Брат и сестра Петровские отнеслись к пропаже и поискам равнодушно. Роман сел на террасе и закурил сигару, а Настя поднялась к себе. Петр и Павлик стали обходить комнаты, заглядывать на шкафы и за них, нагибаться и проверять полы под диванами и креслами. Они шарили по дому около получаса, и, наконец, Павлик позвал своего наставника: – Я нашел. Он повел Петра Андреевича на чердак. Там в конце чердачного помещения стоял портрет, он был аккуратно прислонен к стене, а рядом стояла зажженная свеча. – Ты свечу зажег? – спросил Петр мальчика. – Нет, тут так и было. Я вошел, а она уже горела. – Значит, портрет стоит тут не более часа, точнее, свеча горит не более часа. Свеча толстая, но она почти уже догорела, даже если ее зажгли совсем целую, то все равно не более часа. Скорее всего, пока мы делали корабль капитана Флинта, а все остальные пили чай, на террасе портрет сняли и принесли сюда, поставили и зажгли рядом свечу. – Это сделал призрак? – Не думаю, не бывает никаких призраков. Давай бери свечу, а я возьму портрет. Они аккуратно спустились по небольшой лестнице, которая вела на чердак, и оказались на верхнем этаже у окна. Павлик задул свечу, а Петр Андреевич поднес портрет к глазам. Тут он заметил интересную деталь: в углу рамы снизу застряла небольшая ниточка. Петр аккуратно извлек ее и рассмотрел. Ниточка была небольшая, около двух вершков, голубого цвета и вроде как шерстяная. Молодой человек сразу представил, как человек поднимался с портретом по лестнице, держа одной рукой портрет, а другой придерживаясь за перекладины лестницы. Не самое удобное дело, как раз можно было задеть одежду – подол платья или брюки. Но кто был одет в голубое платье сегодня? Железманов лихорадочно перебирал, кто в каком туалете щеголял сегодня. Настя была в розовом платье, Мария Михайловна в серой юбке и блузке молочного цвета, Роман Семенович в костюме бежевого цвета. Девушки, которые прислуживали в доме, были одеты в цветастые платья. Никакого голубого цвета! *** Портрет был возвращен на место. Еще одной загадкой стало больше. Ощущение проделок нечистой силы возникало все сильнее и сильнее. Хотя не пристало после завершения курса в обучения в университете верить во всякие суеверия. Это же сказал и отец Сергий – монах Солотчинского монастыря, который пришел к Сабанеевой на следующее утро. – Верить в различных призраков, черных кошек, домовых – дело недостойное для настоящего христианина. Надо молиться, очищать душу постом и молитвой, тогда не будет никаких видений и дурных мыслей, – наставлял он. Поститься в доме Сабанеевых было не особо принято. Только в Великий пост вспоминали, что по христианской традиции пища делится скоромную и постную. Хозяйка дома Сабанеевых ценила комфорт и вкусную пищу. Поэтому она не скупилась на ведение дома, продукты покупались качественные и свежие. Конечно, в первую очередь Мария Михайловна думала о себе. Не имея теплых отношений с родственниками, она прекрасно понимала, что не желает никого обрадовать наследством. А если так, то зачем тогда копить? Надо сказать, что в те времена во многих домах проявляли равнодушие ко многим требованиям культа. В храм ходили редко, постились тоже не всегда. Только крестьянское сословие добросовестно блюло все ограничения. Мария Михайловна регулярно молилась, любила читать духовную литературу и беседовать с монахами, но ограничивать себя в пище не желала. Поэтому к наставлениям относительно поста женщина старалась относиться равнодушно, но два вчерашних происшествия так взволновали ее, что она была готова пересмотреть сегодняшнее меню и попросить заменить куриный бульон севрюжьей ухой. После разговора с Сабанеевой отец Сергий вышел на крыльцо. Петр и его ученик сидели рядом с крыльцом и пытались рисовать цветы, растущие на клумбе. Капризное среднерусское лето показало свой характер: небо затянуло тучками, того гляди начнет плакать дождичком. Поэтому ни в лес, ни на речку в этот день не пошли. Стали заниматься в усадьбе. – Добрый день, отец Сергий! – поприветствовал духовное лицо Петр. – День добрый, сын мой! Как успехи у Вас и у Вашего ученика? – Спасибо, потихоньку учимся всему. Мальчик старательный, терпеливый. Если бы нас еще не отвлекали разные мелкие происшествия, – Петру надо было вывести разговор на нужную тему. – Да, я уже слышал о двух вчерашних пропажах и находках. Нехорошее дело. – Кому-то надо было напугать Марию Михайловну. – Почему Вы решили, что напугать хотели именно ее? – удивился монах. – А Вы считаете, что это не так? Ведь она очень испугалась, просто до ужаса. Недавно отравили ее любимую собачку, и теперь она боится, что покушение может быть направлено и на нее саму. – Мне кажется, что происходящее в доме не направлено именно на Марию Михайловну. Все это зло имеет земное происхождение и направлено не столько против конкретного человека, а творится во имя удовлетворения интересов одной личности. – Чьих интересов? Вы хотите сказать, что понимаете, что происходит? – Да, я это очень хорошо понимаю. Зло и зависть, поселившиеся в доме, толкают человека на греховные поступки, о которых, возможно, он будет жалеть и даже жалеет сейчас, – монах говорил медленно, нараспев, с таким видом, словно ему было видение, открывшее правду дома Сабанеевой. – Так кто этот человек? – Железманов не верил ушам своим: неужели перед ним стоит человек, который знает все? И вот сейчас он может узнать правду? Однако монах не спешил с ответом. Он многозначительно посмотрел на собеседника. Потом открыл рот, собираясь что-то сказать. Неожиданно в этот момент сверху послышался шум: собеседники стояли на крыльце, а над крыльцом был небольшой балкончик, на котором стоял столик и два кресла. Вечерами старуха Сабанеева любила сидеть на этом балконе и любоваться угасанием дня. Сейчас там явно кто-то был! Их разговор явно кто-то подслушивал. Сверху раздался негромкий скрип (половицы в доме заслуженные), но и также до уха Железманова явственно дошел шуршащий звук. «Словно мышь в шкафу шебуршится», – вспомнился ему рассказ друга о показаниях раненой девушки. Петр Андреевич резко сбежал с крыльца и отбежал от дома, задирая голову. Однако увидеть таинственный источник звука ему не удалось, было видно, что кто-то быстро покинул балкончик: колыхание занавески явно выдавало это, но не могло подсказать, кто именно это был. Железманов вернулся на крыльцо, он хотел продолжить разговор с отцом Сергием, но тот повернулся и пошел к калитке. – Подождите, но Вы так ничего не сказали, – пытался остановить его Петр. – А Вы уверены, что я собирался Вам что-то говорить? Не слишком ли много Вы проявляете интереса к делам других? Напомню простую истину: не судите, да не судимы будете, – отец Сергий пошел по дорожке, смиренно опустив глаза. Петр понял, что ему больше ничего не скажут. «Почему, если он знает, кто творит все эти безобразия в доме, то не сказал? Неужели ему совесть позволяет покрывать убийцу? Или он узнал это при обстоятельствах, которые не позволяют ему назвать имя публично, то есть на исповеди? Но исповедует он только Марию Михайловну. Не может быть она убийцей!», – мучился в догадках молодой человек. Конечно, спрятать картину или балерину, метнуть в окно портсигар было под силу и ей. Но зачем? Чтобы еще больше рассорить домочадцев? Изображать из себя страдалицу? Это было похоже на старую и капризную женщину. Но сюда совсем не вписывалась смерть собачки. Сабанеева души не чаяла в своей любимице, трудно представить, чтобы она сама же ее отравила. Также не очень легко представлялось, чтобы старушка била по голове камнем горничную или наносила точный удар ножом гувернеру своего внука. Опять куча вопросов, на которые нет ответа. Наступило время обеда. Все обитатели дома проследовали в столовую, где были расставлены приборы, и стали рассаживаться по местам. Все, кроме Насти. Старуха недовольно смотрела на свободный стул. – А где Настена? – проскрипела она. – Роман, где сестра? – Не знаю. Вам не кажется, что мы уже в таком возрасте, что не обязаны следить друг за другом? Настя – взрослый человек и может сама отвечать за свои поступки, – парировал чиновник. – Вот она, современная молодежь, никакого почтения и уважения к старшим, я об этом очень серьезно подумаю, когда приглашу к себе нотариуса, – вступила Сабанеева на свою любимую дорожку. Наверное, она продолжала бы и дальше вещать на свою любимую тему, но в этот момент в столовую вбежала Настя. Впопыхах она уронила свою серую шаль: день был нежаркий, и шаль была в самый раз. Красивая вещь упала прямо рядом с Железмановым. Девушка пробежала к своему месту, даже не обратив внимания на потерю. – Извините, я чуть-чуть задержалась, зачиталась, – залепетала Настя. Петр в это время нагнулся и поднял шаль. Взяв ее в руки, он понял, что она только издали казалось серой: шаль была соткана из ниток разных цветов, сочетая серые, белые и… голубые нити! Серых было больше, поэтому издали шаль выглядела серой, но тонкие голубые нити вкраплениями шли через все полотно и по цвету потрясающе напоминали именно ту нить, которая зацепилась за раму картины. Более того, на одном конце шали Петр явно увидел небольшую затяжку, она была аккуратно разглажена, но было очевидно, что в этом месте ткань зацепилась за что-то твердое и нитка вылезла, а потом была оборвана. То есть картину перевесила Настя! Это было вполне реально. Петр зрительно представил, как девушка поднимается по лестнице, ведущей на чердак, держа в руках картину, а с плеч свисает эта шаль и цепляется краем за угол картины. Ведь провожать своего жениха Настя выходила именно в этой шали! Самое главное, это очень хорошо вписывалось в характер девушки: пугать, говорить гадости, а также делать их – все было так на нее похоже. Впрочем, отравить собачку тоже. Животное в доме никто не любил, но, пожалуй, именно Настя больше всех испытывала неприязнь к Жули. Выходит, именно Настя совершает все эти преступления? Ведь если серьезно подумать, то вполне возможно, что она могла и камнем по голове садануть, и удар ножом нанести. Надо заняться этой барышней более детально. После обеда вместо дневного отдыха Железманов сел писать записку другу. *** Зазнаев после обыска в комнате Вернова и так был обеспечен интересным чтением: он разбирал бумаги, изъятые из комнаты подозреваемого. Их было достаточно много: письма, счета, дневник. Со счетами и деловыми письмами следователь разобрался достаточно быстро. Они и в самом деле подтверждали, что бывший дипломат Николай Сергеевич Вернов занимался переводами и зарабатывал на этом неплохие суммы. Он переводил рассказы, стихи, повести. Вчитываться в черновики переводов времени особо не было. Поэтому основное внимание Иван Васильевич посвятил изучению дневника задержанного. Бывший дипломат делал записи нерегулярно, иногда у него вообще наступал перерыв в две-три недели. Зато временами его прорывало на длинные и обстоятельные повествования, написанные, кстати, живым литературным языком. По сути, записи за некоторые дни можно было назвать полноценными литературными произведениями. Ценность этих записок для следователя была в описании быта и нравов дома Сабанеевой. «Мария Михайловна меня все больше и больше забавляет. На прошлой неделе она объявила, что самым достойным наследником является Настя. Та, конечно, расцвела и загордилась, тут же нагрубила мне и ни за что обругала Агафью. Хозяйкой себя почувствовала! Зато сегодня этот цирк имел продолжение. Старуха уронила платок, Настя была рядом, но не кинулась его поднимать. Как раз рядом проходил я. Чисто автоматически, так как приучен с детства быть почтительным с дамами пожилого возраста, я нагнулся и подал этой капризуле ее платок. Естественно, в этот момент я сразу стал наилучшим, тут же было объявлено, что большая часть наследства отойдет ко мне, а всем остальным на память раздадут по пуговице. Настюха от злости сделалась просто багровой, потом развернулась и выбежала из комнаты. Больше всего досталось Жули. Когда старуха отвернулась, эта девица дала собачке пинка. Впрочем, они друг друга стоят: что Настя, что Жули. Обе вечно капризничают, делают большие и мелкие пакости окружающим. Собачка так и норовить кого-нибудь тяпнуть. Настя тоже хороша: может налить воду на стул, где должна сесть старуха, или на прошлой неделе она спрятала очки Марии Михайловны, так та подняла весь дом на уши. Не самое милое дело прятать очки пожилого человека, даже такого несносного, как наша старуха». «Милая семейка, – пронеслось в голове следователя, – не случайно Петр говорил, что гадюшник первосортный, старуха и в самом деле развлекается, стравливая своих родственников». Он перевернул страницу и продолжил чтение. Дальше тоже было интересно. «Сегодня опять проявил себя призрак. Утром обнаружилось, что на камине мелом нарисованы какие-то знаки, точнее просто рожи. Старуха страшно перепугалась. Ей показалось, что в этом изображении можно увидеть черта. Потом долго ругала всю прислугу, что не уследили. Те стояли и бормотали что-то. Потом стали оттирать камин. Конечно, мел оттирается хорошо, но вечером рожица опять появилась. На этот раз углем. Бедная Наташа. Ей пришлось это отмывать. К тому же старуха опять жутко гневалась. Вначале орала на прислугу, потом взялась за нас. Вопила, что наследство не достанется никому, что все отдаст монастырю при жизни и сама туда уйдет. После истерики гордо удалилась, прижимая к себе Жули. Интересно, а ее она тоже собирается взять с собой в монастырь? Да кому они там обе нужны? В монастыре работать надо, а она даже не знает, что это такое. Всем интересно, кто занимается всеми этими проделками? По мне – больше всего на Настю похоже. Штучки в ее духе. Хотя ее брат тоже исходит желчью. Все строит из себя самого знающего и образованного, важного чиновника, а сам должность занимает самую простецкую. Никак не могу понять, что он так долго в отпуске пребывает? Уже почти полгода как в имении болтается. Неужели его начальство одобрит такой большой отпуск?» Еще на одной страничке была занятная запись про призрака: «Сегодня чуть не остались без обеда: наша кухарка Агафья видела призрака. Пришла в имение едва живая, говорит, что тот ее в лесу подкараулил. Никак не могу понять, с чего вдруг наш солотчинский крестьянин подался в последние полгода в такую истерику? Все только про призрака и говорят. Видят его в разных местах и самое забавное – все по-разному: кто монаха, кто крестьянина. Вот наша Агафья тоже поддалась всеобщей истерии, хотя от нее я этого меньше всего ожидал. Баба она очень крепкая во всех отношениях. Нервы как у опытного солдата, сама курам голову рубит, даже поросят режет, а тут еще и физическая сила нужна, так ей ее не занимать. Видел сам однажды, как она погнутую ложку выправила. Вот интересно, а может она подкову согнуть? Бывают женщины на Руси». Чтение дневника заняло следователя до позднего вечера. Все он прочитать не успел, решил закончить в следующий раз. Утром он решил отправиться в Мариинскую гимназию, где училась барышня. Честно говоря, он меньше всего примерял девушку на роль преступника. Уж какой-то не женский вариант подставы с дворником: типа двое пили и подрались. Для того чтобы такой сценарий пришел в в девичью голову, надо, чтобы что-то подобное часто мелькало перед глазами, а у девушки из приличной семьи неужели такое могло быть? Однако после чтения дневника и записки друга следователь решил собрать про девушку побольше информации и пообщаться с педагогами Насти. В канцелярии Мариинки ему подсказали имя классной дамы, которая курировала соответствующий класс два года назад: – Елизавета Владимировна освободится через 15 минут, сейчас прозвенит звонок, девочки разойдутся по домам, и Вы сможете побеседовать. Разговор затянулся почти на час. Елизавета Владимировна, женщина около 25 лет в строгом темном платье, обладала уже приличным опытом работы и хорошей памятью, поэтому своих учениц она неплохо знала и долго помнила. – Я помню эту девочку. Непростой ребенок, – сказала она, как только ей назвали фамилию и имя выпускницы. – Чем непростой? – Характером. Я ведь наблюдаю за ними почти непрерывно на протяжении нескольких лет. Это было именно так. По традиции дореволюционных учебных заведений в гимназиях классные дамы не вели уроки. Для этого были учителя. Делом классной дамы было следить за поведением учениц. Классная дама присутствовала на каждом уроке и следила, чтобы ученицы не нарушали дисциплину, не отвлекались. Она имела право определить наказание нарушительнице, чаще всего это было оставление без обеда, то есть оставление в гимназии на 2—3 часа после уроков. Обычно проштрафившихся собирали в классе, и они готовили уроки на следующий день. Таким образом, классная дама и в самом деле при желании могла получить очень полное представление о любой ученице. Если хотела, конечно. В дореволюционные времена меньше говорили о любви, понимании и участии в делах учеников. Дело гимназии давать знания, а любить и понимать – на это родственники есть. – Настя – девочка вполне способная. У нее хорошая память, логическое мышление. Она без труда может разбираться даже в самых сложных задачках по геометрии. В тех разделах, где девочки обычно испытывают трудности, даже плачут временами, она находила решение легко, даже, может, свободно. – То есть она хорошо училась? – В том то и дело, что нет. Для того чтобы хорошо учиться, надо регулярно заниматься, элементарно не забывать делать уроки. А она не очень прилежная была. – Ленивая? – Не столько ленивая, сколько высокомерная, что ли. Она ко всему относилась так, словно ей все должны. При этом домашние задания – это вроде как обидная повинность. Типа: а зачем мне делать упражнения, если и так все понимаю, знаю. Поэтому она могла получить «весьма удовлетворительно»2 за решение сложной задачки в классе, а на следующий день неуд за то, что не выполнила домашнею работу, хотя там были заданы намного более простые задачи. – А с девочками из класса она дружила? – Нет, не особо. Завистливая она. Завидовала всему, даже порой тому, чему завидовать не следует. Например, у нас одна девочка заболела и пропустила два месяца. Так ее одноклассницы собрали ей подарок, ну чтобы подержать ее. Она завидовала, мол, мало того, что два месяца не ходила на занятия, так еще и подарки ей. Оценкам тоже завидовала. Все время у нее было впечатление, что с других спрашивают меньше, а с нее больше, что вот ее все не любят. Хотя это, может, и имело место. – Это как? – Так вот. Вы понимаете, учитель – он тоже живой человек. Он не может механически оценивать ответ. Одно дело если отвечает ученица, которая добросовестно учится, ведет себя уважительно, во время урока не отвлекается. Другое дело, когда ведут себя так, словно тебе одолжение делают, словно ты в чем-то провинилась перед ними. Настя нередко отвечала именно таким тоном, хотя я не раз делала ей за это замечания. Поэтому, возможно, в некоторых случаях ее ответы оценивали, может быть, даже немного строже, чем следовало. Но если бы она вела себя более уважительно, то отношение к ней было более ровное. – А Настя не делилась планами, что она хотела делать после гимназии? – Делилась. С одной стороны, она говорила, что хочет учиться дальше. Вроде как даже звучало про Бестужевские курсы. Но, с другой стороны, у меня сложилось впечатление, что ее привлекала не наука как таковая. – А что? – Как что? Возможность уехать из нашего провинциального города, а может, даже за границу. Она как-то говорила, что вот, мол, хочет, как Софья Ковалевская, уехать за границу и там заниматься наукой. Но насколько я поняла, для нее было главное именно первое – уехать за границу, а не сделать великое открытие. Ей казалось, что там очень хорошо, ну за границей. – А куда именно она хотела уехать?