Холонев стянул, ставшую бесформенной от пота фуражку, и деловито откашлялся, не без удовольствия принимая на себя роль главного распорядителя дуэлью. – Я, господа, коротко! Потому понимаю, что сие пустая формальность, однако в соответствии с дуэльным артиклем принужден перед началом поединка осведомиться у противоборствующих сторон на предмет возможности примирения. Князь упрямо мотнул головой, не мешай, мол. Глаза его блестели извращенным сладострастием, уголок губ бесконтрольно подергивался. Фальк равнодушно пожал плечами. – Стало быть, миром не сладите? – удовлетворенно кивнул Владимир Матвеевич. Он хотел было обсудить условия боя, но разгоряченный помещик, как видно, устал ждать, и с лихим кряканьем ринулся в атаку. Приказчик едва успел отскочить на безопасное расстояние. Тихонько выматерился. Барышня охнув забегала вокруг фехтовальщиков, не оставляя тщетных попыток достучаться до их разума. Более всего она напоминала сейчас беззвучно открывавшую рот рыбу, которую вынесло на берег разбушевавшейся волной. Подобно ей, девушка была не в состоянии противостоять стихии. Софья в отчаянье опустилась на колени, не замечая, что наряд ее моментально окрасился соком не по-осеннему зеленой травы, и вдруг обнаружила, что над берегом воцарилась странная тишина. Она с замиранием сердца подняла глаза, поглядеть, не случилось ли страшного, и тотчас облегченно вздохнула. Оба фехтовальщика стояли, опустив шпаги, и с любопытством взирали в сторону леса. Оттуда, продираясь сквозь густые заросли дикой малины, к ним приближался еще один всадник. Юная дама поднесла ладонь ко лбу, прикрываясь от солнца. Она не поднималась с колен, боялась, что ноги откажутся ей повиноваться. Кто это еще пожаловал? Никак, Семёныч? И впрямь он, повар! Зачем ему понадобилось сюда приезжать? И что он там кричит? Софья Афанасьевна напряженно прислушалась. – Господа! Господа! Слава Богу, что я вас нашел! Едемте скорей обратно в усадьбу! Беда, господа!.. Там Вебер! Его убили… Лучше бы не прислушивалась, отстранено подумала девушка, прежде чем лишиться чувств. Пышная прическа смягчила удар о землю. Глава двадцать четвертая В небольшой комнатушке, некогда служившей парилкой, столпилось необычайное количество народу. Столько посетителей захудалая банька не знала даже в прежние, лучшие времена. Тело Константина Вильгельмовича лежало на полу в странной позе. Голова неестественно запрокинута назад, колени подогнуты. Безжизненный взгляд был устремлен в закопчённый потолок старой бани, рот слегка приоткрыт. Это придавало бледному лицу смешанное выражение удивления и досады. Помимо несостоявшихся дуэлянтов и их секундантов, в помещении находились позеленевший от увиденной картины адъюнкт-профессор Мостовой, невозмутимая пани Листвицкая и то и дело всхлипывающий повар Семёныч. Софью Афанасьевну, которую с трудом удалось привести в чувство, предусмотрительно отправили к себе. Заперли в спальне под присмотром служанки. Но не полюбившейся ей Татьяны, а другой девушки – Дуняши. Татьяна и Тимофей бесследно исчезли. – Кто обнаружил труп? – сдвинув черные брови, спросил Владимир Матвеевич. Дядька Семёныч всхлипнул громче обычного, но ответил твердо и вполне разборчиво: – Так я и нашел, ваш скородь. Поутру, часу в седьмом, Танька обычно приходит ко мне на кухню, брать для Ефимова снедь. А сегодня вдруг ни слуху, ни духу. Я, понятно, забеспокоился, мне тесто ставить, творог варить, а тут такое безобразие. Ну, думаю… – Болтаешь, ты дело сказывай, – рявкнул приказчик. Семёныч втянул голову в плечи и выпалил единым духом: – Делать нечего-с, понес Тимошке сам. Сюда вхожу и… Так они и лежали-с. На спине, эдак скрючемшись… Кухонный мужик поискал глазами образок, быстро-быстро перекрестился и умолк, не зная, нужно ли говорить о чем-то еще. Рассказ о событиях сегодняшнего утра за него продолжила Ольга Каземировна: – Доктор считает, что господину Веберу уязвили печенку. Он сказал, что это Ефимов. Дескать, они с приставом подрались, и один ударил другого. – Это доктор так сказал? – спросил Фальк, хранивший задумчивое молчание. – А кто ж еще, – поморщилась купеческая вдова на глупый вопрос. Ей показалось, что глаза фехтмейстера на мгновение полыхнули странным зеленым пламенем. Он чуть вытянул шею, точно пытался лучше рассмотреть свою собеседницу и коротко поинтересовался: – А где он сам, кстати? Листвицкая пожала укутанными в пуховый платок плечами. – Известно где, укатил в город за полицией. Не кого-нибудь, станового пристава порезали. – Чем порезали? Ножом? – хриплым от возбуждения голосом поинтересовался князь. – Ножом, – с уверенностью кивнул Холонев. – Я не раз видел, как Ефимов разделывает им туши и дичь. Между прочим, у него это отменно получается. Опять же, понимает устройство внутренних органов, знает, куда нужно бить. Вон как ловко Вильгельмовичу в печень засадил. – Откуда такая уверенность? Про нож? Он охотник. Наверняка имелось ружьишко. Какое-никакое. Мог и шмальнуть, – едва слышно промямлил Алексей Алексеевич. Его мутило, оттого фразы выходили короткими, а голос слабым. Управляющий посмотрел на бывшего историка с сочувствием. – Во-первых, произведенный посреди ночи выстрел переполошил бы всю округу. Во-вторых, в таком замкнутом пространстве крайне сложно, как вы выразились, "шмальнуть" из длинноствольного оружья, да еще во время драки. И, наконец, в-третьих, огнестрельному ранению характерен сильнейший ушиб нутра при почти полном закупоривании входного отверстия. А здесь, поглядите, сколько крови. Хватит на целый пруд! Мостовой послушно скосил глаза на покрытый бурыми пятнами пол и позеленел еще больше. Он зажал рот пухлой ладонью и выбежал прочь, издавая недвусмысленные бульканья и прочие тошнотворные звуки. В противоположность не в меру чувствительному профессору, Арсентьев выглядел, словно кот, которому радушная хозяйка вдруг поднесла сметану. Он явно ощущал себя, что называется, в своей тарелке. Прислушиваясь к происходящему за дверью, князь весело хмыкнул и вновь обратился к приказчику, которого, в сложившихся обстоятельствах он принимал его за крупного авторитета: – Допустим, Володя, ты убедил меня насчет ножа и прочего. Тем паче, что господин Нестеров, по словам Ольги Каземировны, считает точно также. Но откуда ты взял про драку? Может, Тимофей просто взял и зарезал нам станового пристава? – Ну как же, ваше сиятельство, – подобрался Холонев, польщенный благосклонным вниманием князя, – ведь какой погром! Вон и стол, и лавки посшибали. Вы, видно, в кабаках не бывали, Дмитрий Афанасьевич. Как напьются православные, так обязательно пойдет у них потеха. После мебелей не соберешь. Кулакам веселье, хозяину – разоренье! – Мальчишки, всегда остаются мальчишками! – развела руками купеческая вдова. – Ну, разве имеет большое значение "как" убили бедного Константина Вильгельмовича?! Куда важнее найти ответ на вопрос: "почему"! – В самом деле, – Холонев задумчиво поскреб ногтями бороду. – Зачем Ефимову понадобилось убивать господина полицейского пристава? Он что, с ума, что ли, сошел? – Да что тут непонятного! Убёг он, как только слобастил, что я собираюсь с ним на арене биться. Так сказать, трезво оценил перспективы-с! Эх, думал, сойдемся с ним в «Колоссее», точно древние… эти… как их… – Гладиаторы, – подсказал Мостовой. Все обернулись на вошедшего. Толстяк, походивший в эту минуту на бестелесного призрака, кисло улыбнулся и едва заметно кивнул. Кажется, он уже успел пожалеть, что вернулся обратно. – Вот-вот! – подхватил князь. – Они самые. Словом, чертов лесник решил не испытывать фортуну на прочность, прихватил зазнобу и бежал куда глаза глядят. А по пути прихлопнул штабс-капитана, вся вина которого состояла только и исключительно в любви к курению. Должно быть, он что-то услышал, когда смолил неподалеку свою проклятую трубку, ну и решил удовлетворить профессиональное любопытство. Себе на погибель. Ольга Каземировна в сомнении покачала головой. – Воля ваша, князь, да только что-то здесь не сходится. Коль Тимофей хотел бежать, почему не сделал этого раньше, пока не был ранен? – Почем мне знать! – ответил помещик. – Может, только теперь догадался о моих намерениях. А всего скорей, понял, что с левой рукой ему долго не выстоять. Знал ведь, что я все одно от своей затеи не отступлюсь! В нехорошем помещении повисла, в прямом смысле этого слова, гробовая тишина. – Пойдемте, господа, – промолвил Фальк, беря пани Листвицкую под локоток. – Оставим это место полиции. Не следует затаптывать следы. Итак, уже кто-то прошелся прямо по крови! Каждый из присутствующих безотчетно покосился на свою обувь. Алексей Алексеевич жалобно ойкнул и вновь кинулся наутек, изо всех сил сдерживая очередной рвотный позыв. – А куда это вы собрались, милостивый государь? – с деланным удивлением проворковал Дмитрий Афанасьевич, обращаясь к штаб-ротмистру. – Если мне не изменяет память, у нас с вами осталось незаконченное дельце, не так ли? Иван Карлович застыл на пороге. Он медленно обернулся, по-прежнему не выпуская руки купеческой вдовы, и ответил, постаравшись как можно точнее скопировать интонацию Арсентьева: – Я, кажется, никуда не убегаю, князь, и готов соответствовать. Только провожу даму. *** Князь потребовал дать ему сатисфакцию в «Колоссее» ровно через час, предоставив Ивану Карловичу время, как он выразился, должным образом собраться и оформить духовную. Обещал прислать секунданта, когда все будет готово. Что именно должно быть готово Фальк не спрашивал, и без того было ясно, старый самодур желает не только поквитаться за честь сестры, на которую, собственно, никто и не посягал, но и компенсировать себе исчезновение Тимофея, устроив безобразное подобие гладиаторских игр. Как говорится, все это было бы смешно, если бы не было так грустно. Распрощавшись с пани Листвицкой, штаб-ротмистр накрепко затворился в своей комнате, плотно задернул шторы и устало повалился на софу. Он пролежал так, должно быть, с четверть часа, затем неохотно поднялся и снулой походкой побрел к гардеробу. Перед серьезным делом, его часто одолевала необъяснимая апатия. Впрочем, длилось это всегда недолго и на результат предстоящего мероприятия никак не влияло. Фальк неторопливо облачился в узкие полосатые брюки и свободную белую сорочку с тесемками на груди. Со стороны такой наряд выглядел весьма эффектно и, что самое главное, не сковывал движений, а стало быть, как нельзя лучше подходил для поединка. Покончив с переодеванием, фехтмейстер снова повалился на скрипучую перину. Все равно занять себя было нечем. Следовало бы повозиться со шпагами, оружие всегда требует ухода, особенно перед боем, но те остались у Холонева. Согласно дуэльным правилам, оппонентам не дозволяется прикасаться к оружию до срока, чтобы никто не мог заподозрить их в нечестной игре. Штаб-ротмистр блаженно потянулся и подавил зевок. Нестерпимо клонило в сон, но спать было нельзя. Отведенный на приготовления час подходил к концу. В дверь вот-вот постучат. Однако стук не раздался ни через час, ни через два, ни даже через три. Иван Карлович отчаянно боролся с сонливостью и, конечно, задремал. Проклятые веки были точно сделаны из свинца. Мысли, поначалу отчетливые и стройные, вдруг запрыгали, запутались и, наконец, закружились водоворотом сумбурных образов, сменявших друг друга, словно страницы в невнятном романе. Дверь тихонько скрипнула, когда за окном уже сгустились сумерки и по саду поползли длинные тени. В проеме возникло испуганное лицо Семёныча. Молодой человек удивленно заморгал, он ожидал увидеть Егора. Неужели проспал, успел ужаснуться Фальк, но тут же был успокоен сбивчивыми объяснениями повара, который поминутно кланяясь и извиняясь, сообщил, что прислан к его благородию в качестве секунданта и, если понадобится, душеприказчика. Петербуржец одарил гостя добродушной улыбкой, поблагодарил за оказанную честь, но от услуг душеприказчика наотрез отказался. Пока шли к «Колоссее», петляя впотьмах знакомыми каменистыми тропками, Иван Карлович все глядел на своего робкого спутника, кутающегося в засаленный армяк, и думал, что такой секундант его и впрямь устраивает намного больше, нежели полупьяный конюх. Хороший мужик этот Семёныч. Еще учитель фехтования размышлял о новопреставленном господине Вебере. Как смешно он шевелил своими рыжими усами и всюду таскался с вечно потушенной трубкой. Прямолинейный и бесхитростный служака. Фальку всегда нравились люди подобного сорта. Достойный человек. И ушел достойно. Только вот князь ошибается, утверждая, что Константин Вильгельмович погиб из-за любви к курению и не в меру разыгравшегося любопытства. Он принял смерть потому, что был полицейским. В воздухе, разлетаясь тысячами мелких капель, клубилась влажная взвесь. Вечерняя прохлада грозила обернуться нешуточным ночным холодом. Штаб-ротмистр поежился. Оставалось надеяться, что внутри этого жуткого амфитеатра хоть немного теплей.