Хотцплотц – край света, «у черта на рогах», «медвежий угол». Хупа – свадебный балдахин – кусок ткани, устанавливаемый на четырех шестах, либо талит, – большое молельное покрывало, которое держат натянутым за углы. Как правило, хупа устанавливается под открытым небом. Под этим балдахином происходит обряд бракосочетания, поэтому говорят: «поставить хупу», «стоять под хупой». Непосредственно под хупой стоят жених и невеста, их родители и раввин, проводящий свадьбу. Хупа символизирует дом жениха, в который он вводит невесту. Хуцпа – наглость, дерзость. Цадик ха-дор – праведник поколения. Цимес – сладкое блюдо из моркови, тушенной с черносливом. В переносном смысле – радость, удовольствие. Шавуот (Швуэс или Швиес) – Пятидесятница – праздник в иудаизме, отмечаемый 6 сивана, на 50-й день омера. Основной религиозный смысл праздника – дарование евреям Торы на горе Синай при Исходе из Египта. Шамес – служитель синагоги. Иудейский звонарь, к которому должны являться приезжие евреи. Здесь: детектив, служитель закона. Шварцер-Ям – Черное море. Швиц – традиционная гигиеническая еврейская баня. Шейгец – нееврей. Шейтль – парик, который носят религиозные еврейки. Шибболет – библейское выражение, в переносном смысле обозначающее характерную речевую особенность, по которой можно опознать группу людей (в частности, этническую), своеобразный «речевой пароль», который неосознанно выдает человека, для которого язык – неродной. Шива – семидневный траур (от ивритского слова «шева» – семь). Это траур самого высокого уровня, что предполагает, в частности, и то, что в дни шивы в поведении скорбящего – наибольшее число ограничений. Нельзя весь семидневный период выходить из дому, надевать кожаную обувь, бриться и стричься, сидеть на обычных стульях, диванах или в креслах (принято сидеть на низком табурете или, к примеру, на подушке, положенной на пол). Шкоц – наглец, бес, негодник. Шлемиль – бесполезный растяпа, которого легко обидеть. Шлимазл – неудачник, невезучий. Шлоссер – механик или наемный убийца. Шойхет – резник в иудейской общине; человек, занимающийся убоем скота и ритуальной обработкой мяса. Шолем – мир и гармония, здесь: пистолет. Шомер – сторож, охранник. Шофар – древний духовой музыкальный инструмент, бараний рог, в который трубят во время синагогального богослужения. В древности шофар использовался как сигнальный инструмент для созыва народа и возвещения важных событий, а также во время войны. Звуки шофара обрушили стены Иерихона («иерихонская труба»). «Текиа» («трубление») – один из способов игры на шофаре, начинается «текиа» на нижней ноте и переходит к верхней ноте с нарастанием звучности. Шпилькес – булавки, шпильки, шпилькес ин тухэс – букв. «булавки в заднице». Штаркер – букв. «силач», здесь: бандит, вооруженный до зубов. Штекеле – палочка, здесь: продолговатый пончик, обсыпанный сахаром. Штетл – еврейское местечко, небольшое, как правило, поселение полугородского типа, с преобладающим еврейским населением в Восточной Европе в исторический период до холокоста. Штинкер – вонючка; в уголовной среде – стукач. Штраймл – меховая шапка, как правило, из лисьего меха, которую носят последователи большинства течений хасидизма по различным торжественным поводам. Шуль – синагога, школа. Элул – двенадцатый месяц еврейского календаря (шестой, считая от Исхода евреев из Египта). Элул длится 29 дней и приходится на вторую половину августа и первую половину сентября григорианского календаря. Эрец-Исраэль – страна Израильская. Эрув – особая территория, в пределах которой религиозные евреи могут нести или передвигать какие-либо предметы в Шаббат (который длится от заката в пятницу до заката в субботу), не нарушая еврейского закона, запрещающего делать что-либо в этот период. Есть более 200 эрувов в мире. Десять лет назад я написал вызвавшее волну нареканий эссе о разговорнике 1958 года издания «Скажите это на идише», который показался мне и горьким, и забавным. «Где бы находилось это сказочнейшее королевство на свете, куда можно было бы захватить сей разговорник для путешественника, если бы никогда не случилось холокоста?» – спрашивал я сам себя. Разговорник подразумевал некую потрясающую «Страну идиша», место, где вам могла пригодиться фраза «Помогите, мне нужно наложить жгут» (вдумчиво предусмотренная разговорником). Едва эссе вышло, как на меня набросились с обвинениями, дескать, я насмехаюсь над языком и преждевременно объявил о его кончине. Я и не подозревал, что почтенные авторы разговорника, Уриэль и Беатрис Вайнрайх[75] составили эту книжку по просьбе издателя, потому что в пятидесятые годы прошлого столетия идиш был довольно распространен в Израиле и в еврейских анклавах по всему миру. Реакция моя была двойственной. Мне не понравилось, что меня ткнули носом в мое невежество. Было стыдно и совестно. Как хороший еврейский мальчик, я ощутил, что неуважительно отнесся к старшим, причинил им боль и заставил за меня стыдиться. Но еще меня охватили раздражение и злость. «Цалоше», если на идише: «Ах, вас оскорбила статья? Вот я сейчас целый роман напишу – будет вам оскорбление чувств. Ну, погодите!» Путеводитель по стране призраков Майкл Шейбон Данная статья, воспроизводящаяся с любезного разрешения автора, была впервые опубликована в журнале «Civilization» в июньско-июльском выпуске 1997 года, а затем в журнале «Harper’s» в октябре 1997 года. Пожалуй, самая печальная книга в моей библиотеке – разговорник «Скажите это на идише» под редакцией Уриэля и Беатрис Вайнрайх, опубликованный издательством «Довер букз»[76]. Мой экземпляр был новехоньким, я купил его в 1993 году, но самое первое издание увидело свет еще в 1958-м. Как было сказано на задней стороне обложки, книга является частью «доверовской» серии «Скажите это…», о которой я вообще знать не знал. Мне никогда не попадались ни «Скажите это на суахили», ни «Скажите это на хинди», ни «Скажите это по-сербохорватски», да и не бывал я ни в одной из стран, где эти разговорники мне пригодились бы. И само собой, ни разу я не был и в той стране, где полезно было бы иметь в кармане книжицу «Скажите это на идише». Уверен, что и никто там не бывал. Впервые увидев «Скажите это на идише» на стеллаже большого сетевого супермаркета в округе Ориндж, Калифорния, я не поверил, что книжка настоящая. Единственный экземпляр пылился в языковой секции, в самом низу алфавита. Точь-в-точь как книга из рассказа Борхеса – единственная в своем роде, необъяснимая, а может, и вообще фальшивая[77]. С самого начала меня поразила в ней, как ни парадоксально, ее заурядность, те совершенно обыденные выражения, которые вынесены анонсом на обложку. «Никакой другой РАЗГОВОРНИК ДЛЯ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ, – утверждается там, – не обладает всеми важнейшими качествами, присущими данному изданию». И книга похваляется «более чем тысячью шестьюстами актуальных статей» (актуальных!), «простой для произношения транскрипцией» и «прочным переплетом, препятствующим выпадению страниц». Внутри «Скажите это на идише» исправно преподносит все, что так заманчиво обещает обложка. Воистину предусмотрены все возможности: все случайности, бедствия и приключения (кроме любовных), могущие постичь путешественника, сведены в рубрики «Покупки», «Парикмахерская и салон красоты», «Закуски» и «Затруднения», где содержатся все тысяча шестьсот актуальных статей, от номера 1 – «да» и до номера 1611 – «ширинка», которую «Скажите это на идише» передает латинскими буквами как BLITS-shleh-s’l. Есть тут слова, которые помогут чужестранцу посетить почту, купить почтовые марки на идише, сходить к доктору, чтобы облегчить krahmpf[78] (1317), случившиеся из-за того, что он объелся LEH-ber mit TSIB-eh-less[79] (620) в дешевом res-taw-RAHN (495), расположенном на EH-veh-new[80] (197), неподалеку от haw-TEL[81] (103). Отчасти абсурд и нелепица «Скажите это на идише» объясняется тем, что разговорник содержит дежурный набор фраз серии «Скажите это…» в целом. Если принять как должное существование современного разговорника на идише, то идишские версии таких фраз, как: «Где я могу получить карту социального страхования?» и «Не поможете ли поднять машину домкратом?», воспринятые в контексте книги как часть стандартной серии, становятся понятнее. Но, пристальнее вглядываясь в примеры, избранные для разнообразных, якобы стандартных рубрик, обнаруживаешь, что Вайнрайхи, действительно выступавшие здесь редакторами и тщательно отбиравшие предположительно полезные фразы, решили, к примеру, вставить идишский перевод английских названий нижеследующих блюд, ни одно из которых не сыщешь под рубрикой «Продукты питания» в разговорнике суахили, японском или малайском: тушеная капуста, креплах, блинчики, маца, локс, говяжья солонина, селедка, кугель, цимес и зеленые щи. Тот факт, что большинство этих названий без особого труда нашло себе эквивалент на идише, предполагает, что «Скажите это на идише» издавался в расчете на определенного читателя – читателя, который посещает или собирается посетить определенное место, где для него найдутся и ahn OON-tehr-bahn (метро), и geh-FIL-teh FISH (фаршированная рыба). Что они имели в виду, эти Вайнрайхи? Был ли оригинальный разговорник 1958 года лишь репринтом более раннего издания, не столь душераздирающе неправдоподобного? В какое время в мировой истории существовало место на земле, которое держали в уме Вайнрайхи, – место, где на идише говорили не только врачи, официанты и кондукторы в троллейбусах, но и клерки авиакомпаний, турагенты, капитаны паромов, служащие казино? Место, где можно снять летний домик у хозяина, говорящего на идише, посмотреть фильм на идише в кинотеатре, завить «волну» у говорящего на идише парикмахера, отполировать ботинки у мальчишки-чистильшика, говорящего на идише, и поставить мост у говорящего на идише дантиста? Если же, что кажется вернее, книга впервые вышла в 1958 году, через десять лет после образования государства, отвернувшегося от идиша раз и навсегда и обрекшего этот язык наблюдать, как один за другим уходят из жизни последние его носители в стремительной гонке на вымирание с самим двадцатым веком, трагические очертания шутки разрастаются шире, и намерения Вайнрайхов становится еще труднее угадать. Усилия авторов кажутся совершенно бесплодными, этакий жест горестной надежды, прощальная мечта, утопический порыв, обернувшийся жестокостью и иронией. Вайнрайхи с математической точностью очертили контуры мира, фантастической земли, где вам следует знать, как будет на идише: 250. Какой (у вас) номер рейса? 1372. Помогите, мне нужно наложить жгут. 1379. Вот мои документы. 254. Могу я добраться на корабле/пароме до ___? Пробел в последней фразе, невосполнимый пробел этот, мучает и искушает меня. Куда бы я мог уплыть на корабле/пароме в компании заботливых попутчиков Уриэля и Беатрис Вайнрайх, отчалив от каких берегов? Я мечтал в двух вероятных направлениях. Во-первых, это могла быть современная независимая держава, весьма схожая с Государством Израиль – назовем его Государством Исроэль, – послевоенная родина, образованная во времена нравственного кризиса, расположенная, возможно, но не обязательно, в Палестине. А может – на Аляске или на Мадагаскаре. Наверное, здесь меньшинство сионистского движения, выступавшее за утверждение идиша в качестве еврейского государственного языка, возобладало над своими многочисленными оппонентами – поборниками иврита. На идише печатают деньги, где основная единица – герцль[82], или доллар, или даже злотый. Футбольные матчи комментируют на идише, банкоматы говорят на идише, идишские надписи на собачьих ошейниках. Публичные дебаты, частные беседы, шутки и причитания – все это звучит не на ново-старом, отчасти искусственном языке вроде иврита, собранном из блоков небоскребе, который все еще строится и где несколькими поколениями заселены лишь самые нижние этажи, нет – это древний полуразрушенный дворец языка, в котором даже мельчайший кирпичик – словечко «ну» – способно выразить лукавство, нежность, насмешку, любовь, несогласие, надежду, скептицизм, скорбь, сладострастный порыв и подтвердить наихудшие опасения. Вероятные последствия этой смены официального языка «еврейской родины» – смены незначительной или фундаментальной, в зависимости от ваших взглядов на человеческий характер и его подоплеку, – трудно разложить по полочкам. Не могу отвязаться от мысли, что, живя на Ближнем Востоке, этот народ, говорящий на сугубо европейском языке, выпирал бы среди своих соседей даже сильнее, чем нынешний Израиль. А вот интересно, евреи средиземноморского Государства Исроэль обладали бы теми же возмутительными или восхитительными качествами, которые, справедливо или нет, повсеместно принято считать классическими признаками личности сабры[83]: грубость, занозистость, горластость, жесткость, нерелигиозность, упертость, хитрость и напористость? Жизнь в бесконечном состоянии войны или же сам иврит, а может, что-то иное сделало юмор израильтян таким черным, таким колким, циничным, непереводимым? Видимо, такой Исроэль, подобно своему сроднику из нашего мира, имеет все шансы казаться пугающим и даже ужасным местом, где, похоже, применимы следующие реплики из раздела «Затруднения»: 109. Что здесь случилось? 110. Что мне делать? 112. Они меня беспокоят. 113. Уходите. 114. Я позову полицейского. Представляю себе иной Исроэль, самую молодую страну на Североамериканском континенте, образованную на бывшей территории Аляски во время Второй мировой войны в качестве зоны отселения для евреев из Европы. (Я читал, что Франклин Рузвельт какое-то, очень недолгое время был близок к утверждению подобного плана.) Возможно, после войны в этом Исроэле миллионы евреев-эмигрантов из Польши, Румынии, Венгрии, Литвы, Австрии, Чехии и Германии провели референдум и избрали независимость в составе США. Получившееся в результате государство, конечно же, существенным образом отличается от Израиля. Это холодная северная земля, страна мехов, паприки, самоваров и долгих, восхитительных полярных дней летом. На купленных нами почтовых марках красуются портреты Вальтера Беньямина[84], Симона Дубнова[85], Януша Корчака[86] и сотен других неведомых нам евреев, чьему величию позволено расцвести пышным цветом лишь здесь, в этом мире. Просто абсурдно было бы в этой стране говорить на иврите, этом наречии нарда и миндаля. Такой Исроэль – или, может, стоило бы назвать его Алиэска – что-то вроде еврейской Швеции, социал-демократической, богатой ресурсами, благополучной, устройством и темпераментом куда сильнее схожей со своей ближайшей соседкой – Канадой, нежели с более раскрепощенным своим благодетелем далеко на юге. Конечно, не исключено, что существует некий конфликт между Алиэской и США, длящийся все годы независимости. Какие-нибудь захваченные нефтяные месторождения, конфискованные рыболовецкие суда. Наверняка не все коренные жители довольны последствиями гуманитарной политики Рузвельта и соглашений 1948 года. Скажем, недавно могли возникнуть некоторые проблемы с ассимиляцией евреев Квебека, бежавших от продолжающихся там сепаратистских боев. Страна Вайнрайхов по природе своей – ностальгическая земля фантазий, кукольный театр с миниатюрными декорациями и мебелью, которую можно расставлять то так, то этак, с разрисованными задниками, на которых мельком разглядишь мерцающие контуры еврейской Охавы, а все горести и печали ее скрыты за сценой, спрятаны в механизмах на хорах, запечатаны под люками в половицах. Но печаль подкарауливает на каждой миле этого, иного пути, куда заманивают нас Вайнрайхи, возможно заманивают без всякого умысла, но во всех ужасных подробностях, которых требует серия «Скажите это…». Печаль водяными знаками проступает сквозь каждую открытку, марку, паспорт, она – привкус каждого блюда, тяжесть каждого чемодана. Ночь напролет завывает она в трубах старых гостиниц. Вайнрайхи возвращают нас домой, в «старую страну». В Европу. В этой Европе миллионы неубитых евреев произвели на свет детей, и внуков, и правнуков, и прапраправнуков. Там по-прежнему остаются целые деревни, где говорят на идише, а в городах полным-полно тех, для кого идиш – язык кухни и семьи, театра, поэзии, школы. Удивительно, как много среди них моих родственников. Я могу поехать к ним в гости, как американские ирландцы навещают кузенов в каком-нибудь Голуэе или Корке, спать на их странных кроватях, есть их странную пищу и выглядеть точь-в-точь как они. Наверное, кто-то из кузенов сводит меня в тот дом, где родился отец моей матери, или в школу в Вильне, куда дед моего деда ходил вместе с мальчиком Аврамом Каганом[87]. Что до моей родни, то хотя они, без сомнения, худо-бедно изъясняются по-английски, мне обязательно захочется ввернуть пару-тройку подходящих фраз на идише, по большей части чтобы восстановить и упрочить истончившуюся связь между нами. В этом мире, в отличие от нашего, идиш – не жестянка, подвешенная на проволоке, на другом конце которой второй жестянки нет и в помине. Здесь, несмотря на то что вполне обошелся бы и без них, я буду признателен Вайнрайхам за их труд. Кто знает, может, в какой-то глухой польской глубинке я буду вынужден посетить стоматолога, которому прокричу, отыскав нужный номер (1447): «Eer TOOT meer VAY!»[88] На что похожа такая Европа, населенная двадцатью пятью, тридцатью, а то и тридцатью пятью миллионами евреев? Терпят ли их, презирают ли, игнорируют, а может, они совершенно неотличимы от прочих современных европейцев? На что похож мир, который никогда не нуждался в образовании Израиля, этой твердой песчинки в шарнире, соединяющем Африку и Азию? Каково это – брать начало из земли, из мира, из культуры, которой больше не существует, из языка, который может умереть уже в этом поколении? Что за фраза мне понадобилась бы, чтобы обратиться к миллионам нерожденных призраков, к которым принадлежу и я? И что мне теперь делать с этой книгой? * * *