Он вынимает вилку недокипевшего чайника из розетки и окунает в стаканы чайные пакетики: раз-два-три. Ставит стаканы на поднос с баночкой повидла и тремя чайными ложечками и приглашает гостей за стол в его углу. Чайные пакетики неохотно делятся своим цветом с чуть теплой водой. Ландсман угощает всех папиросами и дает прикурить. Из фургонов долетают не то мужские вопли, не то хохот, поди пойми. Бина ходит по мастерской, восхищаясь обилием и разнообразием веревок, бечевок и тросов, осторожно переступая, чтобы не угодить в силки перекати-поля из проволоки, серой резиновой обмотки с кроваво-медной начинкой. – Вы когда-нибудь ошибаетесь? – спрашивает Бина мудреца. – Говорите кому-то, что он может носить в руках там, где нельзя носить? Прочерчиваете линию там, где она не нужна? – Я не смею ошибиться, – говорит Цимбалист. – Несение в Шаббат – серьезное нарушение. Люди подумают, что моим картам нельзя доверять, и мне конец. – У нас до сих пор нет баллистической экспертизы оружия, из которого был убит Мендель Шпильман, – осторожно говорит Бина. – Но ты видел рану, Мейер. – Видел. – Может так быть, чтобы ее оставил, скажем, «глок», или «интратек», или еще какой-нибудь автоматический пистолет? – По моему скромному мнению, нет. – Ты немало времени посвятил команде Литвака и их огнестрельным цацкам. – И наслаждался каждой минутой. – Видел ли ты в их ящике с игрушками хоть одну неавтоматическую? – Нет, инспектор, не видел ни единой. – И что это доказывает? – интересуется Цимбалист, опуская свой нежный зад на надувную подушку-пончик, лежащую на стуле. – И что более важно – почему это должно волновать меня? – Не считая, разумеется, вашей личной заинтересованности общего плана в том, чтобы правосудие свершилось в данном конкретном случае? – уточняет Бина. – Не считая этого, – соглашается Цимбалист. – Детектив Ландсман, вы думаете, что Альтер Литвак убил Шпильмана либо заказал его убийство? Ландсман смотрит прямо в лицо кордонного мудреца и произносит: – Он не убивал. Не мог бы. Мендель был не просто нужен ему – аид сам уверовал в Менделя. Цимбалист моргает, щупает пальцем лезвие переносицы, обдумывая услышанное, словно это был слух о новорожденном роднике, который заставит его перекроить одну из карт. – Не верю, – заключает он. – Кто-то другой. Кто угодно, но не этот аид. Ландсман не спорит, не считает нужным. Цимбалист тянется за своим стаканом. Жилка ржавчины извивается в воде, как ленточка внутри стеклянного шарика. – Как бы вы поступили, если бы одна из линий на вашей карте, – говорит Бина, – оказалась, к примеру, заломом на бумаге? Волосинкой? Случайным росчерком пера? Чем-то подобным. Сказали бы вы об этом кому-нибудь? Пошли бы к ребе? Признались бы, что совершили ошибку? – Этого никогда бы не случилось. – А если бы случилось? Смогли бы вы тогда жить в ладу с самим собой? – А если бы вы, инспектор Гельбфиш, узнали, что посадили за решетку невинного человека, упрятали на много-много лет, на всю оставшуюся жизнь, вы бы смогли жить с собой в ладу? – Такое происходит постоянно, – отвечает Бина. – Но вот она я. – Что ж, тогда, мне кажется, вы знаете, что я чувствую. Кстати, термин «невинный» я толкую весьма широко. – Я тоже, – соглашается Бина, – без всякого сомнения. – За всю мою жизнь я узнал лишь одного человека, которого могу описать этим словом. – Тут вы меня опередили, – говорит Бина. – И меня, – говорит Ландсман, тоскуя по Менделю так, словно они много лет были близкими друзьями. – Как ни печально это признавать. – Знаете, что толкуют люди? – говорит Цимбалист. – Эти гении, с которыми я живу бок о бок? Они говорят, что Мендель вернется. Что все происходит, как предначертано. Что когда они прибудут в Иерусалим, Мендель уже будет там и встретит их. Готовый править Израилем. Слезы заливают впалые щеки кордонного мудреца. Мгновение спустя Бина извлекает из торбы чистенький и наглаженный носовой платок. Цимбалист берет платок и какое-то время бездумно смотрит на него. А затем мощно выдувает «текиа» шофаром своего носа. – Хотел бы я увидеть его еще хоть раз, – говорит он. – Признаюсь вам честно. Бина взваливает торбу на плечо, и та снова с готовностью принимается тянуть это плечо вниз. – Собирайте вещи, мистер Цимбалист. Старик выглядит потрясенным. Губы его надуваются, словно в попытке раскурить невидимую сигару. Он хватает со стола ленту сыромятной кожи, завязывает на ней узел, снова кладет на стол. Затем снова берет и развязывает. – Вещи? – К нему наконец возвращается дар речи. – Вы говорите, что я арестован? – Нет, – говорит Бина. – Но я хочу, чтобы вы поехали с нами, и мы побеседуем более подробно. Можете позвонить своему адвокату. – Моему адвокату? – Я думаю, это вы вывели Альтера Литвака из его гостиничного номера. Еще я думаю, вы с ним что-то сделали – спрятали, а то и убили. Я хотела бы знать, что именно. – У вас нет доказательств. Лишь догадки. – У нас есть одно маленькое доказательство, – говорит Ландсман. – Около метра, – прибавляет Бина. – Можно ли повесить человека на метре веревки, мистер Цимбалист? Кордонный мудрец трясет головой – раздраженно и насмешливо. Он уже пришел в себя и обрел прежнюю осанку. – Вы только попусту теряете время – и мое, и ваше, – говорит он. – У меня работы непочатый край. Да и вы, по вашему же собственному признанию, до сих пор не выяснили, кто же убил Менделе. Так почему бы многоуважаемым детективам не сосредоточить свое внимание на этом и не оставить меня в покое? Возвращайтесь, когда поймаете предполагаемого убийцу, и я скажу вам, что знаю о Литваке, и, кстати сказать, на данный момент я ничего о нем не знаю, ничего – официально и во веки веков. – Так не пойдет, – говорит Ландсман. – Ладно, – говорит Бина. – Ладно! – восклицает Цимбалист. – Ладно? – вопросительно смотрит на Бину Ландсман. – Мы ловим убийцу Менделя Шпильмана, – говорит Бина, – а вы даете нам сведения. Полезные сведения об исчезновении Литвака. И отдаете мне Литвака, если он все еще жив. – По рукам, – соглашается кордонный мудрец, протягивая правую клешню, узловатую и веснушчатую, и Бина пожимает ее. Ошеломленный Ландсман встает и тоже пожимает руку кордонному мудрецу. Потом он следом за Биной выходит из лавки в угасающий день и впадает в еще большее смятение, увидев, что Бина плачет. Но в отличие от слез Цимбалиста, у Бины это слезы ярости. – Поверить не могу! – рыдает она, утираясь бумажной салфеткой из своих бездонных запасов. – Это ведь точно в твоем духе! – У моих близких знакомых нередко случается такое, – говорит Ландсман. – Они начинают вести себя как я. – Мы – офицеры полиции. Мы на страже закона! – Люди книги, как говорится. – Да пошел ты! – Хочешь, вернемся и арестуем его? Имеем право. У нас есть трос из туннеля. Задержим. Для начала хватит. Она качает головой. Бакалавришка пялится на них. Поддергивая черные сержевые штаны, он застыл на своей карте с островками машинного масла и старается ничего не упустить. Ландсман решает, что лучше увести Бину. Он обнимает ее за плечи – впервые за три года, – провожает до «суперспорта», усаживает на пассажирское сиденье, затем обходит машину и садится за руль. – Закон, – говорит она. – Даже не знаю, о каком законе теперь идет речь. Просто разгребаю все это дерьмо. Оба сидят и молчат, а Ландсман при этом борется с извечной проблемой всех детективов – обязанностью излагать очевидное. – Вообще-то, мне даже нравится новая Бина – чокнутая и в растрепанных чувствах, – говорит он. – Но должен заметить, что у нас нет никаких зацепок в деле Шпильмана. Ни свидетелей, ни подозреваемых. – Что ж, тогда бери своего напарника, блин, идите и добудьте мне подозреваемого. – Слушаюсь, госпожа Гельбфиш. – Поехали. Он поворачивает ключ зажигания, включает передачу. – Погоди, – говорит Бина. – Что это там? На том конце площади огромный черный джип подъезжает к дому ребе с восточной стороны. Оттуда выскакивают двое Рудашевских. Один обходит машину и открывает багажник. Другой, заложив руки за спину, ждет у подножия боковой лестницы. Через минуту еще двое Рудашевских появляются из недр дома, корячась под тяжестью без малого сотни кубометров багажа – французских чемоданов ручной работы. Быстро и почти не принимая в расчет законы стереометрии, они ухитряются втиснуть все сумки и баулы в багажник внедорожника. Едва они управляются с укладкой багажа, как от дома отваливается солидная его часть, обернутая в роскошное палевое пальто из альпака, и обрушивается им на руки. Вербовский ребе не смотрит ни вперед, ни по сторонам, не оглядывается на этот мир, который он отстроил, а теперь бросает. Он позволяет Рудашевским сложить из его туши квантовое оригами и упихнуть вместе с тростями на заднее сиденье машины. Аид просто присоединяется к своему багажу и уезжает. Через пятьдесят пять секунд подъезжает еще один джип, и две женщины с покрывалами на голове и в длинных платьях погружаются туда вместе с горой пожитков и кучей детей. Процедура с черным внедорожником, женщинами и детьми повторяется в течение следующих одиннадцати минут. – Надеюсь, у них очень большой самолет, – говорит Ландсман.