Столкновение с жертвой. Письмо Бершадова. Нападение Зайдера. Поездка в Чабанку В Одессу Таня вернулась под вечер. Всю дорогу обратно она просидела почти неподвижно. Мыслей не было. Ничего, кроме чувства горечи. Даже думать не хотелось ни о чем. Любила ли она Мишку Нягу – Григория Бершадова? Таня не знала. Она испытывала к нему удивительную, светлую нежность. Ей хотелось обнять его, спрятать лицо на его груди и заплакать, изо всех сил заплакать о маленьком мальчике, так жестоко вычеркнутом из жизни. Мальчике, который весь свой ум, всю природную силу потратил на чужую жизнь, жизнь под чужим лицом, месть чужим людям – и за других людей. Был ли он на самом деле Григорий Бершадов? Его странная личность скрывала множество имен. Он сросся со всеми, потеряв свое собственное имя. И вот эта безумная потеря личности волновала Таню почему-то больше всего. Против воли воображение ее рисовало страшные картины. Пожар, бушующий в ночи, ржание заживо сгорающих лошадей, крики, выстрелы. Окровавленное тело ребенка, падающее в снег. До этого момента, до знакомства с Мишкой Нягой и до настоящей истории Григория Бершадова Таня никогда не задумывалась о том, что налеты, ограбления, разбойные нападения, убийства, грабежи это не строчка в полицейской хронике, не безгласная криминальная статистика, а искалеченные человеческие судьбы. Это – реальное зло, которое уродует души людей. И непоправимый, калечащий след навсегда остается в душе тех, кого ограбили, кто стал жертвой бандита или насильника. И после этого незаживающего шрама уже невозможен путь назад. Перед глазами Тани все время стояло лицо маленького ребенка, мальчика, который, засыпая в теплой, уютной постели, в окружении добрых и любящих людей, ждет обязательные подарки на Рождество, не зная о том, что судьба приготовила ему горе и смерть, которые превратят его жизнь в ад. Таня воровала, участвовала в налетах, но никогда не задумывалась о том, как могло отыграться все это на судьбах ограбленных бандитами людей. Эти бандитские доблести, легенды о блестящих налетах, нападениях, удали, отваге и силе были всего лишь грязью, жестоким, калечащим преступлением, которое, стоя скрытым в тени, рано или поздно готовилось предъявить свой счет. Таня никогда не думала о жертвах, о людях. А ведь за ее собственными «подвигами», Мишки Япончика, Котовского и всех тех, кто составлял ее мир, стояли живые израненные люди, люди, которые никогда больше не смогут быть прежними. И Таня впервые в жизни ужаснулась бездне того падения, в которой оказалась по незнанию или по глупости. Как с этим жить, зачем жить? Столкновение с жертвой изменило ее мир, заставив взглянуть на все по-другому. И Таню снедала такая невероятная тоска, слов для которой просто нельзя было подобрать. Она пыталась отключить сознание, закрыв глаза, растворяясь в стуке колес поезда, но сделать этого она не могла. Был почти вечер, когда, с трудом переставляя ноги, как столетняя старуха, Таня поднялась по лестнице своей квартиры в Каретном переулке. Открыла Оксана. Лицо ее было перепугано. – Наконец-то! А я уже с ног сбилась, думая, где тебя разыскивать! – всхлипнув, Оксана почему-то вцепилась Тане в плечо. Всегда плохо переносившая прикосновения других людей и не терпящая фамильярности, Таня с раздражением отстранилась. – Тут такое, такое… – всхлипывала Оксана. – Что с Наташей? Она больна? – Кровь отхлынула от лица Тани, и, непроизвольно оттолкнув няньку, она бросилась в детскую. Но Наташа спокойно сидела на диване и играла со своей фарфоровой посудой. Подхватив дочку на руки, Таня стала целовать ее с такой силой, что малышка расплакалась. Лобик дочки был прохладный, температуры у нее не было. – Да все в порядке с Натулькой-то, – снова всхлипнула Оксана, – тут письмо, которое пришло само по себе! – Что за чушь! – хмыкнула Таня. – Возвращаемся мы с прогулки с Натулькой, в Горсаду гуляли, а у тебя на кровати конверт лежит… И как только он в квартиру попал? – Когда пришло письмо? – Так только что, час назад… – Где оно? – Тане все было ясно. – Не трогала я дьявольщину эту! Оно как было… На кровати лежит… Таня вошла в свою спальню, прижала конверт к губам. Только один человек мог действовать с такой наглостью, отворив бандитскими отмычками дверь в ее квартиру, предварительно убедившись, что в там никого нет… Только один… Она узнавала запах… Хотя, конечно, это была глупость, никакого запаха от конверта не было. Только воображение, разыгравшись не на шутку, могло подсказать знакомые символы. Воображение – и сердце страдающей женщины. «Сегодня я получил известие от своего старого друга. Один человек, знающий Николая, позвонил мне и сказал, что рано или поздно ты его найдешь. Я не сомневался в этом ни капли. Я очень виноват перед тобой. Я не должен был тебе лгать. Мне следовало в первую очередь воспринять тебя как личность, как живого человека со своим внутренним миром. Но я отвык, давно отвык воспринимать так людей. Мы никогда с тобой больше не встретимся. Но до конца своей жизни я буду хранить твой образ в глубинах моего сердца. И этот образ очень сильного, даже бесстрашного человека всегда будет наполнять меня теплотой. Но длиться это будет недолго. Дни мои сочтены, после того, что я сделаю, того, что собирался сделать. Я хотел отомстить совсем по-другому. Не так я мечтал. Но ты смешала мне все карты. Нет, я на тебя не в обиде. Но мне очень жаль, что все произошло так. Николай Димчар был моим единственным другом. Помню, как я ждал своего дня рождения в ноябре. Мне должно было исполниться девять лет. И тогда папа пообещал подарить мне Гнедка. Папа обещал, что для Гнедка он построит отдельную конюшню, и только я буду ухаживать за ним. Он сказал это перед Новым годом, как родился Гнедок. Помню, я так сильно расстроился, потому что от января до ноября так долго было ждать! Но я знал, что этот день рождения, когда мне исполнится девять лет, будет самым счастливым днем в моей жизни. Я думал об этом все время, лежа в больничной палате и глядя на серую стену, с которой полосками сползала штукатурка. У меня мучительно болело все тело, а штукатурка ползла вниз, только вниз. Николай был единственным, кто приходил ко мне. Приносил какие-то конфеты, пряники. Я не ел их. Какой смысл в сахарном прянике, если им нельзя угостить Гнедка? Я не видел смысла жить, не хотел выздоравливать. Можно ли представить себе то чувство, которое переживает восьмилетний ребенок, не желающий жить? Дня рождения у меня больше не было. Я больше никогда не праздновал свой день рождения – много лет подряд. Его не было потому, что у меня не было имени. Я растерял свое собственное, прикрывшись кучей других имен. Я не глупый человек, всегда считал себя хитрым и расчетливым. Но то, что я сделал в жизни глупость, я понимаю только сейчас. Мне не надо было столько лет следовать за своим врагом темной тенью. Мне надо было пристрелить его, как бешеную собаку, придушить на глазах у всех! Но я хотел, чтобы он страдал. Чтобы пережил все страдания, которые только возможны. И я делал для этого все, что мог. Я предупреждал о нападении отряды Махно, выдавал им военные планы, якобы прикрываясь тем, что я крестьянин с Херсонщины и выступаю на их стороне. После этого его били долго и нещадно, и только ужасное стечение обстоятельств спасло его от бесславья и позора. Я сделал так, что его серьезно ранили по моей вине. Я подсовывал ему девок, которые заражали его сифилисом и обворовывали. Все неприятности, которые происходили в его жизни, – дело моих рук. Однажды девка, которую он подобрал в борделе, рассыпала у него на тумбочке кокаин. Девка была из борделя, который контролировал Зайдер. Она была воровкой, но это не важно. Две гениальные мысли возникли у меня в тот день. Мой план и еще мысль о том, что надо бы вернуть Зайдера в игру. И я вернул его, подсылая ему фальшивые сообщения и подкупив его друга Моню Законника, который всегда выступал на моей стороне. Мне требовалось стравить Зайдера с Пауком, это было важной частью для выполнения моего плана. Мой план был гениален и прост. Однажды, совершенно случайно, я узнал историю сумасшедшего убийцы и насильника Алова, который бежал не от революции, а от правосудия. Я заставил его взять Алова к себе на службу и назначить на высокий пост. Для меня же Алов должен был приготовить наркотик с самыми ужасными последствиями, после чего должна была начаться череда жутких событий в городе. А распространением этого наркотика в городе должен был заняться его Паук! План заключался в том, что я собирался связать имя моего врага с продажей этого опасного наркотика в городе. Собрать как можно больше компромата, а потом отправить все это в Москву, большевикам. Я знал, что есть в Москве люди, которые очень сильно его не любят, и будут рады его уничтожить. Я хотел развенчать его славу, сделать из красного героя наркоторговца и бандита. И я собирал для этого документы! Они были у Виктора Раха, который наивно полагал, что собрал их сам. На самом деле эти документы подбрасывали ему мои люди. Беда заключалась в том, что Виктор оказался треплом и разболтал все какому-то журналисту, напившись с ним в кабаке. Это подслушал человек, который быстро донес Пауку. Тот совершил налет на дом Рахов, убил Виктора и твою подругу и отобрал документы. Это был сокрушительный удар! Но второй удар ждал меня, когда ты вышла на мой след, и я понял, что все раскроется рано или поздно. Ты будешь обладать информацией против меня, а я не буду знать, как это использовать. Получив в свои руки документы, мой враг перепугался и сразу уничтожил все солянки на Жеваховой горе! Солянки, которые я заставил его сделать! Он всегда был очень жаден. Сколько же я играл на его жадности! На самом деле, все это было сделано не случайно. И я не случайно выбрал Жевахову гору как место, на котором будут храниться наркотики. Соль с Жеваховой горы должна была стать моей местью. Я задумал ее, чтобы отомстить. Но не только. Еще это должно было стать моей искупительной жертвой. За то, что я жив, а моя семья – нет. Я любил историю Древней Греции – точно так же, как любил старика священника, единственного человека, который был добр ко мне после Николая. Он спас меня из самого настоящего ада, думать о котором я не могу до сих пор. И я читал у него книги. Книги о святилище богини мертвых Деметры, которая тех, кого любишь больше собственной жизни, способна взять под свое крыло. У богини мертвых просят о контакте с теми, без кого пуста твоя жизнь. Все просто: ты приносишь жертву, и твои мертвецы защищают тебя. А ты поклоняешься им и одновременно скорбишь о них. На Жеваховой горе было древнегреческое святилище богини Деметры. Значит, там существует проход в другой мир. Я часто приходил туда. Поднимался на самую вершину и опускался на колени. Я называл их всех по имени и целовал землю. И я чувствовал, что те, кто меня любят, приходят ко мне, чтобы быть рядом, даже если не могу их видеть. Для меня это было местом, в которое ты идешь ради тех, кто любит тебя, но кого ты больше никогда не сможешь прижать к своему сердцу. Месть должна была стать расплатой за мою семью. Поэтому для склада наркотиков я выбрал Жевахову гору. Месть в память о мертвых. Но моя месть не удалась. Теперь все придется сделать иначе. Но я сделаю это, даже если заплачу своей собственной жизнью. Мой план рухнул. Теперь мне остается только одно. Я поеду в Чабанку, где сейчас временно живет мой враг, и расстреляю его сегодня же ночью. Этой ночью я убью Котовского. Другого выхода у меня нет. Ты единственный человек, с которым мне захотелось попрощаться в этой жизни. Почему-то мне кажется, что ты меня поймешь. Ты ведь знаешь, что иногда лучшее действие – это умыть руки и отойти в сторону. Так сделай это. И прости за все. Наверное, я любил тебя по-своему. Я не умею любить, у меня отняли эту возможность. Но если бы я мог, я любил бы тебя. Может, даже не уехал бы никуда, остался с тобой до самого конца, может… Может. Я рассказал тебе все, что хотел сказать. Прости, если я тебя использовал. Я поступил как большинство мужчин, которые воспринимают женщину как красивую безгласную куклу и вдруг немеют от разочарования и удивления, столк­нувшись с тем, что, оказывается, у куклы есть и чувства, и мечты, и мысли, которые скрываются за фасадом. Я должен был сказать тебе правду, глядя в глаза. Ты достойна правды. Но я не смог. Прости меня за это. Подписываюсь своим настоящим именем, которое не произносил и не писал вот уже множество лет. Прости еще раз. Навсегда твой Григорий Бершадов». Письмо было закончено. У Тани потемнело в глазах. Скомкав его в руке, она помчалась к выходу из квартиры. Таня распахнула дверь, стремясь вырваться наружу. И напоролась на Зайдера, который стоял за дверью. Увидев, что Таня открыла дверь, Зайдер поднял вверх правую руку, прицелившись в ее грудь дулом пистолета. – Я пристрелю тебя, тварь, – глаза его были совершенно безумны, – ты за все ответишь. Таня попыталась захлопнуть дверь, но, быстро просунув ногу, Мейер не дал ей это сделать. Отпихнув Таню к стене, он ворвался в квартиру. Вцепившись в волосы Тани, он приставил пистолет к ее голове. – Мейер! Ты ненормальный! – Таня безуспешно пыталась вырваться из железных тисков. – Какая муха тебя укусила?! – Ты еще спрашиваешь, тварь? Ты, это ты устроила ему побег! Из-за тебя он на воле, жив! И все сойдет ему с рук! – Ты о Туче? – Таня начала понимать. – Он все отнял! Мою власть в городе, Иду! А ты помогла ему сбежать! Говори, где он, иначе прострелю тебе башку! – Ты ненормальный! При чем тут Туча? – Ты издеваешься? – Мейер, послушай! Мы с тобой столько лет знакомы. Туча не убивал Иду! Ты ведь знаешь сам, он не смог бы это сделать! Давай поговорим спокойно. Ты знаешь, что мне можно доверять. – Я все потерял! – Не по моей вине и не по вине Тучи! Я скажу тебе, кто виноват. Он тебя обманул! Его и убей! К огромному удивлению Тани, эти слова подействовали. Мейер вдруг опустил пистолет и даже как-то отступил от нее. – О чем ты говоришь? – голос Зайдера дрогнул. – Где ты был, когда убивали Иду? Вот ты скажи! Кто позвал тебя на это время? – Откуда ты знаешь? – У Мейера затряслись руки. – Тебя позвал Котовский. А ты и заспешил, пытаясь похвастаться, что одним махом расправился и с Тучей, и с Пауком. Убил Паука, подставил Тучу. Ты думал, что займешь место Паука. – Он сказал, что займу. Потому и позвал. – Он позвал тебя, чтобы в это время убить Иду. Он послал своих людей. Ида – его рук дело! – Ты врешь! Ненормальная! – А ты дурак! Ты что, первый год знаешь Котовского? Кто Мишу убил? Да, не он нажал на курок. Но он убил Мишу так, как если бы застрелил своими руками! Ты ведь это знаешь! И ты думаешь, что Котовский ни с того ни с сего стал тебе другом? – Таня почти кричала, не спуская с его лица разъяренных глаз. – Поезжай и спроси! Ты увидишь, что я права! Спроси за то, что он смел так с тобой обращаться! Ты только перед женщиной пистолетом махать можешь! А ты возьми и его пристрели! Завали пахана! Что, слабо? Перед ним трусишь? Слабо пристрелить его за Иду, за Мишу? Сразу авторитет бы себе вернул! Занял бы в городе место Японца! Такой человек, самого Котовского завалил! Знаешь, каким бы ты после этого стал? Да Туче такое бы и в жизни не снилось! – И пристрелю! – Руки Зайдера стали дрожать. – Разве ты не видишь, как он тебя уделал? Он забрал твой авторитет! Он, чужой, приезжий, сделал тебя никем в городе! Это из-за него ты все потерял! Он теперь герой, красный командир, а ты никто! Дохлый швицер! Он имеет все, а об тебя вытирают ноги! Он же смеется над тобой на каждом углу! Как уделал человека Японца! При Мише ты был вторым человеком в городе, вся Одесса была твоя! Ты должен был стать после Миши! А он явился сюда и поставил какого-то безродного Паука, селюка вшивого! Сделал из тебя шавку! Все смеются за твоей спиной! – Не смей! – Зайдер стал дрожать, как в приступе лихорадки, на глазах его выступили слезы. – Не смей… говорить… так…