– Сегодня вечером следовало бы устроить иллюминацию в Шан-Гальяр из книг Андри, – продолжал другой. – И сжечь пульты писарей! – крикнул его сосед. – И трости педелей! – И плевательницы деканов! – И буфеты экономов! – И хлебные лари попечителей! – И скамеечки ректора! – Долой! – пропел им в тон Жеан. – Долой Андри, педелей, писарей, медиков, богословов, законников, попечителей, экономов и ректора! – Да это просто светопреставление! – возмутился Андри, затыкая себе уши. – А наш ректор легок на помине! Вон он появился на площади! – крикнул один из сидевших на подоконнике. Все, кто только мог, повернулись к окну. – Неужели это в самом деле наш достопочтенный ректор Тибо? – спросил Жеан Фролло Мельник. Повиснув на одном из внутренних столбов, он не мог видеть того, что происходило на площади. – Да, да, – ответили ему остальные, – он самый, ректор Тибо! Действительно, ректор и все университетские сановники торжественно шествовали по дворцовой площади навстречу послам. Школяры, облепившие подоконник, приветствовали шествие язвительными насмешками и ироническими рукоплесканиями. Ректору, который шел впереди, пришлось выдержать первый залп, и залп этот был жесток. – Добрый день, господин ректор! Эй! Здравствуйте! – Каким образом очутился здесь этот старый игрок? Как он расстался со своими костяшками? – Смотрите, как он трусит на своем муле! А уши у мула короче ректорских! – Эй! Добрый день, ректор Тибо! Tybalde alea tor[6] Старый дурак! Старый игрок! – Да хранит вас бог! Ну как, сегодня ночью вам часто выпадало двенадцать очков? – Поглядите, какая у него серая, испитая и помятая рожа! Это все от страсти к игре и костям! – Куда это вы трусите, Тибо, Tybalde ad dados, задом к Университету и передом к Городу? – Он едет снимать квартиру на улице Тиботоде[7], – воскликнул Жеан Мельник. Вся компания школяров громовыми голосами, бешено аплодируя, повторила этот каламбур: – Вы едете искать квартиру на улице Тиботоде, не правда ли, господин ректор, партнер дьявола? Затем наступила очередь прочих университетских сановников. – Долой педелей! Долой жезлоносцев! – Скажи, Робен Пуспен, а это кто такой? – Это Жильбер Сюльи, Gilbertus de Soliaco, казначей Отенского колежа. – Стой, вот мой башмак; тебе там удобнее, запустика ему в рожу! – Saturnalitias mittimus весе nuces.[8] – Долой шестерых богословов и белые стихари! – Как, разве это богословы? А я думал – это шесть белых гусей, которых святая Женевьева отдала городу за поместье Роньи! – Долой медиков! – Долой диспуты на заданные и на свободные темы! – Швырну-ка я в тебя шапкой, казначей святой Женевьевы! Ты меня надул! Это чистая правда! Он отдал мое место в нормандском землячестве маленькому Асканио Фальцаспада из провинции Бурж, а ведь тот итальянец. – Это несправедливо! – закричали школяры. – Долой казначея святой Женевьевы! – Эй! Иоахим де Ладеор! Эй! Лук Даюиль! Эй! Ламбер Октеман! – Чтоб черт придушил попечителя немецкой корпорации! – И капелланов из Сент-Шапель вместе с их серыми меховыми плащами. – Seu de pellibus grisis fourratis! – Эй! Магистры искусств! Вон они, черные мантии! Вон они, красные мантии! – Получается недурной хвост позади ректора! – Точно у венецианского дожа, отправляющегося обручаться с морем. – Гляди, Жеан, вон каноники святой Женевьевы. – К черту чернецов! – Аббат Клод Коар! Доктор Клод Коар! Кого вы ищете? Марию Жифард? – Она живет на улице Глатиньи. – Она греет постели смотрителя публичных домов. – Она выплачивает ему свои четыре денье – qualuor denarios. – Aut unum bombum. – Вы хотите сказать – с каждого носа? – Товарищи! Вон Симон Санен, попечитель Пикардии, а позади него сидит жена! – Post equitem sedet atra сиrа.[9] – Смелее, Симон! – Добрый день, господин попечитель! – Покойной ночи, госпожа попечительница! – Экие счастливцы, им все видно, – вздыхая, промолвил все еще продолжавший цепляться за листья капители Жоаннес де Молендино. Между тем присяжный библиотекарь Университета Андри Мюнье прошептал на ухо придворному меховщику Жилю Лекорню: – Уверяю вас, сударь, что это светопреставление. Никогда еще среди школяров не наблюдалось такой распущенности, и все это наделали проклятые изобретения: пушки, кулеврины, бомбарды, а главное книгопечатание, эта новая германская чума. Нет уж более рукописных сочинений и книг. Печать убивает книжную торговлю. Наступают последние времена. – Это заметно и по тому, как стала процветать торговля бархатом, ответил меховщик. Но тут пробило двенадцать. – А-а! – единым вздохом ответила толпа. Школяры притихли. Затем поднялась невероятная сумятица; зашаркали ноги, задвигались головы; послышалось оглушительное сморканье и кашель; каждый старался приладиться, примоститься, приподняться. Наконец наступила полная тишина: все шеи были вытянуты, все рты полуоткрыты, все взгляды устремлены на мраморный стол. Но ничего нового на нем не появилось. Там по-прежнему стояли четыре судебных пристава, застывшие и неподвижные, словно раскрашенные статуи. Тогда все глаза обратились к возвышению, предназначенному для фландрских послов. Дверь была все так же закрыта, на возвышении – никого. Собравшаяся с утра толпа ждала полудня, послов Фландрии и мистерии. Своевременно явился только полдень. Это было уже слишком! Подождали еще одну, две, три, пять минут, четверть часа; никто не появлялся. Помост пустовал, сцена безмолвствовала. Нетерпение толпы сменилось гневом. Слышались возгласы возмущения, правда, еще негромкие. «Мистерию! Мистерию!» – раздавался приглушенный ропот. Возбуждение нарастало. Гроза, дававшая о себе знать пока лишь громовыми раскатами, веяла над толпой. Жеан Мельник был первым, вызвавшим вспышку молнии. – Мистерию, и к черту фландрцев! – крикнул он во всю глотку, обвившись, словно змея, вокруг своей капители. Толпа принялась рукоплескать. – Мистерию, мистерию! А Фландрию ко всем чертям! – повторила толпа. – Подать мистерию, и притом немедленно! – продолжал школяр. – А то, пожалуй, придется нам для развлечения и в назидание повесить главного судью.