«Да, оригинальная особа. Она не дала никаких указаний по поводу воспитания мальчика, содержания его образования, все свелось только к одному – следить, чтобы от ребенка не было шума. Более того, она не проявила никакого внимания к внуку, когда он чихнул. Для нее главное – здоровье ее псинки! Даже про меня она почти не спросила. Такое ощущение, что и меня она оценивала не с точки зрения моих педагогических способностей, а по тому, способен ли я что-то украсть», – подумалось Железманову, когда он выходил из комнаты. – И не опаздывайте к обеду, – раздалось в спину последнее указание. Петр Андреевич прошел с мальчиком к нему в комнату. Павел показал свою комнату и указал на кровать за шкафом: – Вот тут раньше Григорий спал. – Ладно, я тоже здесь устроюсь, – согласился следователь, понимая, что выбора просто нет. А потом спросил: – Я так понимаю, что Марья Михайловна строгая женщина? – Да, она решает все, но главное, ей не мешать и не шуметь, тогда она не будет ругаться. Но Вы правы, остальные ее боятся. – А остальные это кто? Вообще, много в доме народу? Меня еще никому не представили, ты бы мне подсказал, что ли, а то попаду в неловкое положение. – Кроме слуг, меня и Марьи Михайловны тут еще три человека. Мой дядька, Роман Семенович Петровский, он служит в столице в министерстве каком-то, я точно не знаю. Все время что-то читает в своей комнате. Есть еще один дядька, Вернов Николай Сергеевич. Он долго жил на Востоке, в Китае, поэтому у него в комнате много всяких восточных штучек. Он даже по утрам китайскую гимнастику делает, а бабушка на него за это ругается. – Китайскую гимнастику? – Вроде как повторяет движения животных и птиц, но он мало об этом распространяется. – Такой необщительный? – Нет, просто я для него совсем ребенок. У него есть еще слуга китаец. Его зовут Ли. Он его из Китая привез. Вон Ли мне помог змея сделать. Мальчик кивнул головой на стену, где на гвоздике висел воздушный змей с красивым лохматым пестрым хвостом из тонкой бумаги. – А кто еще есть? Ты говорил, что три человека? – не унимался Петр. Его расспросы выглядели вполне невинно, но имели дальний прицел. – Еще Анастасия Семеновна, она младшая сестра Петровского, тоже Петровская. Она совсем молодая, только недавно гимназию закончила. – А сейчас что делает? – Ничего. Или целый день читает, иногда в лес ходит, гуляет, вышивает иногда. Поговорив еще немного, Железманов еще раз убедился, что до ребенка никому особо дела не было. Главным для всех было, чтобы он не мешался во время каникул, не создавал шума, не путался под ногами, не задавал никому не нужных и глупых вопросов. Собственно, поэтому и приглашался летом гувернер: чтобы он занимал ребенка, следил, чтобы тот вел себя тихо. За содержанием образования, кругом чтения Павла также никто не следил, все это отдавалось на откуп гувернеру. Впрочем, все это имело место только в каникулярное время. Когда в гимназии шел учебный процесс, ребенок постоянно находился в Рязани, в пансионате на Владимирской улице. Со слов мальчика было понятно, что он ждет конца каникул, так как в Рязани у него были друзья, а педагоги пансионата и гимназии порой проявляли большую любовь и заботу, чем он имел в отеческом доме. «Хорошо, что еще не особо жадничают: оплачивают содержание в гимназии, гувернера нанимают, книги покупают», – подумалось Железманову. Но все равно ребенка ему было очень жалко. Он очень хорошо понимал, что в детстве ласка, любовь, обычное участие в делах не менее важны, чем полноценный стол и удобная кровать. Его детство не было этим обделено. Детей в семье Железмановых любили, в меру баловали и ласкали. Когда не стало отца, источником домашнего тепла и уюта стала одна мать. Петр изо всех сил старался додать за отца домашнее тепло своим сестрам. По любому в доме все друг друга любили, заботились друг о друге, старались поддерживать во всем. Даже став студентом, и покинув Тверь, Петр все время чувствовал тепло родного дома, оно шло из писем, домашних посылок, пусть редких, но с заботой собранных. Затем Петр стал расспрашивать мальчика о его занятиях с гувернером. Выяснилось, что на каникулах они ежедневно занимались французским, иногда делали упражнения по русскому (чтобы не забыть). Также почти каждый день ходили гулять в лес. Когда было тепло, купались в Старице, а если вода была холодная, то просто играли на берегу. Много времени занимало чтение, читали сказки, басни Крылова, стихи Пушкина, приключенческие романы Жюль Верна и Майн Рида. Петр слушал это с облегчением: не было ничего, с чем он не мог бы справиться. Все это было предметом и его детских занятий. Французский он знал неплохо, плавать тоже умел, словом, было все, чтобы он не выдал своей тайной миссии. За разговорами прошло три часа. Наступило время обеда: – Идемте, а то бабушка ругаться будет. Она очень не любит, когда опаздывают к обеду, – поторопил Павел. – А что, бывает, когда опаздывают? – Ругается. Поэтому лучше приходить вовремя или совсем не приходить. Николай Сергеевич иногда в город уезжает на целый день, совсем к обеду не приходит. Роман Семенович тоже. Он вообще может несколько дней дома не появляться. Бабушка потом после их возвращения бурчит, что не пристало так из дома исчезать. – А они что? – Чаще просто молчат. Но мне кажется, что им все равно. Поспешили в столовую. Там был накрыт стол на шестерых человек. Гувернеру тоже полагалось место за столом, видимо, из-за простого соображения: чтобы было кому следить за поведением ребенка. Впрочем, его подчиненное положение было явно подчеркнуто: среди приборов, поставленных для Петра, не наблюдалось рюмок для алкогольных напитков. В центре стола восседала хозяйка дома Сабанеева, рядом на небольшой банкеточке лежала белая болонка – любимица хозяйки. Остальные заняли места по правую и левую руку от хозяйки. Понятно, что к Петру за столом был повышенный интерес. И хоть явно ощущалась, что теплая и непринужденная беседа за столом не является традицией этого дома (разговор велся явно для вида в форме небольших формальных реплик), Петр все же оказался в центре небольшой дискуссии. – Что Вы закончили, молодой человек? – спросил Николай Сергеевич. – Московский университет, юридический факультет, – произнес Петр Андреевич. – А сами Вы откуда? – не отрываясь от тарелки с холодцом, задал очередной вопрос Петровский. – Я родом из Твери, закончил там гимназию, – Железманов решил, что чем ближе он будет к правде, тем проще ему будет, меньше шансов запутаться и наврать. – Тю, и после этого Вы еще себя считаете образованным человеком? – с пренебрежением в голосе произнес Петровский, отправляя в рот кусок холодца, обильно украсив его тертым хреном. – А что здесь такого? Разве тверская гимназия – это плохо? – удивление Петра было искренним. – Конечно, плохо. Все провинциальные гимназии – это помойки от образования, они не дают настоящих знаний. Будь моя воля, я бы их все позакрывал, – также категорично продолжал разглагольствовать Петровский. – Тогда где учиться юношам, которые родились в провинции? – неожиданно поддержал Петра Вернов. На вид ему было чуть более 40 лет. – А Вы уверены, что им надо учиться? Пусть закончат пару классов в училище и достаточно. Зачем им в провинции говорить по-французски и знать геометрию, читать по-гречески? Для светских салонов? Ну, наиболее достойные могут поехать в столицу учиться в каком-нибудь лицее. Я вот закончил Царскосельский лицей, теперь служу в столице. А все эти полуфабрикаты от образования все равно ничего путного в жизни не добьются. – Полуфабрикатами Вы называете гимназистов в провинциальных гимназиях? – опять же искренне удивился Железманов. – Они самые. Вот у нас есть живой пример, – Петровский кивнул головой на Павла. – Он тоже думает, что получает образование. А на самом деле он просто проводит время в пустом месте, которое даже не достойно упоминания. Помяните мое слово, ничего путного из этого отрока не выйдет. Жаль только зря потраченных тетушкиных денег. Железманов повернулся к своему воспитаннику, чтобы дать сигнал промолчать и сдержать свое возмущение. Но понял, что зря беспокоился: мальчик с абсолютно равнодушным видом копался в тарелке, только немного втянув голову в плечи. Железманов догадался, что подобные разговоры тут не в новинку. «И в самом деле, просто мешок яда какой-то. Неудивительно, что он на гувернера наговорил, что тот пил, ему гадости придумывать про других, наверное, самое большое удовольствие в жизни», – подумалось ему. – Я поддержу брата, в самом деле, ничему хорошему эти провинциальные гимназии не учат. Я вот закончила гимназию, и пользы от этого? Так и сижу дома. Меня даже на эти хваленые высшие женские курсы не взяли, хотя я была первой ученицей в классе. Стоило ли стараться? Поэтому я тоже думаю, что можно не тратить тетушкины деньги впустую. Отдать Павла в техническое училище, этого будет достаточно. Тут голос подала сама Сабанеева: – А вы тут не слишком забылись? Вы еще будете рассуждать, на что мне деньги тратить? Не вашего ума дело! Когда умру, тогда и будете решать, что с ними делать, если еще, конечно, я вам их отпишу. Я в любой момент могу за нотариусом послать, захочу – все Павлу отпишу, а вы, грубияны, ни с чем останетесь. Конечно, от такой реплики все притихли, уткнулись в тарелки и только исподтишка наблюдали, как Сабанеева наклонилась к своей собачке: – Ууу, ты моя хорошая, все твою мамочку обидеть норовят, только ты меня любишь по-настоящему. Вот жалко только, что я могу в любой момент умереть, и некому будет о тебе позаботиться. Потом, уже явно обращаясь к сидящим за столом, произнесла: – Жаль, нельзя все состояние Жули отписать, собаки порой лучше людей бывают. Видя всю эту сцену, Петр понял, почему его воспитанник такой бледный и худой: при таких разборках аппетит явно у ребенка пропадал и пищеварение ухудшалось. Поэтому или почти все оставалось на тарелке, а если что и было съедено, то не шло впрок молодому организму. Неожиданно сам для себя он произнес: – Взаправду говорят, что в Солотче призрак появился? Говорят, он людей убивает? Вроде не собирался за обедом сразу так с места в карьер проявлять инициативу, но все получилось как-то само собой, видимо, уж больно гнетущая создалась атмосфера за столом, что не разрядить ее было нельзя. В это время все как раз съели закуску, и подавали первое – сборную уху. – Вот еще раз Вы, молодой человек, продемонстрировали ничтожность своего образования, – уверенно заявил Петровский. – Слушаете бредни необразованных крестьян, сами по своему развитию не так далеко ушли. – Кто делает вид, что много знает и ко всему способен, тот ничего не знает и ни к чему не способен, – неожиданно произнес Николай Сергеевич. – Вы опять к месту и не к месту цитируете своего любимого Лао-цзы? – ехидно спросил Петровский. Но его вопрос остался без ответа. – Ну, может, наш Петр Андреевич просто трусит? – неожиданно влезла в разговор Анастасия. – Я вот тоже так боюсь этого призрака. Вдруг нападет ночью. – Не зря ты говоришь, что гимназия тебя ничему не научила. Впрочем, признать себя дурой – тоже великий шаг, те, кто не могут этого сделать, никогда не станут по-настоящему образованными людьми, – многозначительно поглядывая на Петра, изрек Петровский. – Людям свойственно бояться неизвестного, а страх – вещь иррациональная, это не зависит от умственных способностей или образования. Как говорил Лао-цзы, «нет беды тяжелее незнания удовлетворения», – неожиданно опять поддержал новичка Николай Сергеевич. – А кто же тогда напал на людей в имении? – Петр решил использовать намечающийся образ недалекого простачка. – Это очевидно, – произнес Петровский. – Так, все ясно, тут даже нечего спорить. Петр с интересом посмотрел на собеседника, его начинал забавлять этот амбициозный и несдержанный человек. Он даже перестал есть, хотя сборная уха из нескольких видов рыбы явно заслуживала внимания. Петровский тоже не особо занимался ухой, его тарелка оставалась почти полной. Его больше увлекала идея размазать новенького, показать его ничтожность всем и ему самому. – Вашего предшественника убил дворник, они оба выпили и тот спьяну пришиб его. В среде простых и необразованных людей такое случается, – высокомерно произнес он. – А Дуню тогда кто ранил? Она, конечно, была малорасторопна, небрежна, но все же от этого тоже страшно становится, – девица сделала испуганные глаза. – И здесь все просто, даже ты могла бы об этом догадаться, – опять самоуверенно заявил Петровский. – Эту девушку никто не бил, она просто поскользнулась и упала, ударившись головой о камень. Там у колодца есть несколько камней, утром, когда выпадает роса, они становятся скользкими и если на них встать, то можно упасть. – Что это вы тут про призраков и мертвых заговорили? Более приятных тем не имеется? – опять подала голос старуха. – Извините, Мария Михайловна, я не думал Вас пугать, просто тут столько разговоров, – опустил глаза Петр Андреевич. – А Вы не слушайте ерунды, – отрезала старуха и опять обратилась к собачке: – Ой ты моя маленькая, тоже устала от этих глупых разговоров? Ну ничего, сейчас мы пойдем на террасу, там посидим, и никто не будет нам мешать. Жаркое ели уже в полной тишине. Никто не решался произнести ни слова, чтобы не разозлить старуху. Конечно, такой обед мало кому мог принести удовольствие. Старуха не была жадной в плане трат на повседневную жизнь. Продукты к столу покупались хорошие, кухарку она держала опытную, умелую. Блюда на стол подавались вкусные и в достаточном количестве. Вот и сегодня холодец с хреном, сборная уха, телятина с кашей, пироги – все могло усладить вкус самого настоящего гурмана. Но вряд ли кому мог доставить удовольствие обед, где приправой выступали высокомерие и злобность, где собеседники просто соревновались в желании уесть и уколоть друг друга. Спокойно и вольготно себя чувствовала, наверное, только собачонка Жули. Ей доставались ласки и добрые слова. «Неудивительно, если у всех них больные желудки. Каждый день так обедать никакого хладнокровия не хватит», – подумал Петр Андреевич, когда обед закончился.