По прошествии нескольких дней Родион стал бывать у Арины почти ежедневно. В редкие дни, когда у него появлялись какие-то неотложные дела, он не приходил, но на следующий день в то же время уже стоял перед ее дверьми. Разговоры у них шли по самым разнообразным темам, будто они год записывали все, что хотели сказать, а теперь наконец-то смогли высказаться: и говорили, говорили… Но в то же время, что казалось странным Родиону, Арина молчала непосредственно о том, чем она занималась все эти месяцы, начиная с сентября. Он пробовал задавать наводящие вопросы, но она в ответ либо переходила на другие темы, либо молчала. Да, это было странно, но он уверял себя, что не имеет права чего-то требовать от нее, влезать в ее личную жизнь, и если она захочет, то сама, без нажима, поведает ему. И еще он видел свет в ее глазах. И этот свет словно говорил ему что-то важнее слов, и это важное значило, что он может и должен ей верить, и она не обманывает его. Стали они бывать и за городом. Расцвет весны способствовал этому. К тому же Арина говорила, что гулять с ним по городу ей не хочется, что больше нравится природа. Ему такое тоже казалось странным. Он предположил, что ей не хотелось бы, чтобы их видели вместе в городе, хотя Арина открыто никогда об этом не говорила. Прогулкам за городом они не могли посвящать много времени, потому что свободное время Родиона сильно ограничивалось домашними занятиями. Гуляя, они наблюдали за природой, за тем, как она просыпается, как убегают последние ручьи от снежных остатков, как оживает земля, как первые весенние насекомые спешат по своим неотложным делам. И рядом со всеми этими наблюдениями тек их спокойный разговор, иногда прерываемый балагурством Родиона. Они стали чувствовать близость их натур, желали быть друг с другом. Как-то в апреле родители Родиона сделали перерыв в их творческом чесе на четыре дня, приехали домой и с удовольствием, видимо, из-за того, что соскучились по детям, погрузились в различные домашние дела. Родион получил своеобразный краткосрочный отпуск, который он полностью посвятил Арине. Однажды, в один из дней этого отпуска, загулявшись в окрестностях, они возвращались в город довольно поздно. Сумерки укрыли местность, давно зажглись фонари, придавая окраинам немного пугающий вид. Арина и Родион шли возле высокой, метра два высотой белой кирпичной стены, окружавшей местную пекарню. Обычно в вечернее и ночное время, когда была самая работа у пекарей, вблизи разносился особый, ни с чем не сравнимый аромат свежего хлеба, а иногда даже и душистых пирожных, шоколада. Так было и в этот час. Вся обстановка говорила о покое и счастье, о доме, где всегда тепло и уютно. Разговор их стал совсем спокойным. До дома оставалось несколько минут ходьбы. Родион старался замедлить шаг, чтобы дольше оставаться с Ариной. Внезапно с противоположной стороны каменной ограды показался рукав темной куртки, затем нога, затем словно не то чтобы из-под земли, а из-за стены перед ними оказался тяжело дышащий молодой мужчина. Он был на полголовы выше Родиона, с длинными руками, от него исходил резкий алкогольный перегар. Мужчина выглядел удивленным неожиданной встречей, оглянулся по сторонам и уставил взгляд на Родиона, который встал так, чтобы заслонить собой Арину. Она находилась справа от него, за плечом. В мыслях Родиона понесся поток мыслей и предположений: «Вор. Бежит из пекарни. Что-то украл там. Пьяный. Возможно, рядом сообщник. Крепкий, смотрит на меня сверху вниз». Родион внутренне напрягся, он готовился к тому, что этот внезапно первым ударит его. Внешне Родион старался выглядеть совершенно спокойным, смотря прямо в глаза незнакомца, но при этом стараясь покрыть своим взглядом все его тело, ожидая удара. Если бы тот только замахнулся, сделал малейшее движение, чтобы ударить, Родион должен был бы тут же перехватить удар. Он думал так: «Буду смотреть ему в глаза. Я не боюсь. Я осторожен. Я не бегу. Я стою и смотрю ему в глаза. Нужно защитить Арину. Если он ударит, пусть она бежит. Если он начнет удар, схвачу его за руку, потом, как учили драться, выверну руку, схвачу за волосы, ударю ногой в пах, это можно, если он начнет первым». Напряжение Родиона росло, мысли крутились по кругу. Тут он решил, что должен победить взглядом. Скорее всего, этот незнакомец вор, иначе зачем в это время пьяному перелезать через забор пекарни. Этому не нужна буча на улице: уличная возня привлечет внимание, вору это вовсе не нужно. Противостояние взглядов длилось всего несколько секунд, но Родиону в тот момент казалось, что шли часы. Неожиданно незнакомец резко повернулся через левое плечо и пустился бежать. Родион стал осматриваться, чтобы убедиться, что угроза миновала. Поняв, что опасаться больше некого и нечего, он глубоко выдохнул, как сам он определил, сдулся, будто все напряжение предыдущих моментов улетучилось с выдыхаемым воздухом. Но тут же он почувствовал, что и силы, и энергия тоже куда-то стали улетучиваться. Он понимал главное, что ничего серьезного не произошло, и с Ариной тоже все в порядке. Он заметил в двух метрах от себя в белой стене старую деревянную калитку и подошел к ней. Калитка представляла собой одну дверь, покрашенную когда-то давно белым цветом. Сейчас она полуразрушена, в двух-трех местах зияли большие сквозные дыры. Он попробовал взглянуть через дыры, но что-то мешало внутри. Родион сунул правую руку в дыру, чтобы убрать препятствие. Когда же он резко выдернул руку, то почувствовал, что зацепился за что-то, похоже, за гвоздь, и довольно глубоко порезал кисть. Тут же стала идти кровь. Он прислонил место пореза плотно к губам, почувствовал вкус крови и стал пробовать зализать рану. Он подумал: «Ну вот. В драке победил глазами, без ударов, без крови, а руку разрезал мирным путем!» Кровь не останавливалась, порез оказался довольно глубоким. Арина была рядом, заметила это и попыталась помощь. А чем тут поможешь? Ни ваты, ни бинта у них, конечно же, с собой не было. Тогда она предложила как можно скорее идти к ней, чтобы она могла забинтовать рану и остановить кровь. Придя через несколько минут к Арине, она быстро обработала рану, забинтовала руку, а Родион смог смыть следы крови с губ и подбородка. Они сидели рядом на диванчике. Арина сказала: – Родион, ты так смотрел на него! Такой сильный взгляд у тебя! Знаешь, мне не было страшно. Хотя в тот момент думала, что я должна бояться. А еще, знаешь, если бы он стукнул тебя, я бы треснула его по голове палкой, я там палку заметила рядом на земле. Потом вцепилась бы в него, схватила за волосы… – Да? – удивился он. – И ты не побежала бы? – Нет, – ответил она. Потом… она повернулась к нему и погладила его по голове. Потом… поцеловала в щеку. Потом… ее губы добрались до его губ. Тем вечером они впервые стали близки. После первой близости их отношения стали тонкими, чувствительными, взаимопонимание приходило с полуслова, с полужеста. Родиону стало даже как будто легче общаться с Ариной, он летал, как на крыльях. Но тем не менее какое-то чувство говорило ему, что не все ее грани открылись ему, что есть еще многое, что скрыто. Но он с интересом относился к этим ощущениям, полагая, что эти тайны влекут его к ней, и есть еще много того, что им предстоит открыть друг другу. Так продолжалось у них до того самого майского дня, когда мы оставили их перед рассказом Арины. IX Расставшись с героями теплым майским днем, теперь вернемся туда, в комнату Арины. Сейчас она сидит рядом с Родионом. У обоих потухший взгляд. Она говорит: – Я… я расскажу тебе, я давно так решила. Если ты захочешь уйти, ты волен сделать это в любой момент. Но мне хотелось бы, чтобы ты дослушал до конца. Чтобы понял. А если сможешь помочь – помоги! Поверь, ты моя единственная опора, мне не на кого больше уповать, если не на тебя. Я полностью доверяюсь тебе. После небольшой паузы, как бы для того, чтобы получить последнее согласие после своего предисловия, она спросила: – Ты будешь слушать? Поможешь мне? – Да, – был его короткий ответ. Тогда она начала говорить. – Помнишь, когда мы расстались тогда, после случайной встречи в баре «Элит», я пришла в комнату в той гостинице. Там я снимала номер. Я чувствовала себя очень одиноко. Даже не знаю, если бы не твои слова про солнце, твое желание меня развеселить, может быть, меня бы уже не было. Все дни после этого я много думала не только о том, что со мной случилось, какой поворот совершила моя жизнь, и что обратного пути нет, но и о том, что же мне предстоит делать. Я ощущала себя молодой слабой дурехой, которая пошла однажды по ложному пути, а этот путь привел меня в тупик. Казалось бы, в моем-то раннем возрасте вся жизнь впереди, а я уж сама себе ее испортила. Это было какое-то безумие, я только плакала. Мне не хотелось ни людей видеть, ни выходить куда-либо, ни есть. Аппетита не было совершенно. Сама только едва заставляла себя съедать какую-нибудь морковку, как крольчиха. Потом я пробовала звонить и говорить с мамой. Мы почти не общались, потому что после первого же моего слова она срывалась на плач, крик. Через поток слов и звуков я могла различить обвинения меня же во всех грехах, а потом во всех бедах моей семьи. Она доходила до того, что чуть ли не сожалела, что в свое время оставила беременность мною. Да, мне приходилось выслушать и такое. Больше-то мне не с кем было поговорить. Пробовала звонить отцу, а он, если и отвечал, ссылался на мать, на ее мнение, да потом добавлял, что занят, потому что подходят сроки сдачи его работы. Сестра отвечала мне на звонки, да только рассказывала их местные сплетни про мой побег, добавляя разные детали про Андрея, про то, как семья Андрея ко мне стала относиться, как проклинали, как, по их словам, опозорились на весь город. Еще я звонила своей подруге. Но она говорила со мной шепотом, потому что ее родители рекомендовали ей со мной прекратить всякое общение и вообще выбросить из головы. Да и чем могла мне помочь подруга? От нее я слышала только восклицания что-то вроде: «Ну как в кино!» Так что от подруги тоже никакой помощи. Прошло дней десять, когда у меня среди всех эмоций стали прорываться хоть какие-то разумные мысли. Но и они были странные, угнетающие. Я стала пробовать думать о будущем, о том, что мне предстоит. Но я не забегала далеко вперед, думала только о нескольких днях, как их пережить. А потом думала: а пережить для чего? С какой целью? Если я осталась одна, совсем одна, что мне делать? Куда пойти вечером? А утром? С кем поговорить? Бывали дни, когда я ни слова никому не сказала. Такие странные дни, раньше ничего подобного со мной не случалось. Потом мысли мои испортились пуще прежнего и сделались еще более печальными. Если ты спросишь, не думала ли я… как сказать, покончить с собой… Я скажу тебе честно: да, я думала об этом, но никак не допускала того, чтобы совершить. Знаешь, когда я училась, у нас в общежитии был один паренек. Такой неплохой, спокойный, умненький. Потом стали говорить, что он сохнет по одной девчонке. Часто видели, как он встречал ее, говорил с ней. А она что – вроде хорошо к нему относилась, улыбалась. В один год, сразу после летних каникул, по всему общежитию, как молния, весть – парень тот… В общем, повесился. Так получилось, что девчонка, в которую он влюбился, взяла да и вышла замуж в своем городе, летом это произошло. Мне так печально стало от этого. Я и подумала тогда: ну что, собственно, случилось? Ну оставила его девчонка. Так случилось, да. Но ведь жизнь-то длинная, жить нужно продолжать. Вот было ему тогда девятнадцать лет, такой молоденький! А уж и нет его. Да ведь не знал же он той девчонки девятнадцать-то лет назад, когда родился, а через девятнадцать лет, в будущем, авось встретил бы другую, какую сейчас не знает. Жалко его тогда было очень! Тогда вот я думала, словно как ты говоришь, что солнце есть, даже если его пока не видно. Моя уверенность в жизни всегда была и остается очень большой. И вот среди этой моей печали стали появляться и оттенки тревожности. И эта самая тревожность стала основываться на том, что вот я одна в чужом городе, рядом ни близких, ни подруги, ни знакомых. К тому же я взяла с собой все свои деньги, но и они стали заканчиваться. Я это обнаружила случайно, когда пришла к администратору гостиницы оплачивать проживание. Посмотрела, а в запасе денег всего-то на несколько дней. А ведь мне и кушать еще что-то нужно. Так тревога моя стала нарастать. Я звонила родителям и пробовала объяснить им, что у меня на исходе деньги, просила их перевести мне немного, чтобы я смогла пока пожить тут, еще успокоиться, а затем принять решение о будущей жизни. Знаешь, что они отвечали? Родители мои и сестра? Они сказали, что коли у меня ума хватило сбежать от хорошей обеспеченной жизни, бросить всех и подвести, значит, хватит ума и себя прокормить. Вот так. Думаешь, что у меня было? Сейчас я назвала бы это отчаянием. Помогла мне подруга, которая перевала таки немного денег, спасибо ей! Но этого хватало лишь на пару дней. Знаешь, с одной стороны, это казалось ужасно плохо, но с другой такая ситуация меня словно отрезвила от моих воспоминаний и заставила посмотреть не только на эмоции, но и на практическую сторону. Села я и стала думать, как же быть? И вот, представь, ничего не могла придумать. Ведь в жизни своей я никак почти не зарабатывала. Да, бывало такое, что подрабатывала репетиторством, давая уроки математики школьникам. Вот откуда и запасники у меня сохранялись. Но накопила я это тогда за долгие месяцы, да к тому же в знакомых местах. А тут? Тут все и всё мне незнакомо. Встречу с тобой я не воспринимала как возможность к спасению, потому что тебя практически-то и не знала. Ничего я не могла придумать, а когда денег оставалось на один-два дня, решилась действовать. К тому времени я общалась в городе только с администратором гостиницы по имени Александр. Я подошла к нему и сказала, что у меня заканчиваются деньги, чтобы оплачивать гостиницу, я жду перевод (я еще на что-то надеялась), и спросила у него совета, как поступить. Он посмотрел на меня и сказал, что лучше всего мне стоило бы поговорить с директором гостиницы, может, он что-нибудь и придумает. Родион, пожалуйста, выслушай меня. Я постараюсь рассказать всю правду, хотя что-то могу и упустить, но вовсе не из-за того, чтобы скрыть. Тут Арина прервалась, словно делая передышку и собираясь с силами. Потом она глубоко вздохнула и продолжила: – Этот администратор, Александр, сказал, что директора гостиницы зовут Аркадий Николаевич. Потом он позвонил директору и попросил его со мной поговорить. Я пришла к дверям кабинета директора и постучала, потом вошла. Такой, знаешь, кабинет, как номер в гостинице. У окна, напротив двери, хороший деревянный стол, кресло директора, а с другой стороны стола два мягких кресла, видимо, для посетителей. У левой стены стеклянный шкаф, в котором папки с документами, а справа небольшой диван. Директор сидел за столом. Он такой лет сорока, приземистый, в очках, седина уже проступает. Он мне улыбнулся, а улыбка такая, вот как если человек малины сладкой объелся, говорят, слащавая. – Здравствуйте, Аркадий Николаевич, – начала я. – Я проживаю в вашей гостинице уже несколько дней, плачу исправно, всегда вперед. Он посмотрел на меня и заговорил, а голос такой сильный, начальственный, часто тон повышается, испугаться можно. Я и испугалась, как-то стала себя маленькой и глупой чувствовать. А он вроде как спокойно говорит: – Добрый день! Чем могу помочь? Присаживайтесь, – и рукой показал на кресла с другой стороны его рабочего стола. Я села в одно из двух кресел. – Видите ли, у меня так стали складываться обстоятельства, что мне нужно еще некоторое время пробыть в вашем городе, а у меня заканчиваются деньги, чтобы оплачивать гостиницу. Я жду перевод от родителей, они обязательно перечислят, только нужно подождать. Он встал из-за стола, обошел его и оказался у меня за спиной. Я не видела, но мне показалось, что он смотрит на меня. Мне еще подумалось мельком: «А я ведь все-таки симпатичная». Вот я глупая! Вот я дуреха! О чем думала! Этот Аркадий Николаевич стал тянуть что-то типа: – М-м! Хм! Если не секрет, а с какой целью вы у нас остановились? В городе, я имею в виду. – Это, – говорю ему, – частные цели, отдыхала. – И что, посмотрели наш городок? – Особенно нет, если честно. Я больше думаю, отдыхаю от… от учебы. – Понятно. Сами откуда? – Из Санкт-Петербурга, – соврала я. Боялась, а вдруг и тут наслышаны о моем побеге со свадьбы. А потом подумала, что он мог проверить мои данные, которые я оставила при регистрации, но все равно боялась как-то вспоминать про Светлогорск. – А в городке нашем у вас есть кто-то знакомый? – Нет, никого. – А чем вы тут занимаетесь? Или планируете заниматься? Работать, может быть? Кем? Если не секрет, конечно. Он так говорил своим голосом, что мне все страшнее становилось. – Я окончила университет и могу работать. Уроки давать школьникам по математике, – ответила я. – Как же мне с вами быть? – спросил он как бы сам себя. Потом еще ходил у меня за спиной, что-то мычал, пощелкивал языком. Так прошло минут десять, а может, и больше, не знаю. Мне было страшно. Казалось, что идет какое-то судилище меня. С другой стороны, я понимала, что начала действовать и хоть с кем-то, хоть как-то стала обсуждать свои проблемы. К тому же по виду этого Аркадия Николаевича я думала, что он может чем-нибудь мне посодействовать. Он сказал решительно, сильным глубоким голосом, я услышала это как приговор самой себе: