— Да сохранит Бог ваших соратников. — Иншалла. Я допил чай, поблагодарил старика за беседу и быстро ушел. Почему шах счел необходимым воспользоваться ссорой из-за больной овцы как поводом наказать суфиев? Он мог бы наказать кого угодно. И если шах желал, чтоб остаджлу отомстили суфиям в качестве доказательства своей верности, с чего он решил послать кызылбашей? Мне надо было придумать, как собрать эти непонятные и разрозненные осколки в ясную и четкую картину. Поспешив во дворец, я рассказал Пери все, что узнал от суфия, с удовольствием отмечая по ее глазам, как она впивает новости. Но затем она нахмурилась: — Я думала, ты болен. — Был, — поспешно ответил я. — Я пошел на сама за целебной силой. Пери недоверчиво прищурилась: — Ради твоей же собственной безопасности лучше сообщай мне, чем ты занят. — Непременно. Прежде чем мы смогли перейти к обсуждению моего поведения или значения узнанного мною, явилась ее матушка со своими спутницами. Я произнес все приветствия и отступил к дверям в ожидании приказаний. Царевна поздоровалась с матерью и велела подать угощение, но так ерзала на подушке, что ее недовольство было очевидно. — Дитя мое, я принесла новости. Помнишь, я обещала тебе вернуться со списком подходящих женихов? — Помню, но сегодня я занята, — ответила Пери, поморщившись. — У меня сразу несколько дел, куда серьезнее, чем выбор мужа. — Нет, слушай меня, — сказала мать, устраивая на подушке свои бедра. — Нынче утром я получила письмо от родственницы из Систана, которой я писала насчет твоего двоюродного брата Бади аль-Замана. Пери вздохнула, и я безмолвно откликнулся ее нетерпению. — Не беспокойся, я не собираюсь тебе его предлагать, — продолжала мать. — Бади аль-Заман мертв. Его нашли в постели с кинжалом в сердце. Глаза Пери затуманились, будто она мгновенно ослепла. — Боже милостивый! — И не он один, — добавила мать. — У него был сын, годовалый младенец. Найден задушенным в детской. Мы все потрясенно молчали. Плечи Азар-хатун поникли, словно на них обрушился удар. Я почувствовал, что мое лицо кривится от невозможности поверить, как и лица стоявших вокруг. — Какой ужас! — выдохнула Пери. — Что может быть нежнее, любимее и драгоценнее младенца? Что омерзительнее убийства дитяти, через великие страдания подаренного матерью миру? Это невообразимо. — Да смилуется Бог над его душенькой, — прошептала Дака-черкес. — Нам нельзя терять способность мыслить, особенно сейчас, когда она нам так нужна, — сказала Пери. — Убийство ребенка подтверждает, что это удар, призванный уничтожить весь род Бади альЗамана. Кто ответит за это? — В письме не сказано. Однако ясно, что народ провинции возненавидел правителей-кызылбашей и намерен выдвинуть своего правителя. — Значит, нам придется разбираться с еще одним бунтом. — Боюсь, что так. Взгляд Пери встретился с моим, и я мгновенно понял, чего она боится. — У кого есть известия от других царевичей за последние дни? — У меня нет, — сказала Дака. — Джавахир, немедленно отправляйся проведать Ибрагима и Гаухар. Я поспешно выбрался из дворца и зашагал вниз по Выгулу шахских скакунов к дому Ибрагима и Гаухар. Оставалось надеяться, что найду их целыми и невредимыми. Наверное, мне окажут честь краешком глаза увидеть их знаменитую библиотеку, включавшую тысячи книг, в том числе и бесценную рукопись стихов Джами, создававшуюся десять лет. Мне не позволили даже войти во двор. Вооруженные люди остановили меня и сказали, что Ибрагим под домашним арестом. Задыхаясь, я вернулся в дом Пери, где меня встретили громкие рыдания. Мать Пери прильнула к ней, заливаясь слезами. Пери обнимала ее, стараясь успокоить. — Что случилось? — спросил я Масуда Али, чьи зеленые глаза совсем потемнели от страха. — Сулейман, брат Пери, мертв, — прошептал он. Я в ужасе отшатнулся. — Сводные братья, Имамкули-мирза и Ахмад-мирза, тоже найдены мертвыми в своих покоях. Им было всего тринадцать или четырнадцать. Я сполз на подушку, и вдруг у меня в мозгу прояснилось, будто крохотные разноцветные черепки сложились в мозаичную картину. Пока кызылбаши занимались войной с суфиями, царевичей некому было защитить, и Исмаил без труда мог приказать остальным вельможам казнить, кого ему хотелось. Я был благодарен Богу, что Махмуд жил в далекой провинции, в самом сердце Кавказа, но эти новости переполнили меня ужасом, и я решил немедленно его предупредить. — Отчего Бог посылает мне столько горя? — в слезах причитала Дака. — Сначала муж, затем мой единственный сын. Я не выдержу следующего. Какая женщина утратила больше? — Или какая из дочерей? — ответила Пери. — Сколько смертей еще надо увидеть? — Дитя мое, ты еще так молода и уже столько перенесла! — Дака провела пальцами по сухим векам Пери, нащупывая влагу. — Почему ты не скорбишь?.. — Ливень из черных туч льет в моем сердце, — прошептала Пери. — Погода во мне такая, какой никто еще не видел. Но я не позволю себе сломиться, когда могу помочь царевичам, которые пока живы. — Мое бедное дитя! — Ее мать согнулась в рыданиях. — Матушка, я должна выстоять. Глаза Пери нашли меня, без слов умоляя о целебном бальзаме хороших вестей. — Что ты узнал? У меня свело внутренности от желания утешить ее. — Шахская стража стоит перед домом Ибрагима, но я думаю, что он еще жив. — Так, Джавахир, мы должны найти кого-то, кто поможет нам защитить его. — Да, и остальных детей шаха, — быстро добавил я, — например, Махмуда. Я поперхнулся, выговаривая его имя. Пери велела принести свои покрывала, и я поспешил за нею к высоким деревянным дверям, пока спутницы вели матушку в ее покои. — Я виновата в том, что думала недостаточно быстро, — говорила мне Пери. — Я же вчера видела, как собирается отряд на Выгуле. Когда ты сказал мне о суфиях, я должна была немедля высчитать. Кто из приближенных шаха может знать все о его намерениях? — Наверное, никто. Подозреваю, что свои приказы о казнях он отдавал исполнителям по одному. — Нам надо встретиться с Султанам. Надеюсь, материнское сердце угадывает больше. Когда мы шли садами, полил тяжелый ледяной дождь, стегавший, словно плеть. Лицо Пери казалось покрытым слезами. Она вытерла покрасневшие глаза, и лишь тогда я понял, что она никак не может запрудить реки своей скорби. Когда мы вошли в покои Султанам, Пери велела евнуху провести нас к госпоже. Он ответил, что спросит, принимает ли она. — Это срочно, — сказала Пери. — Мы не уйдем, пока не увидим ее. — Как пожелаете. Вскоре нас пригласили. Сошвырнув с ног мокрую обувь перед дверями Султанам, Пери вошла. Я аккуратно составил ее черные, тисненные золотом туфли и оставил рядом свои. Султанам сидела на подушке, облаченная в черные траурные одежды. Глаза ее покраснели, великолепные седые кудри беспорядочно разбросаны по плечам. Пери поздоровалась с Султанам со всем уважением, полагающимся «первой жене моего почитаемого отца». После ответного приветствия Султанам Пери опустилась на подушку рядом с нею и начала говорить очень тихо и серьезно. — Знай, что я смирю себя как угодно, лишь бы заручиться твоей помощью, — сказала она. — Пятеро царевичей мертвы, среди них мой брат, второй под домашним арестом, судьба остальных неизвестна. Твой сын решил уничтожить всю династию? Глаза Султанам наполнили слезы, а рот искривился — она признавала поражение. — Хотела бы я знать, что у него на душе, — ответила она. — Этим утром, когда услышала про царевичей, я пошла к нему. Я бросилась перед ним на колени, рвала волосы и умоляла пощадить моего сына Мохаммада Ходабанде и пятерых его детей. Исмаил ответил, что мятеж повсюду и что я должна дать ему возможность вырывать злодеев с корнями. Две женщины обменялись взглядами. — Я глубоко сочувствую твоей утрате, — добавила Султанам. — А я твоей. Все ли наследники под угрозой? — Не все, — ответила Султанам. — После того как я поклялась, что умру от горя, Исмаил обещал пощадить Мохаммада и его детей, пока они вне Казвина. Тогда я послала гонца к Мохаммаду и его старшему сыну Султану Хассанмирзе, предупреждая, что любого незнакомца они должны воспринимать как возможного убийцу. — Но Мохаммад непригоден для трона, — возразила Пери. — С чего Исмаилу преследовать человека, уже ослепшего?