Бергер взглянул на розовый шрам, проходящий по шее Райма: верный признак квадриплегии – паралича рук и ног. Это был след от трубки для интубации легких, которая находится в дыхательном горле в течение нескольких месяцев, иногда лет, а в некоторых случаях устанавливается навсегда. Но благодаря своему упрямству и титаническим усилиям врачей Райм смог избежать подобной участи. Он обладал такими легкими, что мог бы находиться под водой минут пять. – Итак, у вас была травма позвоночника. – Точнее, четвертого позвонка. – Понятно. Четвертый позвонок – это своего рода пограничная зона. Если травма получена выше четвертого позвонка, то смерть, как правило, неминуема. Если поражение располагается ниже, то по крайней мере верхние конечности сохраняют полную подвижность. Межреберная мышечная ткань и брюшной пресс почти атрофировались, и Райм дышал только диафрагмой. Он мог двигать головой, шеей и немного плечами. Единственной удачей можно считать то, что рухнувшая дубовая балка не затронула одну цепь передачи нейронов мозга, поэтому безымянный палец левой руки еще был способен двигаться. Райм пожалел доктора и не стал ему рассказывать обо всех ужасах своей жизни в первый год после несчастного случая: целый месяц с черепной тягой, когда щипцами через отверстия в голове ему вытягивали позвоночник. Затем в течение трех месяцев ему пришлось смиряться с приспособлением под названием «гало» – пластиковым нагрудником и стальными подпорками у головы, – для того чтобы поддерживать шею в постоянной неподвижности. А для того чтобы вентиляция легких не нарушалась, он был вынужден пользоваться специальным грудобрюшным стимулятором нервной системы. Не стал Линкольн распространяться и о бесконечных катетерах, повторных операциях, непроходимости кишечника, язвах, вызванных стрессом, гипотонии, замедленном сердцебиении, пролежнях, локтевых незаживающих язвах, склерозе и дистрофии мышц, которая угрожала неподвижностью его единственному работающему пальцу. И наконец, о фантомных болях, напоминающих страдания от ожогов и переломов в конечностях, которые после несчастного случая вообще потеряли всякую чувствительность… Однако он упомянул о самом последнем неудобстве, которым одарила его неподвижность, произнеся всего два слова: – Автономная дисрефлексия. Это означало, что вот уже некоторое время Райма начали беспокоить учащенное сердцебиение, перепады кровяного давления и изнуряющие головные боли. Причем они могли начинаться по массе причин – например, от самого обычного запора. И прекратить их нельзя было никаким другим способом, кроме как искоренить саму причину, то есть постоянное состояние стресса. Доктор Питер Тейлор, наблюдавший Райма, был немало обеспокоен повторяющимися приступами депрессии у своего пациента. Он подробно проинструктировал Тома, что нужно делать в подобных случаях до приезда врача, и рекомендовал даже поместить свой домашний номер в телефонную память. Тейлор предупредил Тома, что сильный приступ может вызвать инсульт. Бергер молча выслушал эту исповедь. По его лицу было видно, что он испытывает самое искреннее сочувствие к страданиям несчастного. Немного помолчав, доктор наконец заговорил: – Прежде чем стать тем, кем я являюсь сейчас, я специализировался в области гериатрической ортопедии. В основном это касалось тазобедренных суставов, так что честно признаюсь вам, что я неважно разбираюсь в неврологии. Каковы ваши шансы на выздоровление? – Никаких. Я останусь в таком состоянии до конца своих дней, – тут же ответил Райм и сразу пожалел, что поторопился. – Надеюсь, вы хорошо представляете себе мои проблемы, доктор. – Думаю, да. Тем не менее мне хотелось бы все услышать от вас. Райм вздохнул, потом качнул головой, чтобы убрать со лба непослушную прядь волос, и твердо произнес: – Каждый человек имеет право убить себя. – Не могу с вами согласиться, – покачал головой Бергер. – Вы можете иметь силы, чтобы покончить с собой, но только не право делать это. И в этом существенное различие. Райм горько рассмеялся: – Я не слишком силен в философии, однако в моем конкретном случае у меня на это даже нет сил. Вот поэтому я и пригласил вас сюда. Линкольн Райм обращался с просьбой об эвтаназии уже к четырем врачам, но все они ответили отказом. Тогда он смирился с поведением медиков и решил поступить по-своему. Он просто перестал принимать пищу. Однако процесс доведения себя до смерти путем физического истощения оказался самой настоящей пыткой. Он не смог ее выдержать. Поначалу у него начались страшные спазмы желудка и головные боли, затем бессонница. Пришлось бросить эту нелепую затею. Немного позже в одной из искренних бесед он как-то попросил Тома помочь ему покончить с собой. Молодой человек внезапно расплакался. Пожалуй, это был единственный раз, когда Том проявил такую эмоциональность. Бедняга заявил, что, конечно, помог бы своему боссу, если бы только сумел это сделать. Он был согласен ухаживать за Линкольном до самой его смерти, страдать вместе с ним и ощущать свое бессилие оживить тело хозяина, но убить его он не смог бы ни за что на свете. А затем произошло чудо. Если, конечно, это можно так назвать. После выхода в свет его книги «Места преступления» к Райму приехали журналисты, чтобы взять интервью. И вот в одной статье в «Нью-Йорк таймс» появилась следующая недвусмысленная цитата из речи Райма: Нет, я не планирую больше писать. Дело в том, что моим следующим грандиозным проектом является самоубийство. Это очень сложная проблема. Вот уже целых полгода я ищу человека, который согласился бы помочь мне в этом нелегком деле. Эти строчки вызвали немалое волнение и в службе по делам нью-йоркской полиции, и среди бывших друзей и знакомых Райма. Больше всех встревожилась Блэйн. Она заявила, что он не смеет даже думать об этом, что нельзя быть таким эгоистом, каким, впрочем, он являлся еще тогда, когда они не были разведены, и так далее и тому подобное. Кстати, раз уж она приехала навестить его в те дни, то сочла нужным сообщить ему, что снова выходит замуж… Эта же статья попалась на глаза и Уильяму Бергеру. Вскоре в доме Райма раздался неожиданный звонок из Сиэтла. Через несколько минут приятного для обоих разговора Уильям сообщил Линкольну, что прочитал о нем в газете. Последовала непродолжительная пауза, и доктор спросил: – Вы когда-нибудь слышали об Обществе Леты? Да, Райм о нем слышал. Это была проэвтаназионная группка, которую он пытался разыскать вот уже несколько месяцев, но безуспешно. Она считалась более агрессивной, нежели «Безопасный переход» или даже общество «Выход». – Дело в том, что членов нашего общества начинают таскать по всем инстанциям, как только где-нибудь в стране произойдет самоубийство, – пояснил Бергер. – Поэтому нам приходится занимать крайне осторожную и незаметную позицию. Затем он сообщил Райму, что согласен заняться его проблемой, о которой упоминалось в статье. Однако Бергер был противником скоропалительных решений, и в течение семи или восьми месяцев они с Линкольном имели несколько длительных телефонных бесед. Сегодня произошла их первая очная встреча. – Скажите, а нет ли у вас возможности самому совершить этот переход более естественным путем? Переход… – Вы имеете в виду Джина Хэррода? Вряд ли. Хэррод, о котором говорил Райм, был достаточно известен в Америке. Этот молодой бостонец тоже пришел к заключению, что ему необходимо убить себя. Так и не найдя достойного помощника, он покончил с собой единственным доступным ему способом. При помощи рычагов управления он разжег камин, устроил небольшой пожар и, когда пламя заполыхало на полкомнаты, въехал в него на своем инвалидном кресле, надеясь сгореть заживо. Как потом писали газеты, он умер от обширных ожогов третьей степени. Этот случай впоследствии часто упоминался в связи с проблемой эвтаназии, особенно когда ее защитники хотели показать, к каким трагедиям может привести запрет на тихую и безболезненную смерть. Разумеется, Бергер слышал об этом несчастном юноше, поэтому сочувственно покачал головой, полностью соглашаясь с Раймом: – Нет, конечно нет. Я считаю, что ни один человек не заслуживает такого ужасного конца. Затем доктор осмотрел тело Линкольна и панель управления, находящуюся рядом с ним. – А каковы ваши, так сказать, механические возможности? – поинтересовался он. Райм принялся объяснять, как, двигая безымянным пальцем левой руки, он приводит в движение некоторые части своего тела, в результате чего может самостоятельно принимать пищу, частично обслуживать себя, и даже удивил доктора замысловатым прибором, который сам печатал на мониторе компьютера текст под диктовку Линкольна. – Да, но настраивать любую аппаратуру для вас вынужден кто-то другой? – не отступал Бергер. – Ну, например, если вы пожелаете застрелиться, все равно для этого постороннему человеку придется идти в магазин, покупать пистолет, устанавливать его на специальной подставке, привязывать к спусковому крючку проволоку или что-то еще и так далее – для того, чтобы вы сами совершили лишь последнее движение. – Совершенно верно. А это означало, что тот второй, выполняющий роль помощника, на самом деле с точки зрения закона является сообщником заговора и самого настоящего убийства. – А можно поинтересоваться, каким оборудованием располагаете вы сами? – перешел к делу Линкольн. – Оно эффективно? – Оборудование? – недоуменно переспросил Бергер. – Ну, то, что вы используете для… гм… своей работы, если можно так выразиться. – Безусловно. Эффективность – сто процентов. Еще ни один мой пациент не жаловался. Райм непонимающе заморгал, а когда Бергер довольно цинично рассмеялся, Линкольн тут же присоединился к нему. – Если вы не умеете смеяться над смертью, то над чем же тогда вы вообще смеетесь? – Вот, посмотрите сами, – предложил доктор. – Вы все привезли с собой? – Внезапно Райм почувствовал, как в груди его всколыхнулась надежда. Впервые за последние годы он ощутил в душе приятное тепло. Бергер раскрыл свой атташе-кейс и торжественно достал оттуда бутылку бренди. За ней последовал пузырек с какими-то таблетками, полиэтиленовый пакет и самая обычная резинка, которой перевязывают пачки денег в банках. – Что это за лекарство? – Секонал. Его больше никто не назначает. Раньше совершить самоубийство было куда проще. Эти маленькие таблеточки делают все легко и безболезненно. С появлением современных транквилизаторов убить себя стало практически невозможно. Вы только подумайте: гальцион, либриум, далман, ксанакс… Да, вы будете долго спать, но в конце концов проснетесь с ужасной головной болью… – А при чем здесь пакет? – Ах, пакет… – Бергер взял его в руки и принялся рассматривать, словно увидел впервые. – Это как бы эмблема и гарантия нашего Общества Леты. Конечно, неофициально, иначе вы могли бы подумать, что у нас имеется даже свой логотип. Если бренди и таблеток оказывается недостаточно, мы применяем пакет. Его просто надо надеть на голову и перетянуть резинкой у шеи. Внутрь необходимо добавить немного льда, потому что уже через несколько минут становится слишком душно и неуютно. Райм не мог отвести взгляда от этого бесхитростного набора из трех предметов. Пакет самый обыкновенный – может, немного толстоватый, вот и все. Бренди, причем из дешевых сортов, как он успел подметить. И лекарство, правда потерявшее популярность, но которое раньше можно было купить в любой аптеке. – А у вас довольно милый дом, – сменил тему Бергер, оглядывая комнату. – Центральный парк под боком… Вы живете на пенсию по инвалидности? – Частично. Я работал консультантом как в полиции, так и у федералов. А после несчастного случая… Строительная компания, на участке которой произошло несчастье, выплатила мне три миллиона. Вообще-то, они говорили, что не несут ответственности за подобные случаи, но, очевидно, существовало негласное правило, по которому парализованный пострадавший все равно выигрывал дело, если уж разбирательство доходило до суда. Строительные компании всегда оставались внакладе, вне зависимости от того, по чьей вине произошел несчастный случай. Вы представляете, что начиналось в судах, если туда являлся нетрудоспособный истец… – И, кроме того, вы написали книгу по криминалистике. Верно? – Да, я получил за нее солидный гонорар. Мог бы и больше, но она чуть-чуть недотянула до звания бестселлера. Бергер поднял с пола один экземпляр «Мест преступления» и пролистал его. – Знаменитые места преступлений… Нет, вы только посмотрите! – Он рассмеялся. – Сколько же их здесь описано? Сорок? Пятьдесят? – Пятьдесят одно. Райм досконально описал все места преступлений в Нью-Йорке, которые только мог вспомнить. Книга появилась уже после несчастного случая, и посещать эти местечки он мог только мысленно. Некоторые из описанных преступлений были раскрыты, другие так и остались загадкой. В числе прочих Райм описал и «Олд Брюэри», старинное жилое здание, в котором в одну ночь 1839 года было совершено тринадцать преступлений, ничем не связанных между собой. Одна глава была посвящена Чарльзу Обриджу Дикону, убившему свою мать 13 июля 1863 года, во время восстания против вербовки солдат на Гражданскую войну. Затем он обвинил в ее смерти бывших рабов, чем спровоцировал крупнейший погром черного населения города. Райм рассказал и об архитекторе Стэнфорде Уайте, убившем свою жену и ее любовника на том самом месте, где сейчас находится Медисон-сквер-гарден, и об исчезновении судьи Крейтера, и о Джордже Метески, безумном бомбометальщике 50-х, и о Мэрфи Прибое, пытавшемся похитить крупнейший алмаз «Звезда Индии», и о многих-многих других. – Особенности строительства зданий в девятнадцатом веке… подземные реки… школы обучения дворецких, – читал Бергер, листая книгу и поражаясь эрудиции ее автора. – Сауны для гомосексуалистов, публичные дома в Чайна-тауне, русские православные церкви… Откуда вы все это узнали о своем городе? Райм пожал плечами. Во время службы в следственном управлении он изучил литературу по истории Нью-Йорка не меньше, чем по криминалистике. И не только по истории. Его интересовали политика, геология, социология, инфраструктура города. – Специалисты по криминалистике существуют не в вакууме, – пояснил он. – Чем больше вы знаете об окружающем мире, тем больше можете применить… Сразу же почувствовав, что в голосе зазвучали и другие нотки, стоило вспомнить прошлое, как он осекся и оборвал себя на половине фразы. Сейчас он сердился на себя за то, что доктор сумел так легко перехитрить его, заведя разговор на близкую ему тему.