Впрочем, об этом Раджед даже не задумывался. Сарнибу, Инаи и Олугд давно научили его не судить предвзято о магах и простом народе. «Пожалуй, я испытаю ее, это не она! Быть этого не может, это снова мои враги», — все-таки не поверил в свое счастье Раджед. Слишком стремительно оно буквально свалилось на голову посреди всего этого хаоса, всей этой невыносимой симфонии умирания. В тронном зале последним отблеском весны застыла София, изменившаяся, но лишь настолько, насколько он представлял. «Этого не может быть! Это еще одна иллюзия Нармо!» — шептала неверная злоба на врагов, ведь камень иллюзий мог бы оказаться в загребущих лапах яшмового. Вокруг башни обретались захоронения древних льоров из рода янтарных. Раджед поежился от отвращения, представляя, что грязные пальцы короля тараканов раскапывают останки матери янтарного, но потом вспомнил, что она похоронена в стенах на руднике, как раз там, где от слезы Софии оттаял витраж. Ныне же казалось, что родной призрак ласково обнимает за плечи издерганного недоверчивого сына, просит не сомневаться в возлюбленной. Но все же чутье воина, прошедшего многие битвы и заговоры, велело проверить. Не успела София одуматься, как ее подхватил магический ураган и унес в то место, которое они оба ненавидели. Однако больше никто не ведал о нем, враги не догадывались о главном секрете башни. И вновь перед нежданной гостьей представали бесконечные коридоры, и львы скалились с гобеленов, точно сторожевые псы, которые не признали знакомого из-за долгого отсутствия. И вновь несколько идущих подряд покоев обратились в вечный круг лабиринта без выхода, но лишь для того, кто не ведал главной тайны. Раджед с замиранием сердца незримо наблюдал, как София спокойно озирается, лишь слегка недовольно скривились ее губы. Не на такой прием она рассчитывала. «Что же я опять натворил?» — вздрагивал янтарный льор, удивляясь, насколько он неискушен в любви после всех легких побед над давным-давно окаменевшими фрейлинами да легкодоступными земными женщинами. Все дело былых дней, когда он еще не ведал истинной причины окаменения и своей жизни. София же пришла теперь, в иное время, когда все обострилось ранящей гранью запредельных чувств. И они глухо скребли бритвой по стеклу, когда хрупкая девушка в синем платье мерила неторопливыми шагами зал с портретами, рассматривала с интересом лица предков рода Икцинтусов. Золоченые рамы застыли неподвижностью завитков, прекрасные черты давно ушедших правителей постепенно истлевали, и лишь магия сохраняла краску. И среди галереи всех этих прославленных лиц прошлого подлинной жизнью проступало милое лицо Софии. Раджед отметил, как оно осунулась и вытянулось, под глазами залегли тени. Что же их обоих мучило? Одинаково ли? По-разному? Если бы Нармо решил создать совершенную иллюзию, он бы представил Софию в образе переслащенной красоты, что порой являлся во снах янтарного. Но вот она стояла посреди зала, совершенно земная и простая. Затем она спокойно прошла в следующую комнату, миновала и ее, и по закону замкнутой петли попала в прежнюю. Львы на мозаичном панно с интересом рассматривали ее. И льор сжимал кулаки в немом призыве вспомнить главную загадку этой затейливой ловушки. Враги бы не догадались. София же ведала эту тайну лабиринта осознания. Она остановилась посреди второго зала, слегка недовольно топнув по наборному паркету. — Ах, так! — недовольно зазвенел ее голос, и Раджед еще больше устыдился себя за это неверие, но все же не смел появляться. Теперь же он боялся гнева, что заслуженно обрушился бы со стороны его отважной Софии, которая непостижимым образом открыла портал. Все слишком быстро, неправильно, удивительно, слишком невозможно для магического мира без чудес. Тени, видения, комнаты, портьеры, картины — все сплеталось единым сном, все возникало отблесками незабвенных дней их тяжелой встречи. «Подумай, подумай еще раз, хочешь ли ты видеть меня после всего этого!» — оправдывал себя Раджед, готовый понести новую кару в виде добровольного исчезновения той, которую он ждал семь лет. Но она уже не терялась, она знала наверняка, куда идти. Она разгадала тайну лабиринта: чтобы выбраться из петли следовало выходить в те же двери, только перевернутые на потолок. Если идти в ту же дверь, но на полу, тогда три комнаты возвращали порталом к исходной точке. Множество заговорщиков и недоброжелателей так и потерялись в этом круговороте, умоляя о пощаде правителя. София же со спокойным благородством неодобрительно глянула в сторону скрывавшегося за стеной Раджеда, словно с легкостью вычислила его. Ее прозрачные насыщенно-синие глаза словно осуждали: «Я ради тебя открыла портал, а ты струсил?» Где-то порвалась струна, зазвенела трубным гулом. Янтарный льор стиснул в замок пальцы, издав протяжный глухой вой раненого зверя. Ему показалось, что он вновь разрушил свое хрупкое счастье в тот миг, когда оно забрезжило за горизонтом невозможного. Он не поверил! А любовь невозможна без доверия, пусть в таком неправильном многострадальном мире оно равнялось великому риску, почти подвигу. София же подошла к стене и спокойно переместилась на потолок, затем вышла в следующие покои, оказавшись на обширном балконе, закрытом стеклянной террасой. Там она остановилась и решительно позвала в пустоту: — Раджед, я знаю, что ты здесь. Я знаю тайну башни! Он понял, что кроме нее никто не прошел бы это испытание. Но все еще медлил, словно шпион в собственном доме, словно ночной тать в богатом великолепии башни, где свет просачивался через плотные стекла давно забытой террасы. В белых мраморных вазах-клумбах с лепнинами резных листьев и русалок отцветали желтые розы, опадали хрупкие лепестки, которые поддевал неистребимый сквозняк старинной крепости. Казалось, что вместе с ними с минуты на минуту упорхнет и София. Она застыла посреди замершего замка очарованием спокойствия и непосредственности. Однако ее лицо кривилось от негодования. — Покажись, иначе я уйду! — воскликнула она на грани отчаяния, вскидывая голову. «Снова? Нет… Не знаю, как ты сюда попала… Ловушка? Но ведь… А если навсегда? Нет!» — мысли смешались безумием, загудели бешеным оркестром, отчего перед глазами замелькали разноцветные яркие блики. — Довольно иллюзий! — выкрикнул он громогласно, возвещая о своем присутствии на всю башню, разрушая покровы ехидных львов, сорванных вместе с гобеленами вихрями внезапно поднявшегося ветра. Он вышел из-за колонны, цепенея. Она стояла, тяжело дыша от волнения. Он медленно подошел, она не оборачивалась, словно теперь устрашившись своих решительных порывов. Она рассматривала морозное небо за пределами башни, колыхание фиолетовых облаков, пурпурные лучи закатного солнца и беспредельную каменную пустошь. И вот она нерешительно обернулась, лишь слегка, поглядела через плечо, сжимая в руке пойманный лепесток розы. Глаза ее были наполнены удивлением и смешанным ураганом чувств восторга и страха, неверия в реальность происходящего — все, что запечатлевалось в его сердце. Не люди — два зеркала, поглощенные отражениями друг друга. Она полностью обернулась, словно солнце на заре, выходящее несмело из страны вечных сумерек, и улыбнулась ему чуть приоткрытыми полумесяцами розоватых губ. В ее глазах отразилась невероятная надежда и радость. Настолько невероятная, что все казалось сном. Улыбка… Почему? Он шептал, приближаясь медленно, не чувствуя каменных плит под подошвами сапог: — София, ты пришла… Неужели, это ты? Она приблизилась к нему, подалась безмолвно навстречу. Он обнял ее как самое драгоценное сокровище. Руки его дрожали, он весь дрожал, как в ознобе лихорадки, как от тяжелой раны, все еще не веря. Она обжигала своим теплом, прижимаясь к нему, словно тоже не веря, что он все происходит в реальности. Их лица искажали то улыбки, то словно судороги, настолько сильным оказался шок от этой встречи. Он слышал, как бьется ее сердце, казалось, вечно бы хотел слушать. — Я… — нерешительно вздрогнул ее голос, словно пламя свечи на ветру. И вся она ускользала, словно оплывало воском время, отмеренной для них двоих, для этой встречи. Для всего, для жизни — все стремительно иссякало. — София… Это после всего, что я… Но ведь ты забыла меня, — сбивчиво твердил он, гладя ее покатые плечи, сминая легкую ткань одежды. — Забыла? — София счастливо улыбалась, словно ребенок во сне. — Нет… Я слышала каждое твое слово, ловила каждый взгляд… — Нет, этого не может быть… Почему? Что если ты обманываешь? — На миг он отпрянул, но вновь привлек к себе бесценное сокровище, заслоняя от сотен ветров всех миров. — Я ведь и сам непревзойденный обманщик… — Но я видела, это было чем-то вроде дара… — почти смеялась без причин София, ловя кружившие по холодному воздуху золотистые лепестки. — Когда я хотела, я могла слышать в голове этот мир и видеть его, я словно ощущала его пульсацию. И тебя… — Как мне поверить тебе? Как поверить, что ты сейчас здесь, совсем рядом! — Никто не сумеет заставить поверить во что-либо. Ты либо веришь, либо нет. София дернула плечами, но лишь на миг, вновь тая среди сияющей парчи камзола. Солнце и море — сливались воедино жемчуг и янтарь. Ее маленькие ручки нежно гладили тонкую ткань его рубашки, вздрагивали, когда натыкались на борозды шрамов, въевшихся в кожу. — Это слишком невероятно! Прости меня, София! Пожалуйста, прости за все! Неужели ты пришла? После всего… что я натворил. Все проклятая башня, я словно сошел с ума. Но я не оправдываюсь. София! Ты ведь ненавидела меня, — вспоминал все неурядицы и бессмыслицы Раджед, всю ту боль, что они причинили друг другу когда-то, давно, в прошлой жизни. — Сначала я ненавидела тебя. Очень ненавидела, — опустив голову, подтвердила София, отойдя на пару шагов. — Не хотела слушать, как ты негодуешь. Я не хотела быть призом в твоей игре, — она почти всхлипнула, словно едва овладевая поднявшейся бурей воспоминаний и противоречий: — Я думала, что я для тебя только приз. Может, тогда так и было. Она сжала у сердца руки и словно отстранилась, казалось, она совершенно не простила его. — Нет… Я… Я страдал… Это правда! София! Это правда! — сбивчиво шептал и восклицал Раджед, однако боялся приблизиться к ней, неосторожно притянуть к себе, точно в таком проявлении своих желаний он вновь напомнил бы того тирана, который уже давно умер в нем. Время застыло в невесомости, пока София рассказывала: — Потом я понемногу начала слушать все, что ты говоришь. Иногда я боялась, что ты придешь мстить, но с годами ты все реже говорил о мести. Но ты вспоминал меня… — Лицо ее вновь светлело безмятежностью. — Я не знала, что думать. Но я слушала. Себе ты не лгал. Не лгал и своему другу. Ты менялся. Понимал что-то… Я росла, отчего-то все меньше боялась тебя, тоже все больше понимала что-то. Внезапно на глазах ее выступили слезы, она сама вновь приблизилась к опешившему Раджеду, пряча лицо у него на груди, обвивая пальцами плечи, перебирая длинную гриву волос, исступленно продолжая: — Когда тебя ранили, я это видела. Тогда мне вдруг стало так страшно, что я больше никогда не увижу тебя, не услышу! Почему страшно? — тяжелые вздохи сменялись коротким улыбками, она все плотнее прижималась, словно пряталась. — Тогда я только удивилась, но… Я вела свою обычную жизнь и не могла попасть сюда. И тем не менее, мне казалось, что мир пустеет, словно я в нем лишняя, словно избегаю чего-то и поэтому не испытываю счастья. Я вдруг поняла, что без тебя мой мир опустеет! — София… — выдохнул Раджед. Каждый миг отсчитывал их парение над всеми сферами бытия, над всеми законами, предустановленными миром. — Все священные самоцветы мне свидетели, София! Прости меня! «Даже если это не ты… Нет, это ты… Почему я сомневаюсь? Для любви нужна смелость! Не хитрость, как я думал раньше, а смелость. Я верю, что это ты», — разрушил свои последние сомнения Раджед. Ни один злокозненный враг не сумел бы подделать Софию, не хватило бы мастерства, искреннего понимания всего, через что они прошли за семь лет разлуки. Она неуверенно дотрагивалась протянутыми ладонями до его лица, проводила по щекам, волосам, он глядел не нее в оцепенении, рассматривал ее, все еще с трудом веря — не видение, не наваждение измученного рассудка. Она стала еще прекраснее. Дрожь постепенно проходила, словно после лютой грозы сквозь черно-свинцовые тучи проступало чистое яркое небо. Они долго рассматривали друг друга, точно впервые узрев по-настоящему. Не договариваясь, они потянулись друг к другу. Поцелуй был неправильным, коротким, они едва касались друг друга, словно все еще опасаясь, что все растает лучащимся сном. Он целовал ее округлые скулы, края губ… Она улыбалась, прижималась мягкой бледной щекой к его щеке, точно стремясь слиться. И они, упоенные этой нежностью, как будто исчезали, становились двумя светящимися пульсарами стремительно мчащихся сквозь пустоту комет. А потом до самой ночи они говорили о чем-то, о сущих пустяках и держались за руки, словно чтобы их не разлучил насмешник-ветер. И сначала оба испытывали неловкость, точно узнавали друг друга заново. — Значит, ты уже закончила университет? — говорил он, не совсем понимая, как все-таки живут на Земле. И отчего-то впервые по-настоящему интересуясь всеми тонкостями быта ячеда с другой планеты. — Да, у нас все быстро, — отзывалась бойко София. — Пять лет — это еще долго. — Для нас время течет так же, не быстрее и не медленнее. Это были бесконечные семь лет, София. — Я знаю… Знаю, — кивнула она. Раджед растерял всю свою тягу к велеречивости, а София сделалась смелее, расспрашивая о случайных вещах, об Эйлисе, непринужденно рассказывала что-то о себе. На этот раз не требовалось долгих экскурсий по башне, они не покидали каменную террасу. Их окутывала радость, казалось, не существует никакой угрозы окаменеть, никаких врагов и сотен иных горестей. Мир застыл единым прекрасным мгновением встречи. — Как тебе все-таки хватило смелости вернуться? Здесь настал такой хаос, — опечалился Раджед, хотя еще минуту назад они почти беспечно рассказывали друг другу не то о любимых цветах, не то о любимых блюдах. Малейшие мелочи из жизни друг друга внезапно обретали едва ли ни потаенный сакральный смысл. Оказалось, что оба любят красный и золотой в палитре, да еще небесно-синий. Но зато София терпеть не могла излюбленное льором крабовое мясо. Впрочем, он обещал развеять это заблуждение, доказывал, что в своем мире ей просто не довелось по-настоящему оценить деликатес. С каждым словом они все больше убеждались, насколько похожи. Однако сквозь веселый смех и несерьезные споры со стороны обоих неминуемо проступала неуловимая грусть, даже надломленность, словно София тоже что-то скрывала. Раджед поклялся себе, что он избавит ее от веса любой страшной тайны. Не для того она вернулась к нему сквозь все запреты. — Хаос и на Земле. Войны не прекращаются, наверное, ни в одном из миров, — ответила предельно серьезно София, но с грустной улыбкой продолжила: — Но давай хотя бы сегодня остановим время. — Хотя бы для нас двоих, — вторил ей льор, привлекая к себе, словно разом защищая от любых напастей. — Ты, наверное устала. Может, приготовить гостевую комнату? Или тебе пора возвращаться домой? — встрепенулся Раджед, когда сумерки скрыли последние лучи заката. Он бы отпустил, пусть и ценой новой боли расставания. София улыбнулась, но твердо и ясно ответила, стиснув его руку: — Радж, я вернулась к тебе. Мир расплывался от дурманящего тумана, который, как показалось, заполнил все пространство террасы. Осел на каменной скамье, цветах и вазонах, порожденный словами той, которую льор ожидал семь лет. Они пристально посмотрели друг на друга… Не хотелось больше ни говорить, ни мыслить, строить догадки и опасения. Все было обдумано за семь лет. Все рассказано. Они вдруг окончательно поняли, что стоят друг перед другом, не во сне, наяву. Они вдруг осознали, что имеют право на настоящий поцелуй — страстный, долгий, мучительно-сладостный до безумия. И не на один… И еще… Еще… До изнеможения, пока вокруг танцевали лепестки облетавших желтых роз. Им на смену по воле волшебства расцветали ярко-алые, светившиеся в темноте, что укрывала пологом два тела, две нашедшие друг друга души, два сердца, что слились в один ритм. Они были обнаженными, одежды смешались в переплетениях парчи и хлопка двумя яркими полосами художника-абстракциониста. Ночь раскрыла кобальтовые крылья, ночь установила свои законы в опочивальне, заставившие позабыть запреты дня. Во мраке слишком отчетливо тянулись отовсюду цепкие лапы погибели, окаменения, исчезновения. И против смерти выступала страсть, рожденная из великой нежности. Два человека, два смертных существа, разделенные мирами на семь лет, они, наконец, обрели друг друга, уже совсем иные, но, казалось, знали друг о друге все. Он тянулся к ней, упоенно распластанной в немом удивлении на сизом шелке простыни и покрывала. Молодое тело трепетало под уверенными прикосновениями длинных пальцев, исследовавших каждый контур, каждый штрих. София вздрогнула, покрываясь стыдливым румянцем неуверенности, вопросительно стиснула его запястье, словно ожидая некого ответа. Раджед застыл на какой-то момент. Нахмурился и даже слегка растерялся. Он вдруг понял, какая между ними разница в возрасте, и как будто ощутил какую-то ответственность, хотел бы узнать, насколько София понимает, что происходит. Она смотрела спокойно, но не отрешенно. Она была уже взрослой, тайна любви и страсти не скрывалась для нее больше пугающей завесой загадки, хоть она и не познала ее на опыте. Она словно ответила себе на вопрос о сущности страсти, научилась направлять ее, осознавать. И перестала бояться. Легкая дрожь ее рук исчезла, когда он ласково прильнул к ее губам, поглаживая по волосам. Но теперь он сомневался… Никогда не колебался, вечно жадно празднуя такие победы, теперь он сомневался, точно впервые приоткрыл запретные чертоги. Что ж… По-настоящему любил он впервые, впервые по-настоящему тревожился за нее, впервые заботился больше себя о ней, поэтому спросил: — Ты ведь не боишься? Но она улыбалась, загадочно и смотрела на него сквозь темноту, точно древняя богиня-праматерь, отвечая успокаивающе: — Нет. Ничуть. Время иссякло для них, растворилось вместе с разбитыми часами. Где-то в тронном зале установил свои правила парадоксов восстановленный из праха портал. Шрам на зеркале зарос сиянием ослепительных искр. Так встретились два мира, так отгоняли гибель, и лишь короткая ночь не требовала ничего объяснять, погруженная в невесомость далеких созвездий, когда сплетались пальцы, и поцелуи покрывали тонкие ключицы. И трепетало шорохом травы юное тело, словно в те времена, когда Эйлис заполняли сочные луга, когда колосились поля, плавясь под знойными лучами. Прошлое, будущее, настоящее закружились единой фигурой вне пространства и запретов, словно узор, меж строк которого многообразием и буйством цветов притаился истинный смысл всех вещей. И где-то на краю Вселенной изошел протяжный вздох, как будто погасли тысячи галактик… *** Утром они проснулись в объятиях друг друга, они лежали, прильнув щеками, как сиамские близнецы. И они долго не хотели до конца просыпаться, зарываясь в волны растрепанного ложа. Тогда, видя ее улыбку во сне, Раджед снова вдруг заметил когда-то так пленившие черты наивного ребенка, но рядом с ним обреталась уже взрослая женщина. Неуловимая перемена короткой людской жизни. Она приоткрыла глаза, обвивая его за шею податливыми мягкими руками. При свете дня она на миг вновь испытала неловкость, потянув на себя одеяло, однако вскоре только негромко рассмеялась. Они прижимались друг к другу, ласково гладили лица, волосы… Они все теснее соприкасались, словно так пытаясь до конца поверить, что все еще вместе, что это все не видение дремы. И они снова тонули в невероятной нежности, даже страсть была не нужна, для нее осталась хмельная ночь, из которой туманно, но отчетливо доносились свежие воспоминания, но все еще казались нереальными, слишком стремительно выстраивался черед событий. Они молчали, лишь улыбались. Раджед целовал ее ладони, запястья, она смеялась от нежданной щекотки, но вновь притягивала его к себе, шепча: