообщений: — Тебе просто не хватает веры в себя. Эта жемчужина не просто так поет. Я слышала ее! И… это сложный артефакт. Да еще мой знакомый дух — да не создавай ты помехи! — думает так же. Что-то на миг и правда рассеяло изображение, точно взметнулся какой-то черный песок, но его разогнал взмах сизого. А, может, просто помехи Интернет-соединения. «Вот это поворот! Знакомый дух у Валерии. Как там говорилось? „С ума по одиночке сходят“. Значит, это не коллективное помешательство», — старалась еще иронизировать Софья, однако ее отчетливо знобило от новых потрясений. Слишком много загадок, слишком много требовалось скрывать. Лучше уж забиться в уютные рамки, ограничить себя прямоугольником альбомного листа. Но для птицы, познавшей вольный полет, не так страшна буря, как возвращение в клетку. — Софья! — вдруг обеспокоенно воскликнула Валерия. — Но послушай еще — эта жемчужина одинаково сильна и опасна. Ты… ты как себя вообще чувствуешь? — Вроде бы… нормально, — соврала Софья, отводя взгляд. Она стиснула руки под столом. Все-таки нежданный всплеск голосов не стоило считать серьезной причиной прощаться с жизнью. Или все же… Отчего-то страх от этой мысли почти не затрагивал. Смерть — это только один раз. Страшнее не успеть что-то важное. — Ладно… Ладно. Я многого не понимаю. Мой знакомый дух сказал, что Эйлис — это закрытый мир, один из самых закрытых, а сила льоров, пожалуй, превосходит его собственную. Может, у этого мира есть какая-то своя особенность, что-то вроде разума или духа… Как у живого существа. Хотя не знаю, зачем ему понадобилась ты. Но мне кажется, что Эйлис все еще зовет тебя. — Я сама хочу вернуться. — Так возвращайся! — убедительно кивнула Валерия. — Но все-таки… будь осторожна с жемчугом.