После обеда приступили к разборке чеков. В помощь была вызвана группа опытных счетных работников. Геннадий провел короткий инструктаж. - Что требуется, товарищи? Надо, во-первых, разобрать все эти кассовые чеки и контрольные ленты по дням и подсчитать выручку магазина за каждый день. Потом надо будет выявить чеки на следующие суммы… Геннадий назвал стоимость шести фасонов шапок, которые были получены магазином за последние два месяца с меховой фабрики. Работа закипела. Всех охватил азарт поиска. Все чувствовали: сейчас, именно сейчас они напали на новый след, который неминуемо выведет к цели, даст в руки следствия огромной важности улики, поможет разоблачить хитро замаскировавшихся врагов. Людей невозможно было оторвать от длинных столов, за которыми производился подсчет чеков. Уже болели глаза, немели руки от бесконечной вереницы серых измятых квадратиков бумаги, каждый из которых надо было разгладить и внимательно рассмотреть через лупу, но никто не уходил, хотя Геннадий дважды уже напоминал, что рабочий день окончился. На третий день утром Геннадий вошел в кабинет Басова, изо всех сил стараясь казаться спокойным. - Разрешите доложить, товарищ комиссар? Басов оторвался от бумаг, посмотрел на Геннадия и сердито сказал: - А ну-ка, идите сюда поближе. Что это у вас с глазами? - Ничего особенного. Просто устали. - Ничего особенного, говорите? Послушайте, Ярцев, прежде чем вас поздравить с успехом - а я по вашим красным глазам вижу, что вы пришли не с пустыми руками, - должен сделать серьезное замечание: так работать нельзя. Утром встретил в коридоре вашего Арбузова. Ведь парень с ног валится от усталости. - Да я их не мог выгнать домой, товарищ комиссар! - воскликнул Геннадий. - И не надо было выгонять, - спокойно возразил Басов. - Надо было просто приказать. Ну, ладно. Учтите это на будущее, а теперь докладывайте. Геннадий, все еще сдерживая себя, как можно спокойнее разложил на столе бумаги. - Версия с пересортицей подтверждена, товарищ комиссар. Судя по накладным, магазин за два месяца должен был получить три тысячи шапок-ушанок стоимостью в сто двадцать рублей каждая и шестьсот каракулевых шапок по триста пятьдесят рублей. Но чеков достоинством в сто двадцать рублей обнаружено только две тысячи пятьсот. Зато чеков достоинством в триста пятьдесят рублей обнаружено соответственно не шестьсот, а тысяча сто. Значит, вместо дешевых шапок завозились «левые», дорогие. Разница в стоимости составляет свыше ста тысяч рублей. На эту же сумму магазином сдано меньше денег в банк. Вот все справки и акты. - Следовательно, сумма хищений только за два месяца составляет свыше ста тысяч? - спросил Басов. - Если не больше, - убежденно ответил Геннадий. - Иногда суммы выбивались, вероятно, не одним, а двумя чеками. И такие случаи мы, конечно, учесть не могли. - Вполне возможно, - кивнул головой Басов. - Но главное сделано: установлен первый канал сбыта. Теперь двинемся дальше. Надо выявить второй канал, по которому Плышевский и компания сбывают целые шкурки. Для этого надо изучить связи Плышевского вне фабрики. Кто у вас там пока что выявлен? Геннадий раскрыл пухлую папку с делом «Черная моль». - Артист Славцов, его сестра, тоже артистка… - Так, так, - нетерпеливо перебил Басов, - об этом потом. Эти трое непосредственного отношения к сбыту шкурок, конечно, не имеют. Кто там у вас еще? - Еще? - с сомнением переспросил Геннадий. - Еще есть один человек. Загадочная личность. Плышевский сочинил очень странную надпись на рукоятке ножа, который ему подарил. - Кто же это такой? - Некий Вадим Д. Установить его не удалось. - Надо установить, - резко сказал Басов. - Надо во что бы то ни стало установить, что это за человек. В этот момент зазвонил телефон. Басов снял трубку. - Да? Я, здравствуй, Илья Григорьевич… Так. Слушаю… Коршунов? Ого! Ну, хоть в двух словах расскажи. А потом я к тебе зайду. Басов внимательно слушал, сделав знак Геннадию, чтобы тот не уходил. Геннадий с волнением увидел, как нахмурился Басов, как сузились его глаза, на скулах появились каменные желваки. «Что-то случилось! - мелькнуло в голове у Геннадия тревожная мысль. - Что-то серьезное случилось с Сергеем Коршуновым». Глава VIII НА ОСТРИЕ НОЖА В этот день Сергей Коршунов получил тяжелый, но вполне заслуженный урок. На заседании партбюро первым выступил Зотов. Говорил он неторопливо, убежденно, и поначалу ничто не предвещало той грозы, которая затем разразилась над Сергеем. Широкое, с крупными чертами темноватое лицо Зотова оставалось непроницаемо спокойным. - Анонимное письмо, - сказал он, - всегда вызывает у меня недоверие. Потому что говорит о трусости и очень часто о подлости его автора. - Он брезгливо взял письмо и помахал им. - Я лично так считаю. Но факты в нем все же приходится проверять. Особенно, если они касаются нашего сотрудника. Вот я их и проверил. Ну, что же я могу сказать? Получилось, знаете, довольно странно. На первый взгляд, конечно. Факты подтвердились, а выводы автора оказались злостной клеветой. - Действительно, странно, - кивнул головой секретарь партбюро Ребров, высокий, худой рыжеволосый человек в очках. - Как же это понимать? Костя Гаранин исподлобья посмотрел на Сергея и, встретившись с ним глазами, ободряюще улыбнулся. Взгляд его как бы говорил: «Видал, как дело-то поворачивается?» Сергей нахмурился. Он не искал сочувствия и, кроме того, прекрасно понимал, что начатый разговор «повернуться» благоприятно не может и не должен. Сергей понял это еще вчера, когда Силантьев дал ему прочесть злополучное письмо, а потом сердито сказал: «Разговор продолжим завтра на партбюро». Лена! Как же она подвела его с этими проклятыми вещами! Сергей с трудом подавил вздох. Все эти мысли промелькнули у него в голове как бы вторым планом, почти подсознательно и были уже настолько знакомы и даже привычны, что ни на секунду не помешали напряженно вслушиваться в то, что говорил Зотов. - Да, странно, - продолжал между тем Зотов. - А понимать это надо так. Ни о каких взятках и ни о каком разглашении служебной тайны со стороны Коршунова не может быть и речи. Вот так. Это касается выводов. Ну-с, а факты - они, представьте, подтвердились. Дефицитные меховые изделия Коршуновым и его женой действительно были получены. И тут главная вина, я считаю, падает на Коршунова. При этих словах Сергей вздрогнул и с тревогой посмотрел на Зотова. - Да, на Коршунова, - твердо повторил тот и, сняв очки, указал на Сергея. - Вот он удивляется. Это очень плохо. Значит, не понял. А дело в том, что он не проявил бдительности, что ли, и принципиальности в личной жизни. А для оперативного работника, это главный и непреложный закон. Я так понимаю. - Все так должны понимать, - сухо поправил его Ребров. - Да, конечно, - согласился Зотов. - В самом деле, ну, как не насторожиться? Ты расследуешь дело по меховой фабрике, и вдруг твоя жена получает с этой самой фабрики дефицитные вещи. Это же надо потерять всякое оперативное чутье! Но есть тут и вторая сторона. Допустим, что в данном случае жена Коршунова, хоть и без злого умысла, но обманула его, сказала, что купила эти вещи в магазине, как все граждане. Я, товарищи, знаю Лену Коршунову, как, впрочем, и многие из вас. Это безусловно честный человек. Тем больше вина Коршунова… - Коммуниста Коршунова, - с ударением поправил его Ребров. - …Он вовремя не объяснил ей, что наша моральная репутация должна быть ей дороже всего. Заседание проходило бурно. Выступали все. Лишь Сергей подавленно молчал. Но в конце заседания Ребров без всякого предупреждения дал ему слово. Сергей тяжело поднялся со своего места, секунду помедлил, опустив голову и не находя нужных слов, тихо, с усилием сказал: - Мне все понятно, товарищи. И все, что было сказано обо мне, правильно. Оправдываться не собираюсь. Прошу только одного: поверить мне, что этот урок даром для меня не пройдет. - Сергей поднял голову и посмотрел в глаза Зотову. - Не пройдет, - мрачно и решительно повторил он. - Но тут есть и третья сторона, - неожиданно сказал Силантьев. - Правда, она имеет уже чисто оперативный интерес. Мне пока не ясно вот что. Меховой фабрикой занимаются две группы сотрудников милиции - у нас и у Басова. И первый контрудар преступники нанесли по всем. Я имею в виду их жалобу. А вот второй удар нанесен только по Коршунову. Почему? В чем тут дело? Кажется, никого еще в своей жизни Михаил Козин не ненавидел так, как Плышевского. При воспоминании о своем последнем разговоре с ним он бледнел от унижения и ярости. Как нагло, как бесстыдно вел себя тогда Плышевский и каким жалким выглядел при этом он сам, Михаил!… Да, Плышевского он ненавидел, но винил во всем только себя, себя одного. И еще у него сжималось сердце при мысли о Гале… С того страшного вечера он не находил себе покоя. Что он наделал! Как мог он хоть на секунду поверить в порядочность этого человека, как мог так распустить себя, столько наболтать? Минутами Михаил ненавидел себя не меньше, чем Плышевского. Да, конечно, он жалкий болтун, дурак, нет, даже хуже, - он действительно преступник! Но что же делать? Как ему жить теперь? И Михаилу порой казалось, что жить ему теперь незачем. Надо пустить себе пулю в лоб - и конец. А может быть, пойти и все рассказать? Разоблачить Плышевского? Но, в самом деле, что он о нем знает? Ничего, ровным счетом ничего. Но рассказать все-таки надо. Одно из двух: или пулю в лоб, или все рассказать и принять заслуженное наказание, вполне заслуженное. Сколько раз за эти дни Михаил подходил к кабинету Зотова, но в последний момент мужество покидало его! По ночам он рисовал в своем воображении этот разговор. Он рассказывал полковнику о своем преступлении, и настоящие, а не воображаемые слезы текли у него по щекам, голова горела, начинался озноб, а он все говорил и говорил в подушку честные, беспощадные слова о самом себе, о своей жизни. Наутро Михаил вставал разбитый, опустошенный, так и не сомкнув глаз, и, отправляясь на работу, давал себе клятву сегодня же все рассказать Зотову. День проходил в непрерывной, изнурительной и бесплодной борьбе с самим собой. Потом снова наступала ночь, и Михаил опять оставался в кромешной тьме один на один со своей возмущенной совестью. Долго так продолжаться не могло. Он чувствовал, что его оставляют последние силы, что еще немного - и он потеряет контроль над собой и тогда совершит что-то безрассудное, отчаянное. Черт возьми, но ведь он же комсомолец, он советский человек, неужели у него не хватит мужества выполнить свой долг? Но в чем его долг? Все рассказать? И только? А Плышевский? Позволить ему уйти от наказания? Оставить его неразоблаченным? А Галя?… Но тут в голове у Михаила начинался такой мучительный сумбур, что он с еле сдерживаемым стоном закрывал глаза. И вот этот неожиданный звонок… Что надо от него Плышевскому? Галя сказала, что отец хочет сообщить ему что-то важное, что поможет ему, Михаилу, избежать неприятностей. Глупенькая, и она поверила!… Но главное заключается в том, что он все-таки нужен Плышевскому. Может быть, тот решил, что теперь Михаил у него в руках и его можно использовать для каких-то своих целей? Что ж! Хоть напоследок Михаил будет умнее, он соберет все силы, он будет притворяться, будет хитрить и узнает, что это за цели. И тогда… О, тогда берегитесь, уважаемый Олег Георгиевич! Не так-то просто сделать из него, Михаила, предателя и сообщника. Он был пустым болтуном - верно, был слеп, глуп, самодоволен - тоже верно. Но он не был и не будет предателем! Так говорил себе Козин, отправляясь в тот вечер на свидание к Плышевскому. Вот наконец и знакомый дом. Михаил взбежал по лестнице и с сильно бьющимся сердцем позвонил. Дверь открыл сам Плышевский. - А, Михаил Ильич! - весело воскликнул он. - Давненько же мы не виделись, дорогуша! Ну, прошу, прошу! Козин невольно подивился самообладанию этого человека. Так вести себя после всего того, что произошло между ними! Снимая пальто, он бросил взгляд на дверь столовой. Она была чуть приоткрыта. Козин скорее угадал, чем заметил, что за дверью стоит Галя, и тут же необычайно ясно представил себе ее состояние - страх, надежду и радость, которые наполняли сейчас ее душу. И при мысли об этом Михаил вдруг ощутил небывалый прилив сил и уверенности в себе. «Ничего не бойся, Галочка! - мысленно произнес он, направляясь вслед за Плышевским в его кабинет. - Я уже не тот, каким был раньше, и… и мне нечего терять». - Ну, что ж, присаживайтесь, Михаил Ильич. - Плышевский широким жестом указал на диван. - И давайте поговорим. Он по привычке прошелся из угла в угол по кабинету, засунув руки в карманы своей домашней куртки, потом остановился перед Козиным и, блестя стеклами очков в тонкой золотой оправе, с усмешкой посмотрел на своего гостя. - Надеюсь, вы сделали все необходимые выводы из нашего последнего разговора?