— А вот скажи, Загорский, почему в тебя не стреляли, а ты стрелял? Может, ты их убил, а оружие у них из багажника вынул и около трупов раскидал? У тебя никаких личных отношений с убитыми не было? «Разговор» производился по всем правилам искусства Управления собственной безопасности. Мой качающийся стул стоял посреди комнаты. Вокруг меня ходили, как вокруг елки, мешая сосредоточиться, шкурники. И задавали, задавали, задавали свои идиотские вопросы… Иногда, словно случайно, кто-то задевал ногой по стулу. Стул сдвигался, что должно было мне напоминать о том, что разговоры «по-хорошему» скоро закончатся. В СБ тоже существуют месячные и квартальные планы. Если нормального опера трясут за количество раскрытых преступлений и число задержанных преступников, то опера из СБ трясут за то же, но внутри УВД. И для них не так уж важно, насколько ты прав или насколько ты виноват. Им ведь тоже хочется звание получить, премию да должность. Как у нас. Тогда почему меня тошнит от одного их вида? Процедуру я знаю. Меня «колоть» — лоб разбивать. Какой они уже раз со мной разговаривают? Кажется, в третий. Пора бы уже поумнеть да после второго раза чаю предложить. Знают, что «умоются», но все равно стараются! Я промолчал три часа, разглядывая прямо перед собой до боли знакомый цветок гортензии. С момента моего первого появления здесь ее так никто и не полил. А прошло уже полтора года. Ребята заняты более интеллектуальным трудом. Они разоблачают полицейских-оборотней. Оборотень — это я. Плюнув напоследок на порог их кабинета, чем вызвал бессильный гнев охотников за оборотнями, я направился в отдел. На крыльце меня уже ждал Верховцев. Прикуривая, я увидел в сотне метров от прокуратуры знакомый «Лексус»… — Извини, что с машиной так вышло, — произнес я пересохшими губами и закашлялся. Тот махнул рукой и горячо заговорил: — Да хрен с ней, с этой «девяткой»! Другую возьму. Главное, все живы и здоровы. Так что продолжаем выполнять твой долбаный план. — А это что за тачка? — я кивнул в сторону старенькой «Тойоты». — Тестя. Поворачивая к себе зеркало заднего вида так, чтобы видеть двигающийся за нами «Лексус», я спросил Верховцева: — Дима, Ваня когда подъехал? И тут Верховцев ответил невпопад так, что у меня, словно в самолете, заложило уши. Сначала до меня не дошел весь смысл сказанного, и я продолжал молча смотреть в зеркало. Ответ Верховцева был настолько несуразен и нелогичен, что некоторое время мне пришлось потратить на восстановление смысла. Когда же наконец до меня дошло, я почувствовал холод на сердце. — Ты завалил сына Юнга, — сказал мне Верховцев. Верховцев, этот невозмутимый Верховцев, наклонился к зажигалке и лишь после этого объяснил: — Один из этих троих наркоманов был сыном Юнга. Мертвый взгляд азиатских глаз… Я помню его. Прекрасно. Просто замечательно. Из всех корейцев Черногорска мне посчастливилось подстрелить сына того, кто после смерти Тена стал лидером этнической бандитской группировки. Что такое месть людей с Востока, мне объяснять не нужно. Я обрел пожизненного кровника. Теперь Юнг не успокоится до тех пор, пока не разрежет мне горло и не вытянет через рану язык. — Тормози. Верховцев послушно подъехал к ограждению. Я вышел и направился к «Лексусу». — Что, Иван, загрустил? Все еще только начинается! Разрывая пакет, я с улыбкой смотрел на мальчишку. Глаза, как у кролика, красные, взъерошен, как воробей. Какие еще аналогии с животным миром провести, чтобы описать вид друга? Нашел. Спокоен, как удав. Сколько мужества у этого молодого человека? Кажется, я таким не был. Я сравниваю его с представителями его поколения и не нахожу ничего общего. Полное отсутствие материального начала в интересах, спокоен, уважителен к старшим, и, самое главное, этот парень, может, даже не подозревая этого, занимается самым настоящим мужским делом. И делает это так, словно мы с ним вместе со школьной скамьи. Я не могу поверить, что познакомился с ним всего десять дней назад… На моих коленях лежал ворох ксерокопий паспортов технических средств. Я почувствовал, как на моем лице расползается ядовитая улыбка. Черт! Это же информационный кладезь бандитской корейской группировки!!! Справки-счета проданных машин, ксерокопии подлинных документов автомобилей и приколотые к каждой из них копии новых документов. У меня в руках список из двухсот сорока четырех автомобилей, привезенных из Германии и Польши! Это те самые «документы», что требовал в письме положить себе на стол господин Табанцев! Те самые, которыми Ольга Коренева шантажировала Тена! — Сергей, здесь работы для Интерпола лет на пять… — почти шепотом произнес Ваня. — Или на шесть, — подтвердил я. — Не зря, Вано, мы с тобой в банке парились! Я не собираюсь сломя голову бежать раскрывать эти преступления. Мне нужно раскрыть только одно. Убийство на моей территории гражданина Тена. На снятие копий с документов ушло три часа и больше тысячи рублей. Размеры субсидий моего юного друга не знали границ. У меня начинало складываться мнение, что это он вырастил своего богатого папу для того, чтобы использовать заработанные им не совсем честным путем деньги для оперативной работы. Однако уважение к нему я начал испытывать все больше и больше. Дело, разумеется, не в деньгах. Дело в отношении. К делу. Подлинники документов я велел Ивану отвезти в банк и положить теперь уже в «нашу» ячейку. Копии свободно разместились во внутреннем кармане моей куртки. Пистолет мне вернули. На моей памяти это первое дело, когда экспертиза проводится с такой скоростью, словно у эксперта диарея. Четыре часа — и все ясно и понятно. В ходе проведения проверки было установлено, что табельное оружие мною применено в соответствии с законом. То есть правомерно. Но я все равно не устаю удивляться оперативности проведения расследования. Вот теперь, благодаря эксперту, у меня и оружие под мышкой, и грязь смыта. Только эта моя стерильность никак не может уберечь от кровных поползновений корейского лидера. «Дорогой товарищ Юнг» встанет на моем пути если уже не сегодня, то завтра, как пить дать. И я точно знаю, что это произойдет в тот момент, когда я не буду этого ожидать. В этом и заключается тонкость и коварство восточной мести. ГЛАВА 20 — Когда ты вернешься домой? — спрашивает она, с тоской глядя на мои неторопливые сборы. Что я могу ей ответить на этот вечный женский вопрос? — Я люблю тебя. Через полчаса, в половине девятого, около отдела меня будут ждать Верховцев и Ваня. А в кабинете — Обрезанов, с традиционным для полиции утренним совещанием. Традиции нарушать нельзя, иначе тебе о них обязательно напомнят. Мое положение настолько двусмысленное, что лишнее напоминание может стоить печальных последствий. Этой роскоши я себе не могу позволить. Улица встретила меня колючим ветром. Он пробирался под все складки одежды, и становилось неуютно. Вязаная шапочка — плохая преграда для норда. Но это была моя идея — прокатиться на автобусе. До остановки я не дошел. Не хватило всего каких-то пятидесяти метров. Впрочем, пятьдесят или двадцать — это было уже не важно. Мне вообще не суждено было сейчас попасть на автобусную остановку. Мой отъезд в отдел не входил в планы тех, что сидели в массивном джипе «Навигатор». Он плавно, но уверенно остановился прямо передо мной, перегораживая своим корпусом, похожим на дачный домик, весь свет. Задняя дверь распахнулась, словно калитка в избушку Бабы Яги, и оттуда потянуло еще большим холодом. В проеме показалось лицо с характерным для азиатских стран разрезом глаз. — Садитесь, пожалуйста, Сергей Васильевич, — произнесли, едва шевельнувшись, губы. Ни намека на положительные или иные эмоции. Со мной разговаривала статуя Будды. Вряд ли это просьба. Человека, дорогу которого преграждают машиной, уговаривать никто не собирается. С другой стороны, им хорошо известно, кто я и что у меня находится в данный момент под мышкой. Однако от понимания этого их планы не меняются. Значит, они дают мне понять: если я не сяду в машину сейчас, то сяду потом, чуть позже. Но обязательно сяду. Ситуация плоха тем, что ни Ванька, ни Верховцев при всей своей сообразительности не смогут догадаться, в каком месте потерян мой след и где я буду находиться в последующем. О последнем я и сам не мог знать. Я наклонил голову и проник в салон. Оказывается, там была не ледяная стужа, как мне показалось вначале, а домашнее тепло. В машине было трое, и, видимо, предстоящий разговор должен был произойти не с ними. Меня везли за город по восточной дороге. Напрягая память, я стал вспоминать интересные объекты этого направления. Если мы движемся к брошенному заводу металлоизделий, то разговор будет очень короткий. И если мое тело снова увидит свет белый, то это произойдет только через несколько веков, при археологических раскопках. Мы въехали в зеленые ворота, из-за которых виднелся третий этаж корейской фазенды. Кончики крыши чуть вздернуты вверх. Прямо маленький Пхеньян… Охрана корейская, прислуга корейская. Собаки и те, наверное, привезены из Кореи. Я поднимаюсь по витой лестнице на второй этаж. Сзади, словно привязанные, следуют двое мордоворотов. Глаз вообще не видно. У больших двустворчатых дверей меня останавливают, ставят лицом к стене и квалифицированно шмонают. Из всего содержимого изымается лишь пистолет. Одернув куртку, я посмотрел на оставшегося охранника. Меня мягко подтолкнули в район лопаток, и я оказался в огромной зале, обставленной вазами с чудной росписью и настенными полотнами. Я не большой спец в искусстве, но рискну предположить, что все эти излишества стоят огромных денег. У огромного квадратного окна стоял огромный-огромный стол. За ним расположилось огромное-огромное кресло, в котором сидел маленький-маленький человечек. От такого контраста он смотрелся и смешно, и страшно. Судя по движению его руки, кресло с другой стороны предназначалось мне. Не желая выглядеть школьником на экзамене, я выложил на столешницу пачку сигарет и положил на нее руку. Если кто-то здесь думает, что я обмочусь при виде совершенно очевидной серьезности разговора, то он ошибается. Меня можно побить, сбить машиной, можно убить и закопать на кладбище домашних животных. Но напугать меня нельзя. — Здравствуйте, Сергей Васильевич. Акцента нет. Корейцы — одна из тех национальностей, которые если начинают говорить на русском, то практически сразу без акцента. — Здравствуйте. К сожалению, не знаю, как вас зовут. Где у вас пепельница? Старичок что-то проговорил в устройство на столе, и через десять секунд парень в застегнутом до горла френче принес пепельницу. Поклонившись, он поставил ее на стол. — Мне очень жаль, что пришлось доставить вас в мой дом таким образом, но, судя по последним дням, вам было бы просто некогда принять мое приглашение. Вы очень занятой человек, Сергей Васильевич. Кажется, вы даже по ночам не отдыхаете? Банки, перестрелки… — Поближе к делу. — Господин Загорский, меня зовут Мин. Я советник господина Юнга. После смерти господина Тена господин Юнг стал нашим хозяином и руководителем ряда фирм города. Он уполномочил меня для разговора с вами. Господин Юнг очень расстроен из-за сына… — Я бы тоже был очень расстроен, если бы узнал, что мой сын шатается с кем попало по городу и принимает наркотики. Я курил и мягко стряхивал пепел в морскую раковину, заменяющую пепельницу. — Господин Юнг очень расстроен из-за смерти своего сына. Кажется, это именно вы причинили ему смерть? Вкрадчивый, словно поступь лисы, голос. Азиатский такт и терпение… — Сын господина Юнга нарушил закон. Он участвовал в аварии, повлекшей ранение сотрудников полиции, он держал в руках оружие, и если бы не его смерть, вполне правомерная, то он стал бы убийцей. На месте господина Юнга я бы ходил в трауре не более одного дня. Понятно, что разговор о недоноске Юнга — это так, прелюдия к главной теме. Зарок того, что я предупрежден. Ага, вот и главное! У меня, оказывается, находится то, что мне не принадлежит. Не люблю этих восточных штучек! Нет чтобы по-нашему, по-новорусски: «Отдай списки, мусор, иначе снизу смотреть будешь, как трава растет!» — У меня находится очень много из того, что мне не принадлежит, — заметил я, раздавливая окурок. — Что именно вас интересует? — Некие списки. Я поднес раковину к уху и прислушался. Знакомый шум моря… Глядя в потолок, спросил: