Конечно, это было абсолютно обманчивое впечатление. Были они опасны и коварны, оружием прекрасно умели пользоваться и пускали его в ход моментально. Но был шик, и этого нельзя было от них отнять – шик людей, умеющих смеяться в лицо смерти, гордящихся своей никем не покоренной свободой, созданной из юмора и азарта. Ну а с другой стороны были обветренные, суровые лица вернувшихся в мирную жизнь солдат. Их боевую выправку было не скрыть. Впрочем, они и не скрывали ее, ведь большинство людей, стоящих с противоположной стороны, были одеты в военную форму, которую продолжали носить и в мирной жизни. И эта военная форма придавала им той суровости, которой и так в их застывших фигурах было в избытке. Они не игрались с оружием. Они не умели относиться к смерти жизнерадостно. А потому были опасны, как свирепые волки, и те, кто находились с другой стороны, так и воспринимали их – как волков. Обе эти группировки были охраной двух главарей, которые в этот вечер должны были встретиться в «Якоре». А главарями были Паук и Туча. На встрече настоял Туча, пытаясь погасить открытый конфликт. Он прекрасно понимал, что, поддерживаемый красной властью в лице Котовского, Паук способен причинить немало зла его людям. Туча ссориться не хотел. Но последний его аргумент был таков: при необходимости он, Туча, способен собрать под собой огромную армию одесских бандитов, которые в случае открытой войны признают его своим главарем. И тогда еще надо будет посмотреть, кто кого. Втайне от всех Туча выяснил, что убитому Пауком чекисту Виктору Раху удалось собрать компромат на Котовского, который он собирался отправить в Москву. Однако Котовский нанес удар первым. Люди Паука нашли в доме Раха важные документы и забрали их. И для Тучи это был проигрыш. Надо было договариваться. Ради этого Туча и позвал Паука, пытаясь обсудить с ним важные вопросы. В том числе и о новом наркотике, который Паук продавливал во всех нэпманских кабаре и ресторанах. Туча был в шоке, узнав, что в «Канители», которую он контролирует, тайком от него кое-кто из персонала пытался продавать новый наркотик под названием «Соль с Жеваховой горы». Туча быстро навел порядок, но прекрасно понимал, откуда растут щупальца. Котовский чувствовал себя настолько безнаказанным, что был готов почти в открытую сыграть с этим новым наркотиком. Тучу это бесило. Но к Котовскому было не подступиться. Оставалось договариваться с Пауком. Туче очень не хотелось идти на эту встречу. Он чувствовал, что переговоры с такой подлой, прожорливой тварью, как Паук, не закончатся ничем хорошим. Ведь и люди в его охране были прямым свидетельством того, что за Пауком открыто стоит Котовский. Это были военные, Туча не сомневался, что на встречу их отбирал Мишка Няга, который в этот раз предпочитал держаться позади. Автомобиль Тучи притормозил у кромки тротуара, и он неуклюже вывалился наружу, прищурившись на уходящий солнечный свет. Он приехал на встречу первым. Его люди еще за полчаса до встречи заняли боевую позицию. Тучу мучили плохие предчувствия. Он был мрачен и с раздражением поморщился от этого солнечного света, который не мог ни обрадовать его, ни развеселить. Затем, тяжело вздохнув, вошел внутрь «Якоря». Туча был так погружен в свои мысли, что даже не видел, как на противоположной стороне Французского бульвара появился Зайдер. Спрятавшись за деревом, Мейер наблюдал, как Туча входит внутрь кабачка. А затем, уже не прячась, подошел к одесским бандитам. Паук пришел пешком. Его сопровождали два его верных человека. Держался он нагло, высокомерно. Увидев охрану, удовлетворенно кивнул. По этому жесту можно было сделать вывод, что это были не его люди – Паук увидел их впервые. Оставив их возле отряда, он вошел внутрь. Зайдер же, кривляясь, прохаживался по тротуару, время от времени заглядывая в окна «Якоря» – окно отдельного кабинета, где сидели Туча и Паук, тоже выходило на улицу. – Сидят, – усмехнулся он, – девчонка им пива холодного принесла. Красивая такая девчонка… А оба ни сном, ни зубом. Заумничались, швицеры… – Он цыкнул и продолжал что-то болтать – такое же ехидное. В конце концов ворам надоела беспечная болтовня Зайдера. Кто-то прикрикнул на него, а кто-то откровенно послал. Зайдер замолк, и было понятно, что он заметно потерял в авторитете. Наконец Майорчик и сам устал. Скорей всего, ему надоело бесплодное ожидание. Развернувшись и картинно сделав ручкой, он ушел, растворившись в красотах Французского бульвара. Воры наконец вздохнули с облегчением. Прошло не меньше трех часов, когда на пороге по­явился уставший Туча. Лицо его было мрачным. «Мрачнее Тучи», – попытался пошутить кто-то из воров. Тут же подали автомобиль, Туча никому не говоря ни слова, сел в него. Автомобиль уехал, бандиты собрали пулемет и тоже исчезли. Второй отряд продолжал стоять. В машине шофер обернулся к Туче: – Тут Зайдер ошивался. Гнали его ребята, но он все всплывал. – Зайдер? – удивленно переспросил Туча. – Ему-то что? – А не сказал… Буркотел шо-то задохлое. Кто ж его разберет без поллитры. Тебя искал. – Зайдер… – Губы Тучи сложились в узкую, решительную полосу. – Что ж, а отвези-ка ты меня к этому швицеру! Где живет, знаешь? – А то! – бодро отозвался шофер. – Перетрем, раз уж нарисовался, – тяжело вздохнул Туча, – есть шо обсудить. Тем более, вечер уже. Небось, ни до куда не хочет. И действительно, встретившись, оба главаря засиделись в кабачке до ночи. Когда стало совсем уж темно, охранники из второго отряда начали выражать нетерпение. – Долго нам еще тут стоять? – озвучил настроение всех остальных какой-то пулеметчик. – Велено! – огрызнулся один из людей Паука. – Ты, что ли, приказывать мне будешь, тварь? – спокойно, но так веско произнес пулеметчик, что бандит промолчал. – Сейчас развернусь и уйду! И пулемет соберу. Я тут часами загорать не нанимался. Он явно не был одесситом – это чувствовалось по его речи. Охранники снова притихли. В конце концов один из людей Паука вошел внутрь. Кабинет, где проходила встреча, находился далеко по коридору. К своему удивлению, бандит обнаружил, что в общем зале достаточно много людей – туда можно было войти и со стороны моря. А так как было уже тепло, и на побережье было полно людей, в зале кабачка народу оказалось много. Бандит решительно прошел по этому длинному коридору и толкнул дверь кабинета. Она была заперта. Он позвал девчонку-официантку. – Не велели беспокоить, – проблеяла та. Тогда, не долго думая, бандит высадил хилую дверь плечом. Картина, представшая перед его глазами, была красноречива: Паук неподвижно сидел за столом, голова его свесилась на грудь, пальцы рук уцепились за край стола, перед ним стояла пустая пивная кружка и тарелка с засохшими остатками рыбы… Бандит окликнул Паука – в ответ тишина. Он подошел ближе… Паук был мертв. Его лицо синюшного цвета исказила судорога, искривившая его черты, на бороде засохли хлопья белой пены… Крови не было. Ран – тоже. Замерев от ужаса, бандит уставился на своего мертвого главаря… Дверь в квартиру Зайдера открыла Ида. – Добрый вечер, – вежливо поздоровалась она с Тучей, – а Мейера нет. – Давно ушел? – резко спросил он. – Сразу после пяти, и до сих пор не возвращался, – ответила Ида. – Мне подождать его надо, – бесцеремонно сказал Туча. – Ну конечно! – Улыбка Иды была лучезарной и очень красивой. Ида вообще была доброй – и это виделось во всем. – Я уверена, что Мейер будет рад вас видеть! Заходите, пожалуйста. И она гостеприимно распахнула дверь… Глава 20 Арест Тучи. Угроза расстрела. Рассказ Мони Законника. Кто убил Паука Таня была в квартире одна. Она наслаждалась тишиной – в последние дни ей не хотелось никого видеть. Оксана ушла на прогулку с Наташей, воспользовавшись прекрасным солнечным днем. Накануне шел дождь. Страшный, с грозой, буйным ветром, с громом, с поломанными ветвями деревьев, которые не выдерживали шквала стихии… Испуганные жители прятались по домам. И только Таня, как завороженная, все стояла у окна, не боясь ни ярких сполохов молнии, ни ударов грома. Похоже, буйство стихии принесло мир в ее смятенную, мечущуюся душу. Ее успокаивала та ярость, с которой шквальный ветер обрушивался на застывшую землю. И ей самой было страшно от осознания того, что такое адское месиво творится в ее душе. Таня ходила по опустевшим комнатам, наслаждаясь тишиной и свободой. Наконец дождь закончился, землю начало согревать жаркое южное солнце. И, глядя на него сквозь прищуренные глаза, Таня и радовалась, и одновременно испытывала уколы какой-то необъяснимой тоски. Стук в дверь раздался неожиданно. Он был тихий, но уверенный, и подействовал на Таню как-то магически. Она машинально открыла дверь. На пороге стоял… Володя. Лицо его было бледным. Таня вообще не успела ничего: ни удивиться, ни испугаться, ни обрадоваться, ни замереть… – Туча арестован, – произнес он. – Как это? – Эмоции на Таню нахлынули враз. – Как это? – повторила она, не понимая. – Войти можно? – Володя переминался с ноги на ногу, и только теперь она увидела, какой у него уставший вид. – Да, конечно, – Таня посторонилась в дверях, пропуская Сосновского в гостиную, залитую ярким солнечным светом. На полу были разбросаны детские игрушки. Володя, улыбнувшись, поднял деревянную, ярко раскрашенную юлу. – Ей нравится это? – Он повертел юлу на руке. – В детстве у меня была такая же. Я до сих пор помню. – Я думала, князья не играют в обычные игрушки, – Таня неожиданно для себя ответила резко – ничего не могла поделать с собой. – Мне старая нянька купила, – Володя не почувствовал ее резкости, – она любила меня как своего родного сына. Я тоже очень сильно любил ее. Мать почти не видел. Она вела бурную светскую жизнь, все время выезжала в свет. Отец был занят на государственной службе. Ну а няня… проводила с нами все свое время, в детской. И меня почему-то любила больше остальных. Потом у меня появился гувернер – француз. Знаешь, такой напыщенный, надменный… Я его терпеть не мог… А вот нянюшку любил. Она умерла, когда мне исполнилось шестнадцать… – Он замолчал. Таня вдруг осознала, что Володя впервые говорит с ней о своем детстве. Это было так неожиданно, что она затаила дыхание, боясь спугнуть этот неповторимый момент. Она понимала, что Володя делится с ней тем, что глубоко хранилось в его сердце. И еще понимала, что он никогда и никому не рассказывал об этом прежде… Тонкая, постоянно рвущаяся нить снова связывала их… – Как ее звали? – спросила Таня. – Пелагея, – вздохнул Сосновский. – И ты не поверишь, я всегда молюсь за нее. Я верю, что Бог принял к себе ее светлую душу. И я счастлив, что она не дожила до того момента, когда… Он резко замолчал, но Таня все поняла. Он хотел сказать: когда князь Сосновский перестал быть князем, стал редактором большевистской газеты «Одесские новости», и все изменилось так, как не могло привидеться никому из их семьи даже в страшном сне. Она вдруг почувствовала прилив горечи. Да, его воспоминания детства – это ценно, но почему, почему после всего он пришел делиться ими с ней… – А жене своей ты это тоже рассказывал? – вдруг резко спросила она, и Володя даже вздрогнул. Но тут же усмехнулся глазами – так, как умел только он один. Определенно, за прошедшие годы у него появился солидный жизненный опыт, он научился понимать женщин и не обиделся на Таню.