Не желая попадать в неприятную ситуацию, в какой он уже очутился у Семеновой (женщину пришлось убить – что делать, так уж получилось), он пошел к Пафнутьевым в ночь, когда их квартира должна была пустовать. Он собирался только взять свое (ведь тетрадь его, это ясно!), ничего плохого он делать не собирался. Однако этот дурак Генка не был уверен, что выключил утюг, и вернулся. А тут еще Соргин влез куда не просили. Надо сказать, неожиданное вмешательство Соргина подкосило Акиньшина более всего. Мотивация Александра Первого была ему непонятна. Он долго ломал голову, зачем Александр Павлович впрыгнул тогда в окошко. Ведь он рисковал жизнью! Зачем? Сделать это можно было ради той же тетради. Соргин хотел получить ее для себя! Но откуда он о ней узнал?! Не все, не все в поступках Александра Первого было понятно Дмитрию Яковлевичу. И он решил, что хитрый и безнравственный Соргин владеет какой-то неизвестной тайной, которую ему, Дмитрию, узнать не дано. Поэтому Соргин вызывал у него особую ненависть и отчасти страх. Успокаивало Акиньшина только одно: Александр был, с его точки зрения, хлипкий. Дмитрий занимался спортом, качал гантели, и при среднем, в общем, сложении был незаурядно силен. Люди мелкого телосложения и не очень физически сильные вызывали его презрение. Уже находясь в тюрьме, Акиньшин с горечью думал: «Да я б, да я б его одной рукой… Это Евлампиев с Павловым помешали!» Эпилог Прошло больше трех месяцев. В Б. настала весна. К Первому мая город посветлел от цветущей вишни и черемухи. Воздух был свеж и прозрачен, запах от цветов стоял одуряющий. На демонстрацию студенты и преподаватели пришли в яркой летней одежде. Почти все размахивали цветущими веточками. Некоторым, впрочем, пришлось тащить тяжелые транспаранты и флаги. Соргин и Евлампиев, конечно, взяли на себя эту трудную обязанность. Они шли в первых рядах физико-математического факультета и несли большой кумачовый транспарант с оптимистичной надписью: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». Поломанную в драке с Акиньшиным ногу Соргин за три месяца вылечил и теперь уже не прихрамывал. Было очень тепло, однако период жары еще не наступил. Еще не накинулась на город и знаменитая мошка из Теллермановского леса. Май, без сомнения, – лучший месяц в городе Б. Возле трибун рассеянные ряды слегка подровнялись. Бодрый мужской голос выкрикивал лозунги, а колонна отвечала жизнерадостным «Ур-ра!». Иногда на трибуне лозунги путали, что порождало в колоннах еще больший энтузиазм и веселье. – Слава советским колхозникам! – приветствовал голос студенческую колонну. – Ур-ра! – отвечал разрозненный, но громкий хор. – Повысим надои молока! – Ур-ра! – радостно кричали студенты педвуза. Многие стали расходиться по домам сразу после того, как прошли мимо трибун, – это была цель путешествия. Несчастные, на чью долю выпало что-либо нести, обязаны были сдать свой праздничный инвентарь в хозчасть института. Проректор по хозяйственной работе Леонид Иванович лично принял из рук Евлампиева и Соргина транспарант, после чего они получили наконец возможность отправиться домой. Собраться было договорено у Соргиных, туда же должна была прийти после демонстрации Ирина. Время близилось к часу, солнце стояло высоко, нежная зелень покрывала деревья, пробивалась вдоль тротуаров. На пересечении улиц Свободы и Советской друзей догнала Астрова. По случаю праздника она была особенно нарядной, с цветущими ветками вишни в руке. – В общежитие? – спросила она. – Нет, нас Мария Борисовна ждет, да и Ирина, наверное, уже подошла, – удивился Евлампиев. – Так они тоже приглашены! вы что, не знаете, что сегодня Пафнутьевы всех приглашают?! Оба удивленно покачали головами. С Пафнутьевыми у них особой дружбы не было. Так, здоровались по-соседски. – Что слышно про Геннадия Ивановича? – спросил Соргин. Геннадий Иванович Пафнутьев четвертый месяц лечился после покушения на него, совершенного в январе этого года Акиньшиным. Диагностированное сразу сотрясение мозга (Акиньшин несколько раз ударил его головой о дубовый стол) имело последствия: у Пафнутьева сохранялись сильные головные боли, он почти потерял зрение. Лечили его сначала в центральной районной больнице города Б., потом направили в Ворск, а оттуда в Москву, в Центр имени Бурденко. – Геннадий Иванович вернулся! Вера ездила в Москву, привезла его вчера. Зрение частично восстановилось. Ну, голова иногда будет побаливать… Но это ничего! Вера и он сам настроены оптимистично: главное, что жив и может сам себя обслуживать. Ему инвалидность дали. Но он еще в санаторий летом поедет – может, совсем восстановится. Евлампиев покачал головой. – Да… Ну, дай бог, чтоб поправился. Дома друзей встретили взволнованные Маша и Ирина. – Приходила Вера Петровна – вернулся ее муж. Они всех сейчас собирают, мы приглашены. Я считаю: не пойти неудобно! – воскликнула Маша. – Мы с Ирой уже у нас приготовили кое-что, но теперь придется все переиграть. Соргин кивнул. – Придется идти! Только давайте сначала у нас хоть чаю выпьем, а то неизвестно, как там все будет, а мы с Сашкой голодные. Маша кивнула. – Садитесь, все на столе! А мы с Ирой только что пили, мы пока собираться будем. На столе действительно были бутерброды, печенье и чайная посуда. После чая все пошли в общежитие. Мужчины несли матерчатые сумки, набитые продуктами. Прошли мимо благоухающей акации. Десять лет назад Соргин посадил ее в своем палисаднике, и скоро в ее ветвях поселился соловей, который возвращался сюда каждую весну. От этой акации было много радости. По узкой дорожке они прошли к общежитию, вошли в широко распахнутые ворота. Двор, поросший травой, встретил их тишиной и благоуханием сирени. Длинная низенькая лавочка, на которой часто сидели жительницы общежития – вязали платки, читали книги или просто разговаривали, сейчас пустовала. Котяры и Белки тоже не было во дворе. Дверь в коридор была распахнута, оттуда доносился веселый шум. И третья распахнутая дверь ожидала их – в квартиру Пафнутьевых. Во всю комнату был протянут большой праздничный стол, за которым сидели обитатели общежития и еще некоторые приглашенные «извне». Весенний ветер гулял по квартире, проникая в раскрытые окна. Соргин был в этой квартире второй раз в жизни. Войдя, он остро вспомнил ту зимнюю ночь. Из разбитого окна тогда тоже дуло. Пафнутьев в момент проникновения Александра в квартиру еще держался на ногах, удерживаемый крепкой рукой преступника, и тот, методично наклоняя, колотил хозяина квартиры головой о стол… Соргин вспомнил, как быстро оглянулся на него тогда одетый в юбку преступник в полумаске, как отпустил шею Геннадия, и тот тотчас свалился на пол (был уже без сознания), как кинулся к дверям… – Заходите, ждем вас! Дорогой Александр Павлович, самый желанный вы наш гость! – от стола шла к ним Вера Пафнутьева. Вновь пришедших рассадили быстро: места для них были приготовлены. Соргин оказался рядом с Геннадием Пафнутьевым. Физик сильно изменился за эти три месяца, и, конечно, не в лучшую сторону: постарел, осунулся… Болезнь никого не красит! Когда после рассаживания возникла маленькая пауза, он встал. Все притихли. – Мы с Верой решили вас всех здесь собрать, чтобы я мог рассказать о том, в чем виноват и что случилось, – начал Пафнутьев. – Да мы знаем, Гена, не переживай ты так, с кем не бывает… – попытался его успокоить Родионов. – И любой другой на твоем месте так поступил бы. Что особенного? Ты ж никого не убил, никому зла не причинил. – Причинил, – ответил Пафнутьев. – Причинил зло. Игорь Черняев всю свою короткую жизнь этому открытию посвятил. Он одного хотел – чтобы оно до других дошло, чтобы пригодилось. И Федор Двигун, умирая, помнил об этом. А я их обманул. – Передали тетрадку в Академию наук хоть сейчас? – спросил Заболотский. Ответил Евлампиев: – Да. Я недавно в Москве был и спросил у знакомого физика из МГУ, как раз он космосом занимается, знает ли он что-либо об открытии Черняева. Он ответил, что знает. В основном оно, конечно, опоздало, но кое-какие моменты, кажется, еще могут быть использованы. Сейчас изучают. – Акиньшина в Ворске будут судить, – сказал Павлов. – Не меньше двадцати лет светит, а то и вышка. Помолчали. – Ольгу Васильевну жаль! – вздохнул Евлампиев. – Царствие ей небесное! Выпили за помин души Ольги Васильевны. Постепенно разговор перешел на текущие дела. Безухин через стол обратился к Ирине Евлампиевой: – Спасибо, Ирина Олеговна, и вам, и дочке вашей Лене за юбку для матери. Очень она ей хорошо подошла! В самую пору пришлась! – Да, спасибо тебе, – встряла и Федора Маркеловна – Такая юбка хорошая вышла! Я ее все время теперя ношу. Вот только жарко скоро станет, а она ж теплая… Надо будет ее постирать и сложить на антресоль на все лето – слышишь, Витя, ты ее во дворе не вешай больше! Дома будем сушить! А то как придет опять эта кикимора! – Эта кикимора больше не придет! – возразила Прасковья Ивановна. – Разве другая какая объявится… – она тяжело вздохнула. И все почему-то посмотрели на двух Александров – Александра Первого и Александра Второго.