— Не уходи! — Я никуда не уйду. У нас еще целая вечность, — отвечал он. И если бы не неизбежная горькая ложь этих слов, то ничто не омрачало бы негу этой долгожданной встречи. Никогда прежде он не испытывал подобного, никогда не наслаждался от чистого сердца. Четыреста лет он медленно обращался в камень, не умея любить. И почти смирился с этой неизбежной участью всех потерявших душу, способный лишь яростно сетовать на свою долю. Но ныне же все переменилось, и не в одной лишь ночи дело, а в этих самых долгих на свете семи годах разлуки. Вечность листала страницы дней, и они исчезали в ее глубине, и вот из омута поднялся сияющий жемчуг. — Мне двадцать три… Эльф был прав, он говорил тебе, что шестнадцать и двадцать — это практически разные эпохи, — говорила София, когда они разомкнули объятия. Она спокойно одевалась в длинное небесно-голубое платье с пышными крыльями рукавов и серебряной вышивкой на корсете. Теперь она принимала любые подарки, даже скорее распоряжалась ими, точно хозяйка. Нет, иначе: она догадывалась, что Раджед любуется ею, и она больше не сопротивлялась. — Семь лет… Уже семь лет! — всплеснул он руками, застегивая ворот рубашки. — Он говорил немного иначе… Но, выходит, что это правда… Как там твоя сестра? Он спохватился, вспоминая, какую неприятную для обоих тему посмел затронуть. Может, стоило обговорить все это накануне? Вспомнить все грехи льора, однако она не стремилась тогда, не отреагировала болезненно и теперь, отзываясь: — Ей уже десять, она ходит в школу. Разговор казался каким-то сухим, после всего, что случилось накануне. Раджед поднял озадаченно глаза, с огромным трудом все же заставляя себя произнести эти тяжелые слова, точно показывая позорное клеймо: — Скажи, ты простила тот случай семь лет назад? Я поступил, наверное, ужасно. — Нет, не простила, — ответила София, однако ее умиротворенная улыбка совершенно не подходила, казалось бы, беспощадному вердикту. — Я дурной, наверное, человек: я не умею ничего прощать и забывать. — Как же тогда… Почему тогда ты пришла? — растерялся окончательно сбитый с толку Раджед, коря себя за чрезмерную подверженность безымянным чувствам. Стоило бы накануне все обговорить. Отныне обратного пути не существовало. И если бы вновь пришлось расстаться с ней, он бы наверняка окаменел меньше, чем через сутки. — Я не простила, но… Я полюбила тебя, — обезоруживающе кротко улыбалась София. — Мы все меняемся. Каждый раз мы уже новые. Я полюбила тебя другого. Ты ведь изменился. — Ты тоже, — признал льор. И в тот миг окончательно рухнула стена их прошлого глухого непонимания и нежелания выслушать друг друга. А ведь объединяло их больше, чем отвращало друг от друга. Во всем виновен замутненный взгляд, что точно тусклое стекло искажает свет двух солнц. И все же… как же мало времени им отвела жестокая судьба, которая разделила льров и ячед. Но ведь у Софии на шее покоилась магическая жемчужина, и благодаря артефакту она вернулась. Если бы все это оказалось ключом к пониманию происходящего. Отбеливающие лучи дня вновь заставляли мыслить рационально, призывая мучительно искать ответы. — Скажи… А хотела бы ты стать льором?.. Еще ведь остался один талисман — жемчуг. Ты была бы Жемчужной Софией, — проговорил медленно Раджед. — Не знаю… Из меня плохая королева, — пожала плечами София, медленно изучая атласные ленты старинных туфелек. Она не совсем понимала, как их надевать, как завязывать всю эту красоту с излишествами. Но без уговоров она представала именно в том виде, в котором так долго жаждал видеть ее Раджед — маленькая уступка, хотя все шло теперь по ее правилам, ибо льор запутался. Как минимум, он так и не понимал, что повелело порталу восстановиться, если даже Страж не сумел. Или не хотел, как всегда. Впрочем, все это давно утратило значение. Все эти пустые обиды, месть, недомолвки. Все происходило ровно в свое время, и не следовало никого обвинять, торопить, выпытывать предсказания и настаивать на несвоевременном совершении начертанного меж карт звездного неба. — Радж, я поняла, отчего возникла чума окаменения, — вдруг отчетливым набатом прозвучал голос Софии. Она отвернулась к стрельчатому окну, расправляя складки платья, струившегося непривычным для нее длинным шлейфом. — Софья, откуда тебе знать? — опешил Раджед, ласково обнимая ее сзади за плечи, целуя в висок, впервые называя земным именем. До того язык Эйлиса мешал произнесению странного земного звука, и он не трудился над этим раньше, выдумал удобный для себя вариант. Ныне же спадали все фальшивые обертки. — Я читала книгу в замке Сарнибу. Теперь нужна твоя библиотека. София резко развернулась, словно вновь вырываясь. На смену сонной неге вновь пришла нервная решительность. — Разве книги что-то меняют? — не верил янтарный чародей, который изучил вдоль и поперек, наверное, каждый том своего богатейшего собрания. — Да! У вас всегда было знание, прямо под носом, — почти с возмущением воскликнула своевольная возлюбленная. — Просто вы разбили его на семь закрытых библиотек. Осколок там, осколок здесь. Никакой системы, никакой общей базы. Она выпалила это на одном дыхании, словно вновь защищала диплом или проект в земном университете. Все эти слова для льоров значили мало, так как за многие годы у них в Эйлисе даже ни одной школы для ячеда не открылось. Кланы чародеев передавали свою мудрость детям лично. Но, может, именно в этом крылась их слабость? Выйти за пределы своего навеки застывшего знания порой сложно, почти невозможно. Робкая надежда вспорола кокон скептицизма: он безмолвно поклялся верить во всем той, которой отдал свое сердце. Она не требовала невозможного и говорила убедительно, лишь с нездоровой горячностью, словно тоже все семь лет гадала над расшифровкой этой тайны. — Чем же тебе поможет моя библиотека? — Поможет! — Ох, характер, Софья, — с восхищением покачал головой Раджед. — А ты думал, — девушка смело улыбнулась, бойко подскочив к двери и целеустремленно кивая: — Так пойдем в библиотеку? Эйлис еще можно спасти! — Рядом с тобой я готов поверить в невероятное. ========== 21. История срывает маски ========== Умереть за всех — несомненно, благородная и невыносимо тяжелая миссия. Однако она требует известной духовной чистоты, самоотверженности и жертвенности. Возможно, Эйлис готовил Софью к этому всю жизнь, сначала несмело звал, потом настойчиво диктовал и передавал в разных формах свой сигнал бедствия. Однако невольно услышавшая зов мира все больше и больше сомневалась, с чем связано ее неожиданное возвращение, ее способности открыть портал. В уютных стенах тихой библиотеки пугающее пророчество Сумеречного Эльфа казалось далеким и непонятным, подобно горному эху. Слова неудавшегося Стража состояли из одних противоречий. И все же, если он просил умереть за мир, Софья обнаруживала в себе недостаточную чистоту духа для сакральной жертвы. Прислушиваясь к себе и вспоминая новые ощущения тела, она даже укоряла себя, что вернулась вовсе не в Эйлис, а именно к Раджеду. Ох, этот пленительный аромат меда и специй, пронесенный в сердце через семь долгих лет… И все же янтарный льор был неотъемлемой частью своего родного мира. Софья терялась среди внутренних противоречий. Она сидела на бархатных подушках обширного подоконника и нервно обхватывала колени, сминая легкую ткань синего платья. Неужели она все-таки откликнулась на чисто внешние проявления любви? Красоту, изящные слова и, естественно, рыцарские проявления самопожертвования. Но ведь для настоящей любви жертвы недостаточно. «Не знаю… Не знаю, все ли здесь правильно. Однако я себя вовсе не чувствую виноватой. Нет-нет, если бы все оказалось неправильно, я бы сошла с ума от чувства вины. Так случалось всегда, когда я делала что-то неверно. Еще со школы, когда пыталась утаить от родителей плохие оценки. Стыд слишком сжигал меня, чтобы кому-то солгать или поступить безнравственно», — вздыхала мысленно Софья, закусывая губы, невольно вспоминая жаркие поцелуи чародея. Все же она не ошиблась: Раджед оказался совершенно «ее человеком», только обновленный, очищенный от шелухи ненужного пафоса. Она в полной мере осознала то, что твердила ей чудаковатая мрачная сестрица-гот: не ждешь великого чувства, но оно само находит и увлекает в иное измерение. В то утро, несмотря на воющий за окном ветер, Софье все и правда казалось совершенно иным, спокойным и радостным. Хотя все ее существо балансировало на грани паники и ликования. Но стоило только приблизиться к Раджеду, или просто поймать его задумчивый сияющий взгляд, как всепоглощающее умиротворение отгоняло любые печали и тревоги. Сама идея возможной гибели, предначертанная видениями стража, отступала. И все же оба не смели в полной мере определить эту растворенность друг в друге, эту симфонию двух душ. Словно какой-то важный элемент постоянно ускользал от обоих, что-то самоочевидное, как предмет, который находится всегда перед глазами и от того делается почти невидимым. Спокойная нега раннего утра сменилась часами в библиотеке. Софья сама пожелала поскорее отвлечься от праздности, которая, по ее мнению, губила самые благородные порывы. Все-таки она вернулась ради Эйлиса и мысленно запретила себе проводить слишком четкую границу между долгом и чувствами к чародею. Если нет острой необходимости выбирать что-то одно, разве имеет смысл дополнительно мучить себя? Она любила Раджеда и возвращалась ради Эйлиса. Благодаря льору и его друзьям, Эйлис сделался вовсе не чужим для Софьи. Если бы маленькую путешественницу семь лет назад всюду встретили только мрак и парад человеческих пороков, то она, вероятнее всего, махнула бы рукой на судьбу какой-то мерзопакостной планеты. Ныне же она лихорадочно шарила по стеллажам с книгами, лишь иногда присаживаясь на подоконник, перелистывая очередной фолиант. Она сопоставляла факты, записанные на пожелтевших страницах со своими обрывочными конспектами. Проводила аналогии с историей Земли, выделяла закономерности, применяя все университетские знания. И делала она все это вовсе не ради себя. После нескольких часов изнурительной работы, Софья не осознала, а скорее почувствовала: она готова спасти Эйлис ради Раджеда, как он закрывал портал ради Земли и ее жизни. Ах, если бы только удалось каким-то чудом сохранить оба мира и свои хрупкие жизни, поставленные на кон в этой бесконечной борьбе! Ведь только теперь впервые озарило их души настоящее спокойное счастье. И даже грань смерти не столь страшила, не как раньше, в этом ледяном заснеженном мае. К тому же жемчуг необъяснимым образом успокоился. По-прежнему он упрямо доносил сотни голосов страждущих, однако они уже не сбивали с ног, не опрокидывали волной, несущей на острые рифы нестерпимой боли. Софья словно знала наверняка, что делать дальше. «Потерпите, я слышу! Я всех слышу! Потерпите!» — откликалась она на гомон голосов закованных в каменные саркофаги людей. Эйлис не умер — он заснул. И где-то среди обломков великого знания древних правителей обреталась тайна, способная пробудить его. — Ну как ты? Не устала? София, душа моя, уже сияние Сураджа перекатилось за полдень, а ты все над книгами, — беспокоился Раджед, указывая за окно, где затянутое дымкой небесное светило медленно ползло к западной границе скалистой равнины. Как оказалось, Сураджем называлось местное солнце. Видимо, частично в его честь назвали и янтарного льора, словно предрекая его изменчивый характер, способный одновременно и больно обжигать, и пробуждать жизнь. Как звезды даруют тепло планетам, Раджед теперь стремился окружить заботой свою гостью. Софья и правда устала, потому временами прижималась лбом к груди Раджеда и так они застывали минут на пять, успокоенные взаимной нежностью. Однако вскоре обоих будил безотчетный долг перед Эйлисом. «Если они смогут очнуться… Если будут счастливы… Я готова пожертвовать своим счастьем, пусть разделится на всех, прольется дождем, прорастет травой… Если бы только», — ослепляли внезапными всполохами разрозненные мысли, пока основное внимание сосредоточивалось на очередной книге. Уж вечер вступил в свои права. Раджед пару раз стремился позвать ее отобедать, однако Софья ограничилась только гроздьями винограда и чудесными алыми яблоками. Теперь-то она не опасалась, что их сладкий сок погрузит ее в пьяный дурман. О нет, разум работал на пределе. Голос жемчуга подстегивал его еще больше, словно в мире Земли мистический транслятор улавливал голоса тех, кому никак не удалось бы помочь. Здесь же артефакт принимал потаенные импульсы своей среды. Внимание людским скорбям нашло цель и смысл. И все же… Земля… Кто же спас бы Землю? Видно, у каждого свой долг написан на роду. «Если бы спасти и Землю… если бы! — вздыхала Софья. — Но, видимо, нельзя, чтобы все были сразу счастливыми, без свободной воли и испытаний. Как же спасти разом всю Землю, если ее судьбу выковывают несколько миллиардов таких же свободных выбирать, как и я?» Эйлис же словно намеренно погрузил себя в анабиоз, не выдержав вопиющей жестокости вечной войны льоров. Словно намеревался приступить к перезагрузке. Но какой ценой? — Все. Теперь точно все подтверждается! — воскликнула Софья, прерывисто дыша от волнения. Раджед даже подскочил с софы, на которой удобно расположился вместе с много раз прочитанной книгой истории Эйлиса и возникновения льоратов. Для него среди закорючек иероглифов не обнаруживалось уже ничего нового. Пресловутое правило: «прячь на самом видном месте». И оно-то порой милостиво обходило непосвященных новичков. Может, для того и дана человеку слишком короткая жизнь, чтобы не возгордился и не потерял из общей закостенелости рассудка способность по-новому видеть привычные вещи. — Не поделишься ты со мной? — приподнял изогнутую черную бровь льор, приближаясь к Софье. Она же в свою очередь нервно водила пальцем по найденным строчкам. — Поделюсь, — кивнула она. — В книгах Сарнибу я узнала, что льоры не были изначально почти бессмертными. Раджед недоверчиво помотал головой. На миг в нем вновь возникла неприятная покровительственная манера, свойственная более опытным в том или ином деле людям. Софья слегка поморщилась, хотя неприятный мираж быстро растаял. — Ты хочешь сказать, что льоры были… — недоуменно протянул Раджед, сжимая кулаки и инстинктивно прикасаясь к амулету. Этот жест всегда сопровождал его в минуты величайших потрясений, словно в родовой реликвии он искал неизменную защиту. И правда — что может быть надежнее, чем мудрость предков? Однако бойкое заявление Софьи неизгладимо поразило его, когда чародей в полной мере уловил ход мыслей своей юной помощницы. Казалось, они вместе распутывали гигантский клубок загадок и заговоров. И вот из него выпала окровавленная уродливая нить под названием: «фальсификация истории». О! Раджед не верил, ему требовалась в тот момент поддержка. Он нервозно склонился над книгой, стиснув ладонь Софьи. — Ты хочешь сказать, что… — повторял и повторял чародей. — Да, льоры были обычными людьми! — выпалила Софья, отчего-то улыбаясь, однако нахмурилась, собирая в связный рассказ разрозненные сведения: — В очень древние времена — восемь тысяч лет назад — они… вы… они были обычными людьми, которые услышали пение самоцветов. — Но как же? Ведь пение самоцветов — это дар избранных. Так везде написано! — встрепенулся Раджед, вскочив с места, лохматя гриву волос и часто моргая, словно желая пробудиться от не слишком здорового сна. — Его может услышать каждый, — тихо, но уверенно проговорила Софья, непоколебимая в своей правоте. — А вы, потомки, считали, что только «достойные». Но нет, вы-то как раз и не слышали, вы умножали свою силу, перетягивая ее из магического баланса самого мира. Самоцветы — это и была магия Эйлиса, это его жизнь. Вы вырвали их с корнем, сложили в сундуки, опустошили недра. Как делают у нас… на Земле. И Эйлис потерял свою силу, которая охраняла его. Жизнь осталась только в ваших башнях, потому что в них и скопились все самоцветы. Софья умолкла, облизывая пересохшие от патетики губы, и устыдилась, с какой уверенностью обрушила на возлюбленного свое величайшее откровение. Раджед не верил, он буквально разрывался от противоречий и метался по библиотеке, как леопард по клетке. Ведь всю сознательную жизнь его учили, что титул льора — это великий дар, принадлежность к касте избранных, слышащих песню самоцветов. Теперь же его обвиняли едва ли не в том, что все чародеи в древние времена жестоко узурпировали власть, оттеснив менее удачливых на позиции простолюдинов, а затем заклеймив их презрительным прозвищем «ячед», то есть глухие. Кто-то и правда не слышал песнь самоцветов, однако такие «глухие» рождались нередко и в семействах льоров. Чтобы компенсировать их недостаток магии, придумали реликвии, в которые родители заботливо переносили часть своей силы. Немного позднее были открыты свойства разных камней и их потаенная мощь, однако она требовала больших затрат «топлива», то есть других самоцветов той же породы. Чем больше добывали камней, тем сильнее становилась магия, тем больше делалась пропасть между титулованными особами и простым народом. В какой-то момент льоры обрели тот уровень могущества, который позволял им управлять погодой, строить неестественно огромные башни, поворачивать вспять течение рек. Однако едва ли хоть кто-то по-настоящему задумывался, для чего все это помпезное нагромождение, какую цель преследует бесконтрольная демонстрация великой силы. Тогда же началась бесконечная война чародеев. Более сильные желали овладеть магией более слабых, ассимилировать чужие камни в свою магию, подкрепить свои башни новыми пополнениями в сокровищницу, которая для льоров была одновременно универсальной котельной, охранявшей крепость. А ведь восемь тысяч лет назад все было иначе. Мир не делился на бессильных и всесильных. Эйлис замышлялся как мир, где сила самоцветов облегчала бы жизнь всем. Не в таких бессмысленно огромных масштабах, как в правление льоров, однако в достаточных для достойного существования и развитии сообразно способностям каждого. Для Софьи механизм возникновения льоратов не показался чем-то совершенно новым, он вполне соответствовал развитию и ее мира. «А что если Земля тоже однажды окаменеет? Когда ее поделят на клочки, когда „всесильные“ так же загонят „бессильных“ на дно нищеты? Что если мир решит перезагрузить себя или уничтожить? Во имя равновесия и человечности. Но как же это будет жестоко! Люди на Земле, одумайтесь! Одумайтесь…» — набатом гудели собственные тревожные мысли. И Софья осознала, что она вернулась в Эйлис не в качестве безмолвной жертвы, которая ждет лишь удара в сердце. О нет! Ее привела необходимость новой борьбы. Семь лет назад она выступила против самодовольного льора, впервые показала ему, что «ячед» имеет свой голос, свое мнение, свою волю. И вот чародей оказался на ее стороне. Он принял сторону всех, кто окаменел из-за жадности и сибаритства королей. Никто не имел права называть себя избранным, потому что все равны! Чародей постепенно проникался духом этой молчаливой борьбы каменных великанов, которая нашла отклик в пылающем сердце Софьи. Смерть… Гибель… Нет! Эльф предупреждал об ином. Отдать свою жизнь ради восстановления справедливости и равенства — это и не смерть почти. Если бы только окончательно узнать, как пробудить всех окаменевших.