Дядя Пери, Шамхал-черкес, поднялся, чтоб высказаться: — Всем известно, что во дворце есть женщина, чей почерк похож на шахский. — Его указательный палец устремился вверх для значительности. — Как можно быть уверенными, что это не ее рука? — Пусть вы сомневаетесь в почерке, но печать моего отца знают все, — отвечал Хайдар, указывая на завещание. — Уж ты, конечно, не станешь отрицать, что это она? — Любую печать можно подделать, — не уступал Шамхал. — А эта подлинная, клянусь, — уверял Хайдар. — В таком случае пусть принесут печать шаха для сравнения, — настаивал Шамхал. Мне случалось видеть, как шах использовал печать для самых важных писем; он носил ее на цепочке вокруг шеи. Мирза Салман Джабири, глава всех дворцовых служб, включая и резчиков печатей, был отправлен казначеем в погребальные покои — сделать оттиск шахской печати на чистом листе. Тем временем Салим-хан приказал подавать угощение. Целая армия слуг вбежала с подносами горячего кардамонового чая, а другие несли блюда орехов, фиников и цукатов. Среди всей этой суматохи главный евнух Султанам, гигант с шеей борца, выскользнул из зала. — И что ты думаешь? — спросил я Баламани. — Думаю, Хайдар лжет. Если бы шах решил выбрать его, почему не провозгласил о выборе при жизни? — Но тогда Хайдару пришлось бы опасаться покушения. Баламани фыркнул: — А сейчас ему опасаться нечего? Он точно ягненок, которого вот-вот прирежут. Пока мы пили чай, мирза Салман вернулся в комнату с влажным оттиском печати на чистом листе. Он передал бумагу Салим-хану, который развернул ее. — Я уверен, что это та же печать, что и на завещании, — объявил он и передал ее по кругу, чтобы все могли взглянуть. Знать рассматривала оттиск, а тем временем евнух Султанам вернулся, чуть запыхавшись, и прошептал что-то на ухо ее брату Амир-хану-мовселлу. Глаза его расширились, и, прежде чем евнух договорил, он встал. — Одна из скорбящих жен посетила шаха ранним утром после его кончины, — сказал он. — Причитая над его телом, она случайно наткнулась на печать у горла и нащупала на ней остатки мягкого воска. Это предполагает, что печать недавно использовали или, возможно, сняли с шеи шаха, а потом вернули на место. Зал опять взорвался криками. Салим-хан потребовал тишины и велел привести стражников мертвого шаха. Первый, чьи ширина плеч и немалый рост были почти одинаковы, поклялся, что за ночь печать не снимали, а за ним поклялись остальные. Но все понимали, что стражу можно было подкупить, и страсти в зале накалились, когда стало ясно, что ответа на вопрос о подлинности завещания нет. Перебранка ширилась, и Баламани смотрел на это с отвращением: — Этого я и боялся. Каждая кучка будет стоять за того, кто облагодетельствует их племя, а не за человека, который станет лучшим шахом. — И кто бы это мог быть? — Великий визирь Низам аль-Мульк писал, что после смерти все правители предстанут перед лицом Бога со связанными руками. Только тех, кто был справедлив, развяжут и введут в рай. Остальные будут ввергнуты прямо в ад и вечно бичуемы по рукам. — Как верно! Я подумал, что Махмуд был бы куда лучшим правителем, чем Хайдар, пусть и он тоже не слишком опытен, чтоб править самому. Но оставил свое мнение при себе: как слуга Пери, я должен поддержать ее выбор. Салим-хану потребовалось время, чтоб восстановить порядок; он гремел так яростно, что его могли слышать за толстыми стенами дворца. Багровый от гнева и усталости, он смотрел на придворных, не желавших униматься. Когда все стихло, Хайдар снова заговорил. — Обещаю всем, что мое правление воссияет справедливостью для каждого народа и каждого человека, — возгласил он. В доказательство созванные им слуги выкатили тележки, полные сокровищ. Он запускал туда руки и раздавал подарки. Амир-хан-мовселлу получил тяжелый серебряный самовар, так тонко изукрашенный, что нельзя было и вообразить в нем такую обыденную вещь, как чай. Мирза Салман стал обладателем двух огромных бело-голубых фарфоровых ваз из самого Китая. Придворные помоложе получили парадные шелковые халаты, настолько драгоценные, что их можно будет носить лишь по самым торжественным случаям. Дары складывали возле каждого из знатных, пока зал не стал напоминать базар. — Он грабит казну, еще не получив ее! — громким шепотом обличал Шамхал-черкес. Но когда подарки были розданы, общее настроение смягчилось; все придворные задумались о своем грядущем благе. — Благородные господа, спрашиваю вас опять: могу я ожидать вашей поддержки? — Хайдар выглядел куда увереннее, чем прежде. Как печально, что даже богатых можно подкупить пустяками! — Моей — можете, — сказал Хоссейнбек, вождь остаджлу. К нему присоединился хор голосов, чьи владельцы, однако, не спешили показаться. Все помнили о риске угодить не на ту сторону. Посланник, вбежавший в зал, шепнул что-то на ухо Салиму, и тот прервал речи остальных, чтоб возгласить: — Добрые люди, командующий шахской стражей мне сообщает, что из-за нынешних событий караулы, расставленные за дворцовыми вратами, отказываются уходить, пока не будет решения о преемнике. Никому не будет разрешено покинуть дворец или войти в него. Хайдар отступил назад на возвышение и огляделся, как онагр, завидевший цепь охотников. Левый глаз его замигал так отчаянно, что я отвернулся. Выслушав пронзительное бормотание из-за занавеса, он скомандовал: — Открыть врата! — У меня нет полномочий приказывать армии, что делать, — ответил Салим. — Это право шаха. Он будто сам изумлялся тому, что говорил. Разве Хайдар только что не объявил себя нашим повелителем? Баламани придвинулся ко мне: — Сегодня четверг — значит, в карауле у ворот Али-Капу стоят воины племени таккалу. У Хайдара в голове мозги или рис? Таккалу десятилетиями враждовали с остаджлу. Хайдар, явно испуганный, тихо произнес: — Я законный шах, и в это смутное время призываю в защиту Бога, как тень Его на земле. Собрание распущено. Он сошел с возвышения и покинул зал, охраняемый стражей и евнухами. Салим-хан объявил совет закрытым, и знатные мужи тотчас принялись сбиваться в кучки, сговариваясь за или против Хайдара. — Думаешь, он победит? — шепнул я Баламани. Он развел руками. — Что бы ни случилось, они еще могут оказаться на вертеле! — ответил он, глядя на разгневанных придворных, окружавших нас. — Некоторые из них сделают неверный выбор и будут изрублены в кебаб… Я поморщился, услышав его жуткое предсказание. Наши глаза встретились и разошлись. Никому из нас не довелось за годы службы испытать такой угрозы. Я поспешил назад в покои Пери, жаждая узнать, поддерживает ли она смелый ход Хайдара. Пери вышла вскоре, щеки ее горели, словно у танцовщицы после выступления; черные пряди беспорядочно выбивались из-под платка. — Что случилось? — Хайдар с матерью обратились ко мне, требуя поддержки. Когда я отказала, Хайдар пригрозил мне тюрьмой. Я низко поклонилась, поцеловала прах у его ног и притворилась, что признаю его истинным шахом. Только тогда он отпустил меня. Ее глаза расширились, она судорожно вздохнула, будто лишь сейчас осознав, какой беды избежала. — Повелительница, кому вы отдадите свою поддержку? — Еще не знаю. Я помедлил, обдумывая положение. — Если у Хайдара много вооруженных сторонников за стенами дворца, он может взять верх. — Ступай в город и вернись с новостями. — Но как я выберусь? Все дворцовые врата перекрыты стражей таккалу. — Маджид подкупит одного из их начальников. Они знают, что я не на стороне Хайдара. Я выскользнул через боковые ворота дворца — стражник помахал мне вослед — и зашагал к главному базару. Прежде в этот теплый солнечный день матери торговались бы с продавцами, а дети щебетали от удовольствия, что гуляют. Но сейчас улицы были пустынны. Когда я подошел к главному входу базара, то увидел, что огромные деревянные двери накрепко заперты. Клянусь Всевышним! Никогда в жизни я не вццал базара, закрытого в середине недели. Подбежав к старому заброшенному минарету, я вскарабкался по сбитым ступенькам. Через окошко, прежде служившее для оглашения молитвы, виден был весь город, позолоченный солнцем: глинобитные дома окружали мечети, базары и парки. Дворцовые земли выделялись посреди всего, напоминая огромные ковры, затканные цветами и деревьями, которые соперничали друг с другом в красоте. Северные врата были наглухо перекрыты стражей. Мой взгляд отыскал сине-белые изразцы врат Али-Капу, где толпились сотни воинов-таккалу из шахской стражи, а также множество их сторонников; они строились в боевые порядки, их сабли, кинжалы, луки и стрелы были наготове. Где же приверженцы Хайдара? Почему они не вышли поддержать своего нового шаха? Я поспешил туда, где стоял дом его дяди, хана Хакабери, но не обнаружил никакого движения, потом безуспешно стучал в ворота нескольких других союзников, пока не добрался до дома Хоссейнбека-остаджлу. Большой отряд людей, вооруженных саблями и луками, собрался у него во дворе. Я поклонился воину с алевшим на щеке шрамом, разглядев такой же алый колпак в его чалме, означавший кызылбаша, верного Сефевидам. — Отчего задержка? Он насупился: — Ты кто такой? — Я служу при гареме. — Полумужик! Он потер свой пах, будто уверяясь, что его мужское достоинство на месте. Сжимая рукоять сабли, он отошел к своим соратникам, будто опасаясь, что может заразиться моим состоянием. Хотел бы я посмотреть, как он поведет себя под кривым и длинным ножом оскопителя, — тогда мы бы узнали, кто храбрее.