— Льоры искали причины окаменения где угодно, но не в самих себе. А зря, — перебила Софья, слегка ударяя кулаком по откосу подоконника. Эйлис, Земля, сотни других миров — все оказывалось слишком похожим в этом мире алчности. И кто-то всегда расплачивается за чужие грехи. А истинно виновных кара постигает едва ли при жизни. — Верно. Зря. С тех пор Эйлис отчаялся найти отклик своих чад и стал звать кого-то за пределами себя. И от горя он заснул окаменением, — Эльф вздохнул, почти пропев колыбельной: — Эйлис не умер, он видит сны. — Тогда зачем ему жертва, чтобы пробудиться? Я что, вроде как Андромеда, которую отдают Кракену? — голос то затихал смирением с участью и необходимостью, то восклицал праведным возмущением. Софья подозревала какое-то очередное хитрое испытание. Страж не лгал, он намеренно скрывал факты, чтобы разбудить нечто в «подопытном». — Нет. Я же сказал: у тебя есть выбор, — отозвался Сумеречный. — Эйлис продолжит звать, пока полностью не впадет в оцепенение. Софья сильнее сжала кулаки, уже правильно — большим пальцем наружу — словно за прошедшие годы научилась драться. Но если бы! Она по-прежнему оставалась былинкой на семи ветрах, несущих ее в пределы иных миров. И с каждым днем все хуже, все неуловимее истекало отведенное жемчугом время. Пока ее сверстницы ходили на свидания, влюблялись, создавали семьи, испытывали судьбу на долю отведенного им счастья, Софья тлела воспоминаниями и сомнениями, словно медленно опадающий бледный лепесток сакуры. Сначала ее угнетала неправильность собственной жизни, эта растянутость между мирами, но вскоре иные мысли зародились в усталом сознании. События переоценивались, что-то менялось. И вот она стояла посреди темной комнаты, изнывая от холода и невозможности встречи с тем единственным, с кем она по-настоящему хотела бы оказаться. Представлялось, словно один Раджед способен защитить ее от неминуемо подступавшего образа погибели, исчезновения. А если же нет… лучше умереть рядом с ним, чем тихо угаснуть, так и не испив до дна горькую чашу всех мирских ощущений. Не так уж страшно, не так уж неправильно. Пусть судит кто-то иной, не способный страдать и чувствовать. — Разве это выбор? И Раджед тоже окаменеет! — осуждающе кивнула на Эльфа Софья. — Страж, вы просто искуситель и провокатор. — Нет, я сумрак, — повторил заученной скороговоркой свою вечную фразу собеседник. — А кто тогда я? Принцесса жемчужных льоров? Какая-нибудь потерянная дочь короля? Это было бы по-настоящему… с-смешно, — Софья недовольно скалилась, порывисто, резко, точь-в-точь, как Валерия, способная дерзить даже духам. Может, и правильно. Ведь они тоже когда-то были людьми, значит, никто не передал им право указывать, судить, переставлять по собственной прихоти фигуры на колоссальной шахматной доске. Софья уже не боялась никого из них, кем бы ни представлялся ее нежеланный гость. — Поэтому все не так, — примирительно улыбнулся он, продолжая: — Как я уже говорил, избранных не существует. Ты была совсем обычной девочкой, которая слышала Эйлис. Многие его улавливали в том или ином виде уже много лет, но либо не придавали значения рисункам, спонтанным идеям и снам, либо пугались и закрывали свое сознание. — А что же, Раджед тоже оказался всего лишь частью «зова Эйлиса»? Все уже предначертано? Вы придумали эту игру? — недоверчиво хмурилась Софья, то отворачиваясь к окну, то с вызовом взирая на Сумеречного. Ох, если бы он знал, какой пожар разгорелся в молодом сердце! Подтверждение ее догадок о неизбежности, разбитое зеркало портала, недавно услышанные слова Раджеда — все это решительно сметало последние заслоны благоразумной нерешительности, всю жизнь ограждавшей от необдуманных порывов. Ныне же оставалось ничтожно мало времени для размышлений о чем-то великом. Страх исходил излишним рудиментом. — Нет. Любовь не предначертать, — после долгой неуверенной паузы отвечал Эльф. — Раджед случайно нашел тебя, и я даже пытался помешать этому, уговаривал его отступить. Впрочем, без его зеркала ты бы не попала в Эйлис. Все сложилось именно так. — Так что же я должна сделать? Просто умереть? Стать лимфой мира? А полоумные льоры тоже станут сразу мирными овечками? — выходя из себя, воскликнула Софья. И лишь волшебный кокон тишины, обычно окутывавший говорящих в такие мгновения, не позволил перебудить весь дом. Родители, сестра — они ведь ничего не знали, едва предчувствовали роковые перемены. Да и Раджед ничего не ведал, не догадывался. А ведь ей открылось то, что упрямо не замечали льоры, кое-что из библиотеки Сарнибу сопоставилось с историческим опытом Земли. Что если именно это служило ключом к спасению Эйлиса? Все ради чужого мира, ставшего неумолимо родным. И все же хотелось что-то и ради себя… Вскипала странная зависть ко всем, кто обрел свое счастье, обычное, человеческое, без страданий и противоречий. — Нет, все сложнее и одновременно проще. Ты сама поймешь, — распалял томящую бурю страстей бесконечно спокойный Страж. — Но все равно это связано со смертью здесь или там, — хрипло отозвалась Софья, признаваясь себе. — Здесь… если бы только излечить Землю, я бы согласилась даже такой ценой. Но если Эйлис… Если нет иного пути, то ради целого мира — я согласна. Она выпрямилась, словно смотрела прямо в глаза надвигающейся опасности. Огромная черная тень зависла прямо за Сумеречным Эльфом, но в ее очертаниях вырисовывались бледно светившиеся сизые крылья. Приходил ангел смерти? От его руки шуршал пакет? От его дыхания поднялась в мае метель? Или все только образы? Софья не задумывалась, мысли потеряли оболочки слов, их основами сделались чувства, словно на грани пропасти. Ожидание больше не имело смысла, все слишком стремительно ускользало. Сердце билось наружу, уже не для себя, источая тепло и истончая тело. Она знала о цене уже семь лет, страж лишь озвучил ее словами. — А как же твои родители? Твоя сестра? — напомнил Эльф. — У меня нет другого пути. Все слишком… сложно. Я многое чувствую, но не могу предотвратить. Кажется, это называется «судьба». Как будто я готовилась к этому всю жизнь. Странное смирение заставило нервные пальцы разогнуться, а руки раскинуться, словно навстречу неизбежному. О, как бы она не хотела покидать родных! Но если бы только удалось сохранить жизнь и Раджеду. Ведь он без раздумий разрушил зеркало тогда. Что же она? Предательски струсила бы теперь? Но неужели не существовало мира, где они оба были живы и счастливы? Они ведь оба умирали… — Что же ты решила теперь? — как голос рока горестно, но решительно вопрошал Эльф. — Сделайте так, чтобы родители поверили, будто я уезжаю к другу. Возможно, я еще вернусь, — спокойно отозвалась Софья, словно преграда в виде портала уже не существовала. Все лишь игра — не более, чем иллюзии рассудка. Магия, логика, формулы, законы — все слишком призрачно пред ликом грядущего холода. И если бы согреться, если бы ощутить теплое дыхание между ключиц, там, где покоилась немым добровольным приговором жемчужина. Да, другие строили свое счастье, но им не выпал такой выбор, но не то бремя они несли. А, может, тяжесть повседневности и сильнее. Но ныне Софья приняла бы ее, если бы не невозможность отказа от начертанного стражем. Услышала себе на беду. Но не каждому выпадет. А если бы не услышала, то никогда бы не встретила Раджеда. «Раджед! Я не хочу умирать! Но я не хочу, чтобы твой мир окаменел. И ты вместе с ним. Ты уже пожертвовал собой ради меня. Значит, настала моя очередь», — такие мысли пронеслись неуловимо, но при этом окончательно успокоили ненапрасностью всех совпадений и кривых затейливых сплетений нитей судеб. — Ты можешь вернуться на Землю в любое время и отдать мне жемчуг. Я не хочу, чтобы ты погибла, даже ради целого мира, — вздрогнул в свою очередь Страж. — То вы говорите, что я должна умереть, то не хотите моей смерти, — почти смеялась над переменой в нем Софья. Он не принес никаких новых вестей, а черная тень, что вернулась вместе с ним, уже давно нависла над ней. — Софья! Не стремись к смерти. Стремись к жизни. Душа — это вечная неугасимая жизнь. Я никого не могу излечить, я переполнен смертями! У меня руки по локоть в крови! Поэтому я прошу тебя — не умирай, ни за что не умирай в Эйлисе, — с непривычной горячностью прервал тяжелые думы Эльф. Он подскочил, принявшись растирать безвольно опущенные замерзшие руки Софьи, которая сдавленно отвечала, потупив виновато взгляд: — Но ведь… жемчуг велит именно так? Разве нет? Я просто человек. И я устала от всего этого. Противоречия в словах Эльфа вселяли робкую надежду, но все равно она сводилась к тому, что невозможно вечно прятаться на Земле, вечно ожидать, когда нечто подаст знак. Кажется, предстояло решать самой, действовать первой. Жемчуг принадлежал другому миру, который звал ее с детства. Отказаться бы от него, отдать Стражу артефакт. Но Софья уже слишком давно буквально дышала Эйлисом, срослась с ним. Мысль о жертве по-прежнему сковывала ужасом. Казалось, она раньше лишь плыла призраком, неуловимой тенью, а теперь же невероятно желала жить, до отчаяния и внутреннего крика отрицала неизбежность гибели. — Тогда поступай так, как велит сердце. Я еще вернусь, когда ты примешь окончательное решение, еще раз спрошу тебя, — посоветовал Сумеречный и торопливо попрощался, растворяясь в воздухе, сливаясь с лохматыми клубами неверного весеннего снегопада. — Сердце-то… Хорошо. Значит, сердце, — прошептала Софья. Страж развеял последние сомнения, спали пелены кривотолков и предубеждений. А большего не требовалось. Сердце уже давно ушло в Эйлис, белой голубицей кружило вокруг Раджеда, оберегало его от подлых врагов и иных напастей. Сердце уже семь лет слышало каждый возглас ее несчастного янтарного льора. Каждую мысль, что была обращена к ней. Едва ли нашелся бы человек во всем мире, которого она знала бы лучше. А жизнь и смерть… Не так уж тяжело выбирать. Любовь и смерть — вот то, что обретается на самом деле, вот то, что воздвигает жизнь. Все ответы находились по ту сторону зеркала. *** С тех пор прошло две недели на уговоры родителей. Каким-то непостижимым образом удалось доказать им, что она действительно отправляется повидать старого друга. О жемчуге она ничего не говорила, опасаясь невольно солгать. Мысли и стремления сливались воедино, заставляя действовать по наитию, по наущению неуловимого голоса. Эйлис! Эйлис все еще звал, она отчетливо слышала песню сотен самоцветов. И многие из них томились под могильными плитами давно умерших льоров, некоторые кричали в рабстве у вора-Нармо, какие-то изнывали под собственной тяжестью в сундуках. «Освободи нас! Мы не для того созданы!» — впервые донеслись пугающе отчетливые слова. И тогда вновь хлестнул плетью метели страх: она перешла на новый уровень истонченного восприятия оголенных нервов. Ныне чужая боль приобретала катастрофически понятные формы, достигала в полной мере разума, просила изменений. Она даже слышала голос заточенной в каменной статуе девушки, о которой пару раз упоминал Раджед. «Олугд, я так люблю тебя! Олугд, где ты? Здесь так темно! Почему ты меня не слышишь? Когда же закончится этот кошмар? Олугд, где ты? Что со всеми нами?» — скиталась во тьме чья-то потерянная душа. Эйлис видел во сне ужасы. И этот неверный затянувшийся сон ввергал в трепет. Как же много горестей вытерпел этот мир! И Сумеречный утверждал, что их реально прекратить. Но как? Вопросы и ответы сливались всепоглощающим стремлением в янтарную башню. Только там нашлись бы все ответы, только там, казалось, возможно отвратить смерть, прекратить ее нескончаемое шествие. «Пожалуйста, спаси меня от этой боли! Заслони от ветра! Пожалуйста, Раджед!» — вздыхала нерешительная девочка ночами, загнанная в дальний угол сознания непоколебимой решительностью с лучами зари. И так минули две недели, под удивленные возгласы изо дня в день: — Ну, куда ты поедешь? — Ты же его не знаешь! Переписка не в счет! — Я его знаю семь лет. И то ли Сумеречный все же постарался, то ли что-то переменилось в ней самой, но родители отступили под натиском совершенно безмятежного спокойствия дочери. Ни угрозы, ни предостережения, ни наставления уже не действовали на нее. К счастью, все верили в ее благоразумие. А выбор взрослый человек делает сам. Слишком долго она боялась, слишком долго пряталась в своей скорлупе. И вот перед ней встал выбор, странные слова Сумеречного, его обещание вернуться, если она не пожелает умирать. Но все эти голоса каменных статуй Эйлиса — живых людей — просили спасения. И если на Земле не удалось бы предотвратить ничьих страданий, то где-то там, по ту сторону портала, целый мир безмолвно подсказывал, что где-то существует ключ к его исцелению. Ценой ли жизни? Или все же нет? При мысли о своем решении по спине катился холодный пот, тело пронизывал нестерпимый озноб, который уже две недели мешал заснуть. Конечно, страж обещал вернуться, если она ошибалась. Но в поисках правды требовал смелости. А сердце… просило любви. Это чувство томительно затопило сознание, словно встав единственным заслоном пред хаосом исчезновения и окаменения. — Только будь осторожна! Пожалуйста, солнышко! — вдруг сказала к концу второй недели мама, неожиданно расплакавшись, как будто почувствовала вещим сердцем, что не все сводится к странной прихоти и первой настоящей влюбленности. Только тогда Софья вздрогнула, внезапно ее пронзила невыносимая боль осознания: она ведь не вернется. Она отказала Стражу, не позволила стереть себе память, а значит, выбора уже не оставалось. Это конец? — Я позвоню, все будет хорошо, — лепетала она, надеясь в скором времени успокоить родителей. И саму себя. Она шла на заклание? Ради чужого мира? Нет, она возвращалась к человеку, который уже три раза спас ей жизнь, рискуя собой. Это дорого стоило, не каждый бы сумел, не каждый бы, рассыпаясь в сладких комплиментах в радости, без раздумий кинулся бы навстречу опасности в горе. «Будь счастлива даже не со мной», — все прокручивались в голове его слова, а гулкие шаги рока обостряли восприятие, кидали вперед. Слишком мало времени для сомнений! Она и так семь лет прислушивалась к нему, оценивала и окончательно простила, когда он пожертвовал собой, разбив зеркало. «Неужели после меня никого не останется? Неужели я рождена, только чтобы вылечить далекий мир? Неужели все только так и устроено? Кто-то губит миры, а кто-то жертвует собой для их спасения? Но ведь я не спаситель, я не сильная и не избранная», — судорожно всколыхнулись потаенные страхи, точно стайка испуганных птиц, крошечных разноцветных пичуг, что скрываются до времени, пока в небесах парят горделивые лебеди. Но отчего-то именно они разожгли тот огонь, что старательно скрывался под маской смирения пред неизбежностью. Нет! Она возвращалась в Эйлис, не только ради мира. Она… возвращалась к Раджеду. Только этого по-настоящему хотело ее сердце! Не умереть. Нет-нет! О, как бы она желала жить! Вместе с ним, словно два обычных человека, словно нет никаких взывающих к ней больных самоцветов, заточенных в самих себе, словно не шепчет тоскливую песню жемчуг, словно не плачет в прощальных объятьях мама… Но случаются ли чудеса в этой огромной Вселенной? Или все так и катится с начала времен по предустановленным жестким законам? Все выстроилось слишком точно и непроизвольно. Сами собой исчезли в маленькой сумке ненастоящие билеты, сама по себе потеплела жемчужина, когда Софья осталась в одиночестве. Лишь Страж оградил ее от людских глаз, ведь больше никому не следовало взваливать на себя такое бремя. Софья не подходила к зеркалу, лишь в полусне, близком к трансу, поднесла руку к оконному стеклу балкона, не вспоминая о своей прошлой неудаче. Странным образом оно обратилось в зеркало, ведущее через миры. Она шагнула через порог. В другой мир. *** «Семь лет прошло, София! Семь лет я один в этой башне… Но что же… Уже навсегда», — в который раз вздыхал Раджед. В последнее время одиночество сделалось невыносимым, хоть он и отпустил любовь всей своей жизни. И правильно — не представать же перед ней изнанкой умирающего мира. Знать бы, что с ней все в порядке. Один раз она уже потеряла сознание, когда попыталась пробиться сквозь портал. Сумеречный утверждал, что с ней все в порядке. Но все ли? С тех пор портал вновь погас, исчезла четкая картинка желанной улицы. Лучше бы София все забыла, чтобы не мучилась таким же бесполезным ожиданием. Раджед скрашивал его игрой на альте, совершенствованием заклинаний, изучением томов — все, как обычно. Бессмысленно. Нармо пару раз атаковал башню, пытался добраться до сокровищницы, но у него не получилось пробить защиту льората. Отныне они с Сарнибу и Инаи наладили общую сеть укреплений, протянувшуюся через море. В Эйлисе же наставали арктические холода. Пронизывающие воздушные потоки ударялись о голые камни, выбивали из них мелкую крошку, разносили тусклую серую пыль, которая навязчиво набивалась в легкие при каждом визите за пределы башни. А целью стало вновь «кладбище великанов». Раджед часами сидел напротив Огиры, то ли стремился вымолить прощение, то ли примерялся, каково придется в скором времени ему самому. Поиски души мира с каждым днем казались все большей сказкой. Они все что-то упустили, уже безвозвратно. — Огира, каково же тебе здесь? Плохо… И дочь твоя тоже окаменела, — Раджед оправдывался, осознав невольную жестокость своих слов: — А мне тоже скоро предстоит. Он тоже медленно умирал вместе с миром. Последними эта участь постигла бы малахитового и его башню. Они еще протянули бы, может, сотню лет. Раджед же впадал в уныние, будущее виделось ему туманным и бессмысленным. Четыреста лет он прожил, но не оставил никакого следа, чтобы хоть кто-то вспоминал добрым словом. Если бы еще существовал портал! Порой льор представлял, как уходит на Землю, как встречает где-то Софью на аллее парка под сенью дубов и тисов. Она не забыла — эта мысль спасала от окаменения, иначе он бы давно оброс чешуйками, как Аруга Иотил. Но что толку, если она помнила? Если им обоим еще многие годы предстояло мучиться от невозможности встречи? То горечь, то сомнения, то неверное ожидание чего-то невероятного смешивались в невыносимом тягостном предчувствии. Виделась вновь черная тень, но отныне она нависала не над ним. И Раджед отдал бы все, чтобы развеять ее, отвести, пусть даже приняв на себя. И в начале земного лета она неуловимо шелохнулась, встрепенулась, раскидывая тающие сизые перья. Что-то изменилось, что-то неуловимо сместилось во всем. Это случилось ранним вечером, когда белесое солнце опускалось в далекий океан, кромка которого виднелась с вершины башни. Льор находился в саду, где истлевали унынием желтые розы утраченного счастья. Все в родовой твердыне постепенно исчезало и таяло, мерк янтарь, крепла пустая порода на нижних ярусах. Однако в тот день все перевернулось для Раджеда, все переломилось в то мгновение, когда из тронного зала повеяло до боли знакомой магией, пронзавшей острой сладостью. И вместе с ней доносился аромат подснежников и терпких лилий. «Это наваждение! Опять Эльф надо мной глумится! — в отчаянии посетовал льор, лишь плотнее сцепляя пальцы на каменных краях холодного парапета, где все и началось семь лет назад, где состоялся их разговор с другом. — Такой уж он. Ни о чем его не прошу, но только не надо таких иллюзий! Или Нармо придумал способ прорваться на Землю?! Только не это!» По исхудавшему лицу с заостренными скулами прошла судорога оцепенения. Магия шептала ласковыми словами, без обмана и искаженных смыслов, настолько ясно, что заходилось буйной радостью почти почерневшее от печали сердце. Но Раджед оставался недвижим, он уже не верил в чудеса, он слишком боялся вновь обмануться. «Да чего же я жду, в самом деле!» — обругал он себя, срываясь вихрем с места, используя всю свою магию мгновенных перемещений. Сомнения впивались в душу острыми зубами ядовитых змей, но под ногами щелкали каменные ступени винтовой лестницы, ведущей в тронный зал. И все же веры не хватало. Невозможность события заставила вновь усомниться в здравости собственного восприятия. София! Из излечившегося портала, неслышно ступая, вышла его София! Облаченная в простое ярко-синее платье чуть ниже колен, она удивленно озиралась, не застав хозяина твердыни на месте. В руке она рассеяно сжимала жемчужину. Раджед же, готовый нестись навстречу, лететь из любого уголка вселенной, внезапно вверг себя в пропасть диких догадок и сомнений. О! Если бы не интриган Нармо с его полным набором могущественных камней! Он уже несколько раз едва не выманивал из башни, то воркуя, то стеная знакомыми и родными голосами. Один раз вероломный преступник даже мастерски скопировал голос матери Раджеда, подзывая за защищенные границы льората. Янтарный чародей тогда послал во врага лишь несколько мощнейших молний. Но они не возымели никакого эффекта. Оттого-то истерзанный этой бесконечной войной льор не верил, что в его многострадальном тронном зале, впитавшем глубочайшее уныние правителя, стоит София, вернувшаяся не только по своей воле, но и силой своей магии. Девушка-ячед! Невозможно! Непостижимо! Все многовековые представления об избранности льоров рушились в тот миг.