– У вас это неплохо получилось, доктор Бергер, – мрачно констатировал Линкольн. – Ну что вы… Кстати, зовите меня просто Билл. Пожалуйста. Но Райма не так-то просто было смутить. – Да, я об этом тоже кое-что слышал. Мне надо взять большой чистый гладкий лист бумаги и написать все причины, из-за которых мне хочется себя убить. Затем берется другой такой же белый чистый гладкий лист, но теперь я пишу на нем те причины, по которым мне этого делать не следует. Сразу приходят на ум такие слова, как «продуктивный», «полезный», «интересный», «бросающий вызов» и так далее. Большие красивые слова. Каждое весом в сто тонн. Но только для меня теперь они ровным счетом ничего не значат. И, кроме всего прочего, я и карандаш-то в руки не могу взять, чтобы написать все это и спасти свою душу. – Линкольн, – мягко обратился к Райму Бергер, – прежде всего я должен хорошенько убедиться в том, что вы являетесь подходящим кандидатом для нашей программы. – Кандидатом? Для программы? Ах, ну да, это все эвфемизмы! – горько усмехнулся Райм. – Доктор, я все уже давно решил. И я хочу это сделать сегодня. Если говорить точнее, прямо сейчас. – Но почему именно сегодня? Глаза Райма вернулись к столику, где стояла бутылка с бренди. – А почему бы и нет? – торопливо зашептал он. – Почему не сегодня? Двадцать третьего августа. Отличный денек. Ничем не хуже и не лучше остальных, чтобы умереть. Доктор постучал себя пальцами по губам: – И все же мне придется потратить еще некоторое время, чтобы побеседовать с вами, Линкольн. И только если я буду стопроцентно убежден в том, что вы действительно желаете продвигаться вперед по намеченному пути… – Желаю, – громко произнес Райм, в очередной раз убеждаясь в том, насколько слабы и невыразительны слова, если они не сопровождаются жестикуляцией. Как ему хотелось сейчас для убедительности вложить свою ладонь в ладонь доктора или вознести руки к небу в мольбе! Не спрашивая у хозяина разрешения, Бергер достал из кармана пачку «Мальборо» и закурил. Из другого кармана, как из волшебной шляпы фокусника, возникла складная металлическая пепельница. Бергер сидел на стуле, скрестив худые ноги, и напоминал теперь юношу, впервые вышедшего в свет и пробующего табак в компании взрослых. – Линкольн, я полагаю, вы понимаете, какие проблемы возникают в нашем деле? Конечно, он все прекрасно понимал. Именно поэтому Бергер и прилетел сюда лично, и по тем же причинам ни один из лечащих врачей Райма не согласился помочь ему. Подстегивать неизбежную смерть – это одно дело. Между прочим, почти треть всех врачей, которым приходится лечить безнадежных больных, нередко выписывают смертельные дозировки лекарств. И в этих случаях прокуроры в основном закрывают глаза на подробности смерти, если только сам доктор не начинает щеголять своей причастностью к случившемуся, как это было с Кеворкяном. Но калека, инвалид, паралитик – совсем другое дело. Линкольну Райму недавно исполнилось сорок лет. Он отказался от искусственной вентиляции легких, и если внутри его не было нескольких коварных генов, то ничто не помешало бы ему дожить лет до восьмидесяти. – Позвольте мне быть с вами откровенным до конца, – продолжал Бергер. – Я должен быть уверен, что меня не подставляют. – Подставляют? – Ну, все эти преследования со стороны прокуратуры… Я уже попадал в такую ловушку. Райм искренне рассмеялся: – Вы знаете, генеральный прокурор Нью-Йорка – слишком занятой человек, чтобы разбираться в жалобах какого-то инвалида. Взгляд Райма случайно упал на оставленный Селитто отчет. …В десяти футах юго-западнее жертвы на небольшом холмике белого песка найден плотный шарик беловатого цвета примерно двух дюймов в диаметре. Вещество было подвергнуто энергорассеивающему просвечиванию в рентгеновских лучах. Получена формула: Ca2Mg(Al Si)8O22(OH)2. Источник вещества не обнаружен. Образец отослан в лабораторию ФБР для дальнейшего анализа… – Мне приходится соблюдать крайнюю осторожность, – добавил Бергер. – И это составляет существенную часть моей профессиональной деятельности. Ведь я полностью отказался от ортопедии. Кроме того, то, чем я занимаюсь сейчас, больше чем обыкновенная работа. Я посвятил свою жизнь помощи другим в окончании их жизни. …В непосредственной близости от вышеуказанного предмета, а именно в трех дюймах, были найдены два обрывка бумаги. Один из них представляет собой фрагмент обыкновенной газеты со словами «три часа дня» (шрифт «Таймс роман», краска типографская, используемая для печати коммерческих газет). Второй фрагмент предположительно является частью страницы из книги с напечатанными на нем цифрами 823. Шрифт «Гарамонд». При нингидриновом анализе обнаружены скрытые отпечатки пальцев. Идентификация невозможна… Что-то начинало терзать Райма. Например, этот шарик. Почему Перетти сразу не выяснил, что это такое? Вроде бы здесь все достаточно очевидно. И для чего эти вещественные доказательства – и шарик, и обрывки бумаги – свалены в одну кучу? Что-то здесь явно не так… – Линкольн! – Простите… – Я говорил… Вы же не являетесь смертельно больным человеком, умирающим от невыносимой боли. Кроме того, у вас есть крыша над головой. У вас есть деньги, талант. Вы консультируете полицейских… и это приносит людям огромную пользу. Если бы вы захотели, то смогли бы вести достойную и… да-да! – продуктивную жизнь. И достаточно долгую. – Долгую. Вот именно. В этом тоже заключается моя проблема. – Райму надоело вести себя слишком вежливо, и он позволил себе грубо рявкнуть на доктора: – А на черта мне эта долгая жизнь, скажите на милость?! – Понимаете, – медленно заговорил Бергер, – если у вас имеется хоть малейший шанс на то, что вы могли бы пожалеть о своем решении, то ведь жить с этим дальше придется мне. А не вам. – А кому интересно в этом копаться? Никто ничего и не узнает. Тем не менее глаза его воровато вернулись к отчету. …На фрагментах бумаги находился железный болт с шестигранной головкой и с выдавленными на ней буквами КЭ. Длина – два дюйма, резьба по часовой стрелке, 15/16 дюйма в диаметре… – Несколько дней я буду очень занят, – сообщил Бергер, поглядывая на свои часы. Райм заметил, что у доктора был превосходный «Ролекс». Что ж, смерть всегда прибыльна. – У меня есть еще час или что-то около того. Давайте поступим так. Мы сейчас с вами еще немного побеседуем, потом я вам даю день подумать, и после этого мы встретимся еще раз. И снова что-то внутри не давало Линкольну покоя. Что-то зудело в нем. Чесотка – это проклятие для всех паралитиков, но на этот раз Райм испытывал интеллектуальный зуд. Тот самый, который мучил его всю сознательную жизнь. – Послушайте, доктор, – внезапно попросил Райм, – не могли бы вы мне оказать одну услугу? Вот здесь мне оставили один отчет. Просмотрите его, пожалуйста. Меня интересует фотография железного болта. Бергер еще колебался: – Фотография? – Поляроидный снимок. Он должен быть где-то приклеен, скорее в конце, а перелистывать всю пачку мне очень долго. Бергер взял отчет в руки и начал переворачивать одну страницу за другой. – Вот здесь. Спасибо. Едва взглянув на фотографию, Райм понял, что дело всерьез заинтересовало его. Нет, только не сейчас! Однако он не смог удержаться: – Извините, но нельзя ли теперь снова вернуться к той странице, которая была открыта? Бергер повиновался. Райм ничего не сказал, глаза его жадно вчитывались в текст. И снова эти обрывки бумаги. Три часа дня… страница 823… Сердце Линкольна бешено заколотилось, лоб покрылся испариной. Он услышал знакомый нарастающий шум в ушах. Райм мысленно представил себе заголовок завтрашних газет: «Пациент умирает во время ведения переговоров с доктором смерти…» Бергер взволнованно заморгал. – Линкольн? С вами все в порядке? – тихо спросил он, хитрым взглядом продолжая изучать Райма. – Понимаете, доктор, – заговорил Линкольн, изо всех сил стараясь, чтобы голос его прозвучал бесстрастно, – мне тут кое-что принесли и попросили высказать свое мнение. Бергер медленно кивнул: – Значит, дела у них без вас идут неважно? – Ничего страшного. – Райм попытался как можно беспечнее улыбнуться. – Я подумал: а что, если нам с вами встретиться, скажем, через пару часиков? Здесь надо проявить максимальную осторожность. Если доктор почувствует, что Райм заинтересовался отчетом, то он явно не сочтет его склонным к самоубийству. Чего доброго, он заберет свой бесценный пузырек с таблетками, пластиковый пакет и улетит назад домой. Бергер раскрыл свой блокнот и несколько секунд внимательно изучал его. – Нет, сегодня я слишком занят, ничего не получится. Посмотрим, что у нас завтра… Боюсь, что раньше понедельника я не смогу у вас появиться. Значит, до послезавтра. Райм колебался. Что же с ним происходит? Желание его души, к которому он стремился каждый день вот уже в течение года, кажется, может исполниться. Так в чем же дело? Необходимо принять решение. Его собственный голос показался Линкольну далеким и искусственным. – Ну хорошо. Значит, в понедельник. – И он снова попытался изобразить на лице улыбку. – Так что же у вас за проблемы? – ненавязчиво поинтересовался доктор. – Понимаете, меня попросил о помощи один человек, с которым мы когда-то вместе работали. Ему необходим мой совет. Впрочем, мне не надо было обращать так много внимания на его просьбу. Я обязательно позвоню ему. Нет, дело тут вовсе не в дисрефлексии и даже не в приступах депрессии. Линкольн Райм почувствовал, как его охватывает приятное, давно забытое чувство. Ему надо было торопиться.