Махин-бану всю свою жизнь служила шаху Тахмаспу одним из наиболее дальновидных советчиков. Придворные то и дело вспоминали, как она убеждала его оказать военную помощь могольскому хану Хумаюну, когда тот просил. В благодарность он передал Ирану всю провинцию Кандагар. Пери не ответила. Мать поправила шарф на волосах, и возле ее губ углубились решительные складки. — Боюсь показаться неуважительной, но твой отец больше думал о себе. Он продержал твою тетку до ее смерти в невестах для Махди на случай, если Тайный Имам вернется из удаления, чтоб снова дать Ирану справедливость… — …и всегда держал заседланных лошадей — знаю, матушка, знаю, — чтоб можно было сбежать, когда потребуется. — А вот тебя он держал для себя, — прибавила мать обвиняюще. — Не могу простить ему, что свою любовь он ставил выше твоего блага. — Матушка, — сказала Пери, — то, что он делал, было благом и для меня. — Правда, что ни одну женщину он не слушал так, как тебя, но именно потому столькие теперь жаждут твоего падения. Яркие губы Пери сердито поджались. — Люди любят обсуждать страдания других, совать пальцы в раны и облизывать, словно это мед. Но я не позволю им есть из моего улья. И я не оставила дела моего отца по одной простой причине: что предпочла ему общество любого другого мужчины. — Ты же не можешь верить, что сохранишь свое нынешнее положение. — Позволь мне самой увидеть, что принесет судьба, — сказала Пери, и голос ее звенел раздражением. Дака явно не собиралась сдаваться: — Пери, мне не хочется говорить об этом, но я испугана. Позволь мне уберечь тебя. Ты же знаешь, я отдам за тебя жизнь! Сорвав шелковый шарф с головы, она обнажила седеющие волосы. Склонившись, она выдернула несколько волосков из бледно-розовой кожи и бросила их перед дочерью. — Как твоя мать, я требую, чтобы ты последовала моему совету! Вцепившись еще в несколько прядей, она собралась вырвать и их. Смотреть на это было жутко. — Ах-ах, матушка, прекратите! — вскрикнула Пери, хватая ее за руки и оттягивая их от головы. Дака позволила отвести прочь свои пальцы: — Дитя мое, на этот раз я не дам себя разубедить. Все, о чем я тебя прошу подумать, — это список женихов. Если никто не по сердцу, просто скажи. Но если попадешь в беду, срочное замужество может спасти тебя. Я не встану с этой подушки, пока не получу твое согласие. Снаружи донесся призыв к полуденной молитве. День был на исходе. — Пери, не будь такой упрямой. Времена меняются — должна измениться и ты. — Наоборот, матушка. Другие женщины луноподобны, хнычущи и уступчивы. Но не я. — Прошу тебя, дитя. Молю. Как женщина, давшая тебе твое первое молоко, я имею право заявить свою волю. Пери тяжело вздохнула; мать выложила довод, который не сможет отклонить ни один ребенок. — Ну хорошо, если тебе так нужно, однако не делай это публичным действом. — Почему же нет? — Потому что это мой последний выбор. — Дитя мое, какая ты странная! — раздраженно протянула мать. — Что за женщина, которой не хочется замуж! Пери отвернулась: — Ты не поймешь — твоя кровь лишена этого. — Ой-ой-ой! — сказала мать. — Я никогда не выдавала себя за особу царской крови, как ты. Но скорее всего, твоя кровь и виной всем твоим причудам по сравнению с другими женщинами. — Возможно, — отвечала Пери тоном, означавшим конец, словно захлопнувшаяся дверь. — Матушка, я хотела бы просидеть с тобой весь день, но сейчас лучше позволь мне вернуться к моей работе. — Тебе позволено, — отозвалась Дака, с усилием поднимаясь. — Но не забудь: защищать тебя — мое право. Сохраняй это в сердце, даже если тебе не нравится выбранный мною для этого способ. — Конечно, матушка, — смягчилась Пери. — Остаюсь твоей преданной дочерью. Дака прошествовала к дверям с гордостью старого израненного воина, наконец-то победившего в долгом сражении. Пери покачала головой и вздохнула: — Надежда вновь затрепетала в ее сердце! — Повелительница, неужели вы никогда не выйдете замуж? — спросил я, надеясь, что так оно и есть. — Только Бог это знает, — рассеянно отвечала она. — Правда в том, что я не слишком об этом задумываюсь, а вот моей матушке это дает занятие. Теперь давай вернемся к нашим планам, пока еще не слишком поздно. Тем вечером я получил письмо от моей сестры Джалиле, которой уже было четырнадцать. Я нетерпеливо вскрыл послание, желая узнать новости. Джалиле сейчас жила с троюродной сестрой нашей матери в маленьком городишке на жарком и сыром побережье Южного Ирана. Она писала мне каждые два-три месяца, что позволяло следить за новостями ее жизни и успехами в учебе. Следить за ее обучением издалека было непросто, но я настоял, чтоб матушкина сестра наняла самую лучшую наставницу, и теперь, невзирая на тетушкины жалобы, посылал деньги наставнице напрямую. Джалиле писала, что погода у залива становится все жарче и влажнее, все труднее сохранять голову свежей, но стоило ей приступить к изучению стихов Гургани, как все изменилось. «Его речь так прекрасна, что мне хочется прыгать и танцевать. Когда он советует следовать нашим прекраснейшим желаниям, пока наша глина не рассыпалась, мне хочется попроситься к нему в ученики! Но тут моя наставница напоминает, что я должна учиться быть неуклонной, как солнце, и я смиряю мое бунтующее сердце и повинуюсь. Дорогой брат, радуют ли вас мои письма? Не найдется ли у вас для меня какого-нибудь места? Я почти выросла, как непрестанно напоминает мне моя тетушка, и жажду быть полезной…» Если бы я только мог что-то сделать! Джалиле сейчас писала намного лучше дворцовых женщин. Я жаждал попросить Пери нанять и ее, но она только что взяла на службу меня, и было слишком рано просить о таком серьезном одолжении. Я не хотел разбивать сердце Джалиле — и мое собственное, — пообещав ей то, чего не смог бы исполнить. Память о том, какой я видел ее в последний раз, угнетала меня: малышка сползает с упрямящегося осла, ручки тянутся ко мне, залитое слезами лицо словно тает. Не мог я забыть и прощальных слов матушки: «Верни нашу честь. Не ради меня — ради своей сестры». Я тут же ответил Джалиле, восхваляя красоту ее почерка, и попросил ее быть терпеливой. Перед закатом я отправился пройтись по центру Казвина. Голуби возле базара уныло хлопали крыльями, не находя обычной поживы. Огромные деревянные ворота были все еще заперты, и на улицах не было даже попрошаек. Я свернул к ближней харчевне, где обычно собирался базарный люд, заказал кальян и назвался соседям торговцем из Таври-за. Лица их были вытянуты от тревоги, беседа текла вяло, пока я не заказал несколько кувшинов вина, а для самых благочестивых — чай. — Надеюсь, что с голоду не умрем, — сказал я, стараясь растворить шлюзы их красноречия. — А что лучше: умереть от голода или быть убитым на улице? — спросил старик с умными глазами. Смех вспыхивал в комнате — люди шутили насчет лучшего способа умереть. — Ты прав, брат, — сказал я, словно понимал, о чем он говорит. — Можно тебе налить еще? Вскоре я узнал, что базар оставался закрытым из-за многочисленных убийств. Слухи были, что таккалу убивали остаджлу в отмщение за все те годы, когда они были в милости у шаха Тахмаспа, а затем и остальные воспользовались случаем свести счеты с людьми, которых они не любили или которым завидовали. — Должен же кто-то сказать этим ишакам во дворце, чтоб сделали хоть что-нибудь! — проворчал старик. Следующим утром на совете после краткого наставления от Пери и меня Анвар поднял тревогу из-за неработающего базара. Дворец не дождался своих обычных поставок, кухни простаивали, урожай загнивал в полях — и скоро беда ожидала всю торговлю. — Сердце страны вот-вот остановится, — заключил он. Люди слушали внимательно, потому что Анвар, неукоснительно молившийся трижды в день, был известен благочестием и честностью. Покойный шах отличил его, сделав начальником над всеми делами гарема и снабжением деньгами мечетей, колодцев и дворов для паломников. — Торговцы отказались открыться, потому что простых горожан убивают, — добавила Пери из-за занавеса. Она не могла открыто упрекнуть так-калу, не вызвав раздора в стране. Поднялся ее дядя: — Думаю, нам следует послать стражу арестовать злоумышленников и предать их смерти. Это даст урок, который никто не захочет повторить. — Разве это не крайняя мера? — спросила Пери. Я помнил, что случилось с Хайдаром, и забеспокоился из-за Шамхаловой кровожадности. — Нет, если мы сначала честно предупредим жителей, — ответил он. Халил-хан-афшар, командующий личной гвардией покойного шаха, назначенный охранителем Пери еще в ее младенчестве, решил вмешаться. — Нам следует выделить отряд стражников для объезда города и оповещения о том, что каждый, уличенный в участии в заговорах или насилии, будет наказан, — сказал он. — Мы разнесем эту весть повсюду. — Сделай это, — сказала Пери, — и напомни им, что суд над другим человеком есть лишь дело шаха и его Совета справедливых. Мой брат, когда взойдет на трон, станет преследовать убийц. — Если он взойдет на трон, — вставил Садр-аль-дин-хан-остаджлу издалека. — Ему ведь сперва надо приехать? — Он в пути, — отрезала Пери. — Достойная правительница, мы завтра же вышлем отряд, — сказал Халил-хан. — Чего еще ты желаешь от нас? — Вот чего, — сказала она. — Всем таккалу следует отправляться в лагерь моего брата и как можно скорее изъявить ему свое почтение.