Задние двери были заблокированы намертво, и стекла тонированы непрозрачной пленкой. Для инспекторов ГИБДД такая машина интереса не представляла, поскольку, согласно правилам дорожного движения, при наличии боковых зеркал заднего вида можно было тонировать любой пленкой окна задних дверей. Осмотрев клетку со стороны водительского сиденья, я прошел к двери багажника. Открыл ее. От клетки до двери было пространство только для того, чтобы «кейс» поставить. Больше там ничего не поместилось бы. Клетки имели отдельные сложные запоры, чтобы звери сами умышленно или случайно не смогли открыть их. Про себя я уже уверенно говорил слово «звери», а не собаки, памятуя фотографию, которую только и успел рассмотреть в ноутбуке Владимира Николаевича. Но запоры эти были без замков и открывались только снаружи. По бокам были вставлены металлические крючки-вешалки, на которых висело два «строгих» ошейника, которые я тут же и рассмотрел. Один ошейник был по размерам вполне подходящим для чудовища с фотографии. – Странная конструкция, – сказал капитан Ставров. – Я уже сам любопытствовал. Он взял у меня из руки ошейник и потрогал пальцем два кольца для карабинов, расположенных почти противоположно один другому. – Ничего странного не вижу, – возразил я. – Если какая-то крупная собака, типа кавказской овчарки, неуправляема, а с кавказскими овчарками это бывает, ее водят на поводках два человека, причем поводки натягивают каждый в свою сторону, и собака не может дотянуться ни до того, ни до другого. – Это все понятно. Но кто тогда сам ошейник на собаку надевает? – Тот, кого она слушается. Кто стал для нее доминирующей фигурой. Из прошлых рассказов капитана Чукабарова помню, как он рассказывал про одну кавказскую овчарку, которую им в питомник привезли. Собака уже взрослая была. Хозяин хотел даже застрелить ее, потому что кормить этого зверя приходилось с лопаты. Бросалась даже на хозяев. Но ее вовремя купили. Владимир Николаевич сумел завоевать доверие собаки. Подружился с ней. Но в один прекрасный момент, когда этому кавказцу что-то не понравилось, он на самого Владимира Николаевича бросился. Помню, он говорил, что физически победить того пса было невозможно. У него доминантный характер бойца. Такому легче умереть, чем уступить. И тогда Чукабаров с собакой сцепился, свалил ее, дал возможность грызть свою незащищенную руку, а сам смотрел ей в глаза. Непреклонно смотрел. И собака подчинилась его воле. И признала в нем доминанта. То есть своего вожака. – А с рукой что? Кавказец вцепится, мало не покажется… – Не помню точно. Кажется, он говорил, что был открытый перелом. – Это серьезно… – без знания дела сказал капитан. – Не очень… – со знанием дела возразил я. – Обычное дело… У меня трижды после различных ранений находили открытый перелом. И потому я знаю, что любая пуля, если она заденет кость, может его вызвать. И открытым он называется вовсе не потому, что сломанные кости торчат наружу, а потому, что к месту перелома кости имеет доступ воздух. В остальном – перелом как перелом. Я, помнится, со сломанной пулей ногой после простой скоропалительной перевязки прямо поверх штанины еще в течение четырех часов участвовал в погоне за бандитами. Просто не знал, что у меня перелом, и потому только слегка хромал. Врачи в госпитале, когда меня туда доставили, были в шоке. Удивлялись подряд несколько дней, и весь период их удивления медсестры были вынуждены отпаивать их чистым медицинским спиртом, иначе врачам было не до остальных больных. Большая часть медперсонала госпиталя, таким образом, ушла в глухой запой. Мне же все мои действия показались естественными. Сначала дело делается, а потом уже проводится лечение. Врачи мне несколько раз предлагали в деловой застольной обстановке обсудить произошедшее. Но без спирта я легче переносил ранение и потому категорически отказывался. Я открыл левую клетку и увидел, что там к потолку крепятся листы органического стекла. Должно быть, эту клетку можно было переоборудовать под что-то, напоминающее террариум. То есть в машине перевозили, видимо, или змей, или еще каких-то жутких гадов, вплоть до Горынычей, только не огнедышащих, потому что органическое стекло при воздействии температуры легко деформируется. Вопрос состоял только в том, каких таких змей? Натуральных? Обычных? Или у них в НПО «Химера» есть и змеи с головами кавказской овчарки? Наверное, подсказку я получу тогда, когда просмотрю все фотографии. Тогда я не буду зацикливаться на орангутанге с собачьей головой. Но все это не самое интересное. Самое интересное заключается в другом вопросе – зачем все это делается? Однако ответить на него я не мог без помощи Владимира Николаевича или какого-то другого представителя «Химеры». Но пока я не встретился ни с ним, ни с кем-то другим, и потому придется самому что-то поискать. По крайней мере, поискать новые вопросы, которые я смогу задать Чукабарову при личной встрече. И в поисках новых вопросов я закрыл левую клетку и открыл правую… Глава 6 Вторая клетка была меньше первой и более тесной. Наверное, для обитателя этой клетки предназначался второй ошейник, висящий на крюке. Тоже «строгий» и даже имеющий более длинные и острые шипы, но рассчитанный на животное со сравнительно небольшой окружностью шеи. Хотя это все зависит от того, что с чем сравнивать. На человеческую шею такой ошейник может подойти, хотя шипы ее сразу проткнут. Для кавказской овчарки или орангутанга ошейник будет мал. Я помню, еще в детстве, сам читал в газете, как на международную собачью выставку в Брно впервые привезли кавказских овчарок. Они произвели там настоящий фурор. Но когда проходила процедура награждения победителей выставки и собакам стали вручать ошейники с медалями, оказалось, что ни один из подготовленных ошейников невозможно надеть на шею кавказской овчарки. Настолько шея была короткой и мощной. А ведь на выставке были представлены даже такие крупные породы собак, как, например, сенбернар и ньюфаундленд. Этот ошейник в машине, мне показалось, был маловат даже для крупной овчарки. Однако сами длинные шипы уже говорили о том, что это чудовище должно быть более опасным, нежели орангутанг с головой кавказки. Хотя мне, по незнанию вопроса, казалось, что опаснее и быть ничего не может. Ну, разве что Змей Горыныч с заправленным огнеметом в каждой из трех разинутых пастей. Но это мнение субъективное, и вызвано оно скорее всего тем, что я огнеметы в руках противника не люблю. Доводилось встречаться, и скажу, что впечатление не из приятных, когда чувствуешь свою беспомощность. И потому я взял себе за правило: всякого противника следует уничтожать до того, как у него появится возможность уничтожить тебя. Не вступать в переговоры, а сразу уничтожать. А любого из зверей с конвейера НПО «Химера», если только у них есть конвейер, я склонен воспринимать именно как непосредственного противника, точно такого же зверя, с каким приходится воевать на Северном Кавказе. – Интересно, что за собак здесь возили? – спросил капитан Ставров. Похоже, сам себя спросил. Потому что хорошо понимал, насколько я, со своей стороны, мало подхожу для удовлетворения его любопытства. – Думаю, что служебных, – заметил я важно только для того, чтобы поддержать разговор. – Насколько мне известно, ни болонок, ни чихуа-хуа в охране не используют. Да и ошейник такой маленькую собаку просто придавит. А шипы серьезные… Я потрогал пальцем острие шипа маленького ошейника. – Этот вот на твою, капитан, шею, думаю, будет как раз. Для моей будет тесноват. Но с такими шипами оба мы, и ты, и я, сразу станем более послушными, чем служебные собаки Владимира Николаевича. А они у него всегда безоговорочным послушанием отличались. – Но служебные собаки тоже разными бывают. – Капитан, кажется, просто размышлял, чтобы размять свои мозговые извилины. – Есть сторожевые, есть «следовики», есть минеры, есть, которые наркоту ищут… – У нас в бригаде Чукабаров занимался минерами. Хотя, помнится, и сторожевых собак для складов готовил. У нас же целая система своих складов. Да, точно, у него тогда спор возник даже с начальником службы обеспечения бригады. Подполковника кто-то со стороны проконсультировал и порекомендовал для охраны складов брать кобелей-кастратов, потому что кастрата невозможно снять с поста с помощью течкующей суки. И был поставлен вопрос. Владимира Николаевича такое предложение возмутило. Он был уверен, что даже кобель-кастрат всегда уйдет за течкующей сукой, потому что он всегда надеется, что кастрация – это временная болезнь. Как мужчина, кобель по натуре, даже став импотентом, побежит за сукой в человеческом обличье, надеясь, что его способности восстановятся. Кастрация, как и импотенция, не убирают из подсознания полового влечения. Это безусловный инстинкт всего живого. Но психологическую травму пес при самой операции по кастрации получает и перестает доверять любому человеку, вплоть до своего проводника. И всегда готов напасть. А у нас там охрана складов велась алабаями. Если алабай нападет, это гораздо серьезнее, чем нападение кавказской овчарки. Алабай быстр, как молния, и силен, как танк. Тогда спор начальника кинологической службы с начальником обеспечения вышел на уровень начальника штаба бригады. Только начальник штаба разобрался, что у начальника обеспечения дочь имеет свою ветеринарную клинику, и он хотел обеспечить ей большой заказ. Снабженец, он и в армии снабженец… – Вы уверены, товарищ подполковник, что здесь перевозили собак? – строго, и глядя мне прямо в глаза, спросил капитан уголовного розыска. Он хотел услышать от меня, как я понял, что-то относительно следов, обнаруженных рядом с телом возле машины. Слава богу, не с телом Владимира Николаевича, как я уже знал. Но ответить я не успел. И хорошо, потому что сразу придумать подходящий ответ не сумел. Сначала я снял с сетки «рабицы» клок рыжевато-черной негустой шерсти, одновременно обдумывая ответ, и положил шерсть в карман вроде бы простым машинальным движением. А потом в чехле на поясе подала сигнал вызова моя трубка. Я вытащил ее, посмотрел на определитель и теперь уже номер узнал. Звонила Елизавета Николаевна. – Извините, – сказал я капитану, – со службы кому-то понадобился. Я отошел подальше в сторону, чтобы разговаривать без свидетелей. На стройке неподалеку работал бульдозер, и звук его двигателя мешал капитану слышать мои негромкие слова. – Слушаю вас, Елизавета Николаевна, – отозвался я. – Андрей Васильевич! Андрей Васильевич! – заголосила она так громко, что я испугался, как бы Чукабарова не перекричала бульдозерный двигатель. – Я слушаю вас, – сказал я так спокойно, что мне самому зевнуть захотелось. Было бы неплохо, чтобы мое состояние и ей передалось. Но это были мечты наивного человека. Ослабить ее истеричные реакции было выше моих сил. – Я вспомнила! Я вспомнила! – продолжала Чукабарова. – Я душевно за вас рад. – Это не он! Это не он! Дурное, надо сказать, правило, каждую фразу повторять дважды. Впрочем, воспитывать Елизавету Николаевну в мои планы не входило, да и поздно уже было, наверное. – Надеюсь, это хорошо, только я не понимаю, о чем вы говорите. Конечно, я догадывался, о чем, вернее, о ком она говорит. Но вида не подавал. – Это не Владимир там, в морге. Это не он! – Почему вы так решили? – У Владимира рука была сильно прокушена собакой. Предплечье. Сильные шрамы были. У этого… У тела… Шрамов на руке нет. Что-то я когда-то слышал про флюиды, которые в воздухе витают. Наверное, они существуют в действительности. Эти флюиды когда-то помогли итальянскому маркизу Гильермо Маркони и русскому профессору и инженеру Александру Степановичу Попову независимо друг от друга изобрести радио. Попов испытал свой прибор на шесть месяцев раньше, чем Маркони, но Маркони, как практичный европеец, сумел запатентовать свое изобретение, и даже получил за него Нобелевскую премию. А Попов до сих пор считается изобретателем радио только в России. Мы только что разговаривали с капитаном уголовного розыска о том, как собака грызла предплечье отставного капитана Чукабарова, и почти одновременно об этом же на другом конце города вспомнила Елизавета Николаевна Чукабарова. Но нам с капитаном мои воспоминания дивидендов не принесли, а она, осматривавшая тело погибшего на предмет опознания, только сейчас вспомнила о заметных шрамах на руке брата. – И что вы хотите сказать мне? – спросил я негромко. Бульдозер не мешал ей меня слышать. – Это не он. Это не тело Владимира. – Я знаю. Но вы пока никому об этом не говорите. Очень вас прошу. Иначе и у вас, и у всех нас, и, в первую очередь, у Владимира Николаевича могут быть большие сложности, легко переходящие в неприятности с угрозой для жизни. Вполне реальной угрозой, потому что те люди, которые за ним охотятся, ни перед чем не остановятся. Очень вас прошу вести себя благоразумно. И вообще, постарайтесь взять отпуск, что ли, и никому на глаза не показывайтесь. Просто изображайте убитого горем человека. Это все, что от вас требуется. – Я поняла. Я постараюсь. – Елизавета Николаевна… От вас сейчас многое зависит. Хотите спасти брата, затаитесь и никому ничего не говорите. Никому вида не показывайте, будто вы что-то знаете. Иначе и вас, и Владимира Николаевича могут убить. – А вас? – И меня, наверное. Но меня убить сложно. А вас достаточно просто. Потому и будьте осторожны. Настоятельно вам рекомендую. – Господи, да что же это происходит… – запричитала она, выходя на новый, слегка иной тон разговора, но проходящий по параллельной орбите. – До свидания… – прервал я готовую, кажется, вырваться новую порцию стенаний. И вернулся к капитану. – На службу требуют? – спросил Ставров. – Нет. Я в отпуске. Просто товарищи интересуются, когда меня навестить можно. Вчера одна группа отпускников навещала. До сих пор голова слегка побаливает. Сегодня другая приедет. Без комбата, они считают, компания не компания. Я с этим соглашусь. – Голову можно подлечить. У меня в сейфе лекарство стоит. Непочатое… – Спасибо. Я за рулем не употребляю. Но в кабинет к вам, с вашего разрешения, я хотел бы вернуться. Это касательно вашего вопроса о том, кого перевозили в машине. Мне Елизавета Николаевна говорила про фотографии каких-то следов, которые вы ей показывали. Можно и мне хоть одним глазком глянуть? Капитан Ставров посмотрел на часы. – Пока следователь не забрал материалы, почему бы не глянуть. Пойдемте… Он с силой хлопнул дверцей «уазика», закрывая багажник. Нажал на пульте кнопку управления центральным замком и первым пошел к выходу из двора. Как раз открылись ворота, чтобы запустить полицейскую машину, и мы покинули двор, минуя КПП… * * * Фотографии были крупные, распечатанные, как я понял, на фотопринтере. Шесть штук, и на каждом разный след. Хотя, как было понятно, следы одного существа. Следы на снимках были сильно увеличены, но так их рассмотреть было даже легче. На одном из снимков для сохранения пропорций, как делают обычно фотографы следственных бригад, положена линейка с ясными сантиметровыми делениями. Таким образом, размер обуви для этого существа определить было несложно. – Я по собачьим следам не самый крупный специалист. Но сегодня вечером в компании других офицеров спецназа ко мне приедет в гости человек, который заменил Владимира Николаевича Чукабарова на должности начальника кинологической службы. Он в собачьих следах толк знает и может по следу даже породу определить. Хорошо было бы мне иметь по экземпляру каждого снимка. Это возможно? Ставров опять посмотрел на часы и улыбнулся. Улыбка у него хорошая. Слегка простодушная и без ехидства. У меня люди с такой улыбкой всегда симпатию вызывают. – Я попрошу, чтобы для следователя еще один экземпляр распечатали. Эти можете забрать. Как, головную боль убрать желания нет? – Он показал на свой сейф.