Миссис Хэллоран жестом велела мисс Огилви проводить гостей до лестницы, и та бочком засеменила вслед. — Знаете, — произнесла миссис Хэллоран, откидываясь на спинку кресла, — я готова убить тетю Фэнни! — Жизнь — лишь мимолетный миг, — заметил Эссекс. — Перестаньте сейчас же! На Сатурне вы бы произвели хорошее впечатление. — Амброзия — не мой напиток, — шутливо поморщился тот. — Тем не менее надо что-то предпринять. Я не допущу, чтобы летающие тарелки приземлялись на мой газон! Эти люди не имеют ни малейшего уважения к частной собственности! Нужно сегодня же проверить все калитки. Возьмите капитана и обойдите периметр; проверьте, чтобы никто не смог войти или перелезть через стену. Заприте все калитки и проследите, чтобы они оставались такими. Если понадобится, поставьте новые замки. Никто не должен входить и выходить без моего разрешения, особенно мисс Огилви! — А тетя Фэнни? — тихо спросил Эссекс. — Да уж… — вздохнула миссис Хэллоран. — Тетя Фэнни нам еще преподнесет сюрпризов! Я не стану запрещать ей ходить в деревню, при условии, что она будет спрашивать разрешения пройти через калитку. Объясню ей, что это ради ее же безопасности — надеюсь, поверит. В принципе, ее капитан еще может нам пригодиться, да и места пока всем хватает. — Все это хорошо, но как отпугнуть летающие тарелки? — Можно поставить на газон таблички, — раздраженно ответила миссис Хэллоран. — «ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПРИЗЕМЛЯТЬСЯ КОСМИЧЕСКИМ АППАРАТАМ!» А если прилетят, отдадим им тетю Фэнни с мисс Огилви. Знаете, Эссекс, я и в самом деле страшно зла: мисс Огилви со своей безудержной болтовней едва не отправила нас всех на Сатурн! — Пока вы наслаждаетесь дорогими винами, вы в безопасности, — напомнил Эссекс. — Более того, — продолжала миссис Хэллоран, — если «Истинно верующие» попытаются еще раз войти в этот дом, я хочу, чтобы вы с капитаном приготовились оказать самое жесткое сопротивление, вплоть до применения силы. Единственное верование, которое я хочу донести до умов «Истинно верующих», — это несгибаемая убежденность в том, что я не являюсь их членом. — Совсем как мистер Петерсон. — Вовсе нет! По-моему, мистер Петерсон — ничтожный слабак! — Возможно, все это время тетя Фэнни ошибалась, — лукаво заметил Эссекс. — Возможно, наш дом и его обитатели сгинут вместе с остальным миром… И тогда «Истинно верующие» будут смеяться последними — если только на Сатурне смех не запрещен. Глава шестая Тем временем тетя Фэнни снова потерялась. Она планировала дойти до фруктового сада и полюбоваться цветущими яблонями; неспешно обошла вокруг дома, спустилась в нижний розарий и сама не заметила, как заблудилась: то ли не в ту калитку вышла, то ли не на ту тропинку свернула, но только фруктового сада впереди не было; лишь через несколько минут она поняла, что попала в лабиринт. Нет, лабиринт вовсе не пугал тетю Фэнни. Как и все подобные затеи, лабиринт подчинялся определенной логике, основанной на имени покойной матери тети Фэнни, которую звали Анна. Нужно повернуть направо, налево, затем еще раз налево, направо и снова налево-направо-направо-налево и так далее, поочередно, до самого центра. В детстве тетя Фэнни часами пыталась затеряться в лабиринте, но ей никак не удавалось забыть имя матери. Снова и снова безошибочно выходя в центр лабиринта, к каменной скамейке и мраморной фигуре по имени Анна — хотя мать тети Фэнни ни за что не позволила бы изображать себя в таком неприличном виде, даже без нижней юбки! — тетя Фэнни в слезах бросалась на землю. Неужели ее всегда ждет разочарование, поскольку она не может забыть ответ? Неужели ей так и не удастся заблудиться, как это получалось у других, и бесцельно метаться туда-сюда, не понимая, где выход? И вот теперь, будучи взрослой и давно позабыв про лабиринт, тетя Фэнни наконец потерялась в нем. Она прислонилась спиной к изгороди, нерешительно глядя на раздваивающуюся тропинку, и подумала: я не была здесь тысячу лет, как тут все запущено! Сперва она не испытывала страха, ведь прежде ей не удавалось потеряться. По обеим сторонам росла высокая живая изгородь, хотя ее должны были срезать до человеческого роста. В прошлый раз, в тайном саду, было то же самое. Тетя Фэнни раздраженно вздохнула: конечно, никто, кроме нее, здесь не ходит, а с ней можно не считаться! Нет, этого нельзя допускать! Анна, вдруг вспомнила тетя Фэнни. Прежде она могла по памяти нарисовать лабиринт, наизусть зная все хитрые уголки и повороты. В одном месте тропа, казалось, делает круг; давным-давно она нашла здесь птичье гнездо. Кульминация всегда настигает неожиданно, когда ты уверен, что свернул не туда. В одном из тупиков тетя Фэнни построила свой крошечный замок… — Анна, — произнесла она вслух и повернула направо. Доберусь до центра, думала тетя Фэнни, и посмотрю, сохранилась ли статуя Анны такой, какой я ее помню; возможно, ее забросили или испортили. Надо будет сказать Орианне, что изгородь в неприличном состоянии, особенно в лабиринте, куда никто больше не ходит. Наверняка многие даже не подозревают о существовании лабиринта; может, позабыли, а может, им никто не рассказывал. Изгородь так разрослась, что повороты стали неразличимы, ветки переплелись между собой и не пускали ее в нужную сторону. Тетя Фэнни раздраженно шла дальше. Налево, затем направо… Все еще не испуганная, тетя Фэнни остановилась на минутку, чтобы вспомнить чувство давно забытой ярости: вот здесь был поворот, который ее особенно злил много лет назад, поскольку вел в тупик, и она никак не могла себя обмануть, как бы ни старалась забыть об этом. И, наверное, уже никогда не забуду, думала она, сворачивая вправо, ведь это часть моего сознания, очень давняя и очень прочная. Лучше бы они сделали лабиринт посложнее! Анна, Анна, Анна… Ветви окружали со всех сторон. На секунду ей показалось, что изгородь просто разрослась и скрывает аллею; лишь потом она поняла, что повернула не туда, потеряла «Анну». Впрочем, это не страшно: где бы ты ни был, Анна тебя выведет. Тетя Фэнни повернула назад, затем направо, помедлила, снова повернула и окончательно затерялась в дебрях лабиринта. Запыхавшись, она прислонилась к изгороди. Минотавр, Минотавр… Крепкие ветви окружали, не пуская на свободу; тетя Фэнни крикнула: «Анна, Анна!» — и бросилась бежать, отчаянно пытаясь вырваться из плетеной ловушки. В какой-то момент она ясно увидела выход и даже протянула руки к свету, но не смогла прорваться сквозь ветви. Но ведь это мой лабиринт, подумала она, я здесь выросла; я не могу быть его пленницей, я прекрасно знаю дорогу! Она свернула и заблудилась еще больше. Становилось все темнее; ветви сплетались над головой, почти наглухо затеняя тропинку; наверху кое-где мелькали проблески света. Налево, направо, направо, налево… Упругие пальцы ветвей цеплялись за платье, за волосы, оставляли царапины на щеках; Анна, влево, Анна, вправо… — Смотри, — произнесла тетя Фэнни вслух (уже совсем стемнело, никто не знал, где она), — вот здесь я однажды похоронила куклу, на неверном повороте, чтобы никто не смог найти ее могилку. Вот здесь, прямо на этом месте, я похоронила свою куклу. Я всегда выбиралась отсюда; я нарочно старалась потеряться; сюда, я приходила и пряталась, когда мне было грустно… Вот за этим поворотом я порезала руку об острую ветку, и брат перевязал мне руку, потому что мама умерла. Помню, мы оба плакали; я приходила сюда и притворялась, будто заблудилась и больше никогда не смогу вернуться домой… А теперь все не так! И тут, не успев даже осознать этого, тетя Фэнни очутилась в центре лабиринта. Изгородь по обеим сторонам разделилась, под ногами вместо гравия оказался газон. В сумраке виднелась мраморная скамейка, а над ней печально склонялась статуя по имени Анна — одинокая, ведь никто уже давно не приходил сюда — с любовью тянущаяся к пустому месту. Те, кто помнил ее имя, всегда выходили к центру лабиринта. Тетя Фэнни против воли подошла к скамье и рухнула на нее. Вокруг шуршали сухие листья, над головой склонилась статуя, простирая голые руки с нежностью и любовью. Тетя Фэнни зарылась лицом в сухие листья. Что ж, я здесь, в самом сердце лабиринта, я прошла сквозь него — так где же тайна, которую я должна была узнать после стольких мучений? Вот я, здесь, где моя награда? Что я заслужила, чему научилась, что отвергла? Мама, мама, думала она, ощущая тепло мрамора. — ФРЭНСИС, ФРЭНСИС ХЭЛЛОРАН… Тетя Фэнни без труда нашла выход из лабиринта; у нее не было времени ошибаться, хаотично метаться туда-сюда («Анна, Анна!»), а если она и кричала, то никто ее не слышал; ФРЭНСИС ХЭЛЛОРАН, ФРЭНСИС, ФРЭНСИС ХЭЛЛОРАН, и тетя Фэнни прорывалась сквозь ветви и листья; ФРЭНСИС ХЭЛЛОРАН, и она выбежала из лабиринта на тропинку к розарию; ФРЭНСИС, ФРЭНСИС, ФРЭНСИС, а вот и Эссекс стоит невдалеке… — Эссекс, — позвала она, — помогите мне, умоляю, отведите меня домой! — ФРЭНСИС ХЭЛЛОРАН, — и это был совсем не Эссекс. Миссис Уиллоу дотошно записывала второе откровение тети Фэнни на четырех листах, вырванных из блокнота в главном холле, у телефона. Тетя Фэнни говорила четко и внятно, и миссис Уиллоу записывала почти дословно, хотя ее рука при этом дрожала. — Конец близится, — вещала тетя Фэнни, — и мой брат будет спасен. Грядет ночь ужаса, но отец проследит за своими чадами. Дети не должны бояться, дети должны ждать. Снаружи будут доноситься крики и мольба, но дети не должны выходить из дома, дети должны сидеть и ждать. Отец убережет своих детей. Пусть дети ждут… — Зачем вы это записываете? — спросила мисс Огилви. — Прошлый раз было то же самое. — Ш-ш-ш! — шикнула на нее миссис Уиллоу, продолжая конспектировать. — Пусть мой брат не опасается… — Тетя Фэнни металась на диване в гостиной; попыталась сесть, взмахнула руками и снова упала. — Пусть мой брат не опасается: он примет нас в объятья, укроет, спрячет и позаботится о нас, пусть мой брат не опасается; когда все исчезнет, мой брат будет спасен… Бояться нечего, нечего, мы в безопасности, в тепле, в тепле, в безопасности, все будет хорошо, не бойтесь… Я здесь, вас никто не обидит… Брат, спи спокойно… Брат, — кричала она, молотя руками воздух, — я здесь, я уже иду, мы все в безопасности! Грядет ночь ужаса, смерти и крови, но мы будем спасены. А теперь я спать ложусь, тихо Богу помолюсь…[11] — Ну это все и так наизусть знают, — прокомментировала мисс Огилви. Тетя Фэнни затихла. Миссис Уиллоу склонилась над ней и спросила с нажимом: — Скажите скорее, что нам делать? Мы точно в безопасности? Мы и правда должны оставаться в доме? Когда это произойдет? — Брат… — стонала тетя Фэнни. — Эссекс, позаботьтесь о ней, — распорядилась миссис Хэллоран. Тот склонился над тетей Фэнни и тихо спросил: — Фэнни, что нам делать? — Эссекс… Тетя Фэнни протянула руку, и Эссекс, покосившись через плечо на миссис Хэллоран, взял ее. — Фэнни, скажите, что нам делать? — Мы здесь в безопасности, — твердо заявила тетя Фэнни. — Нужно закрыть все окна и двери, чтобы крики умирающих не достигли наших ушей и не вызвали в нас сострадания, а ужасное зрелище не побудило нас в безумии броситься в самую гущу. Что неправильно, то неправильно, папа лучше знает. — И тетя Фэнни прижалась головой к плечу Эссекса. — Ну? — Тот вопросительно глянул на миссис Хэллоран. — Выясните, сколько еще осталось. Я хочу знать все загодя, не люблю, когда меня торопят. — Тетя Фэнни, когда это произойдет? Сколько нам еще осталось? — Вы задаете слишком много вопросов, — возразила миссис Уиллоу. — Даже я знаю, что медиум может ответить лишь на один вопрос по очереди. Что вы на нее наседаете! — Когда, тетя Фэнни? — После змеи, — ответила та. — После танца. После змеи. После дня будет ночь. После кражи беги прочь… — Поэзия! — воскликнула миссис Уиллоу и отшвырнула карандаш. — Ну все, пиши пропало: когда они ударяются в поэзию, толку больше не будет. — Мисс Огилви, проводите ее наверх и уложите в постель, — велела миссис Хэллоран. — Миссис Уиллоу больше не видит толк… Не успела она договорить, как вдруг огромное венецианское окно во всю стену, выходящее на солнечные часы, дрогнуло и бесшумно рассыпалось на тысячу осколков. Глава седьмая Мой дом… Миссис Хэллоран беспокойно ворочалась на огромной розовой кровати с шелковыми простынями. Только мой… Дом, где я смогу жить одна, куда я смогу забрать все, что люблю; мой маленький дом. Пусть вокруг темный лес, зато огонь горит ярко, и отблески пламени танцуют на окрашенных стенах, на книгах, на единственном стуле; над камином висят мои любимые вещи. Я сяду на единственный стул или лягу на мягкий коврик у камина, и никто не заговорит со мной, и никто не услышит меня; и всего будет по одному: одна чашка, одна тарелка, одна ложка, один нож. Я живу в своем маленьком домике в глубине леса, и никто меня не найдет…