А как Илюша женихова возраста достиг, так и заприметил он Марью. Да и как не заприметить, когда она на деревне первая красавица! И стал он караулить девку, да приставать к ней, мол, всё одно – моя ты будешь, зря ломаешься. Уж как Марья от него бегала, как отбивалась. А тятеньке сказать не смела, боялась, что тятя не стерпит, поколотит Илюшу, а после Кулапиха отомстит им за внучка своего. Так и молчала, своими силами держала оборону. Вот и сейчас, значит, подошёл Илья к Марье, а та бельё в реке полощет, не слышит ничего. Юбку за пояс заткнула, ножки стройные до колен оголила, коса распушилась, на личике капли пота выступили, рубаха мокрая стан облепила – ох, и хороша Марья! Илья так и разомлел, ближе подкрался, да как схватит её, к себе развернул, целоваться полез. Растерялась Марья в первое мгновение, а после опомнилась, да давай мокрыми штанами Илью по роже свиной хлестать! Отступился тот от неожиданности, после захохотал: – Чего ты, Марьюшка, ерепенишься? Всё равно моя будешь, сама не захочешь по доброй воле, так бабка моя заставит. Она слова знает заветные! – Да катись ты к чёрту, боров проклятый! – крикнула Марья, – Не боюсь я тебя! – С чёртом моя бабка в друзьях, а мне ни к чему, – зубоскалит Илья, а сам так и норовит прижаться, губами толстыми чмокает. Тут бабы с пригорка к реке спускаться начали, корзины с бельём несут, отошёл Илья от Марьи, вздохнул тяжело, облизнулся, как хищник, пальцем погрозил: – Не дури, Марья! Всю семью твою изведу… И засеменил на коротких толстых ножках вверх по склону, к деревне. Мало было Марье Ильи-борова, так и Кулапиха принялась её теперь обихаживать, то у колодца подкараулит, то из-за забора закаркает, когда Марья в саду яблоки собирает, то в переулке тенистом встретит, в котором даже в самый солнечный полдень темно, и давай вокруг колобродить, бурчать, приговаривать, то угрозами осыпает, то речами слащавыми убаюкивает. – Смотри, Марья, до конца лета жду я, не дашь ответа Илюшеньке добром, присушу тебя присухами. Не хотела я волю твою мутить, нужна мне приемница, а потому ясным ум твой нужен мне, но коли не согласишься, то не стану я глядеть, как Илюшенька страдает, наведу такой морок, что сама к нему прибежишь да в ножки упадёшь. Стала Марья пуганой, от малейшего шороха вздрагивает, от всякой тени, как заяц шарахается. А тут в воскресный день собралась Марья по ягоды. В логу за деревней много их уродилось нынче. С раннего утра, на зорьке ещё, по утренней прохладе, и снарядилась Марья. А кругом благодать разлита какая! В тумане клубистом над рекой солнце встаёт, чтобы по небу покатиться, свет и тепло миру Божьему подарить, чтобы цвело всё, да радовалось, чтобы новое нарождалось, чтобы старики на завалинку выходили кости древние погреть, чтобы девки хороводы водили да песни пели, чтобы жизнь продолжалась. Росы на травах лежат медвяные, сладость в воздухе стоит немыслимая, тягучая, ароматная, сердце замирает от восторга и умиления. Крикнет где-то птица, рыба в реке всплещется, ветерок пролетит, и снова тишина. Как вдруг – ветка хрустнула, кусты затрещали, и вылез на тропку Илюша-боров. Побледнела Марья, никого кругом, что хочет может сотворить он с нею. Попятилась она, корзину с ягодами вперёд выставила, дрожит вся, как зайчонок. А Илюша ухмыляется, ближе и ближе крадётся, как зверь, напасть готовится. – Посиди со мной, Марьюшка, – молвит. – Ни к чему мне с тобой сидеть, – отвечает Марья, – Ступай своей дорогой. – Так куда ж мне идти, коли я к тебе и шёл? – спрашивает он, скалясь. – Уйди, Илья, добром прошу… – А то что? – усмехается. А сам руки растопырил, и идёт на Марью. А сзади кусты росли на склоне лога, пятилась Марья, пятилась, да в кусты те спиной и уткнулась, нет дальше пути. Захохотал Илюша-ведьмин внук: – Что, попалась, птичка, в силки? Бросила Марья корзину в него, да Илья её рукой откинул. Подскочил к Марье одним прыжком, схватил её ручищами, целовать принялся. Закричала Марья, да нет никого поблизости, никто не услышит. А тот уж лапает её, да под юбку лезет. Вцепилась Марья нахальнику в руку зубами, что было сил. Завопил Илюша-боров одурью, запрыгал, рукой затряс, захныкал, что дитя обиженное: – Ну всё, допрыгалась ты, Марья, сегодня же вечером бабке скажу, пусть ворожит! И вдруг, Марья опосля и сама не смогла бы сказать, как это произошло, то ли камушек какой под ногу ему попал, то ли оступился, то ли от боли в глазах помутилось у Илюши-борова, да только увидела лишь Марья, словно невидимый кто Илюшу толкнул, закачался он на краю лога, замахал руками, глаза выпучил – замер на мгновенье – и… Полетел вниз с обрыва… Охнула, Марья, бросилась за ним, да только воздух пустой руками схватила. А лог-то глубокий был, обрывистый, по нему лишь потихонечку, полегонечку спускались деревенские, высо-о-кий. Понизу, в прохладной низине, среди кустов густых, ручей бежит широкий, тут и в жару солнца не видать. Покатился Илюша кубарем, за траву хватается, да обрывается трава, лишь клочья зелёные летят, всё быстрее и быстрее катится Илья, подпрыгнул на невысокой кочке, подняло его в воздух в последний раз, да и бросило рывком вниз. И пропал Илья, исчез в клубах тумана, что в логу стелется. Старается Марья скорее за Ильёй поспеть, спускается скоро, да быстро тут никак, больно уж крут лог. Сердце у девушки как птица бьётся, хоть и поганый человек Илья, а ведь человек, Божье создание, коли в беду попал – спасать надобно. Спустилась наконец Марья в туман, тишина её объяла, окутала, лишь ручей журчит рядом. Стала она кликать Илью – не отзывается. Принялась искать – и нашла вскоре. Лежит недвижимый, руки-ноги раскинул, вывернулся весь, что кукла тряпичная, а у самого виска камень большой, аккурат на него налетел Илюша, кровь алая на траву вытекла. Заплакала Марья, ужас её обуял, затрясла за плечо Илюшу, дыхание слушает, да где там! Испустил Илюша дух, мёртв лежит и мёртвым взглядом прямо в Марью вперился. Смотрит Илюша мёртвым взглядом и словно говорит: – А и теперь не уйти тебе от меня, Марья. Откуда ни возьмись ворона чёрная налетела, да огромная какая, сроду Марья таких ворон не видела, крыльями захлопала, закричала пронзительно, закаркала, на грудь Илюшину опустилась, когтями рубаху его скребёт, перебирает. А после глазом красным на Марью сверкнула, взвилась в воздух, да как бросится камнем вниз, и прямо на Марью, когтями сарафан её рвёт, клювом острым в лицо метит. Свернулась Марья калачиком, голову спрятала, плачет, а ворона насмерть клюёт, не останавливается ни на миг, по всему телу у Марьи кровавые пятна уже. Тут чует она, прямо под ней палка корявая лежит, ветка видимо. Схватила Марья суковатую палку, вскочила с земли, и давай ворону охаживать. Та увивается, отлетает, а клевать уже не может. Изловчилась Марья и ударила страшную птицу, по крылу попала. Упала ворона на траву, клювом стучит, красными глазами жжёт. А Марья палку бросила и прочь побежала. Выбралась она из лога, да домой, в бане спряталась, отмылась, косу переплела, сарафан переодела, никому ни словом не обмолвилась о том, что случилось, будто и не было ничего. Корзину, правда, мать искала, да после забыла, не до того ей, забот много. А днём по деревне весть пронеслась – Илюша, внук Кулапихи, помер, в лог упал, да и разбился насмерть. – Истребил Господь ведьмин род! – шептались люди. Про Марью никто не обмолвился, никто не видел её в то утро, огородами она вернулась домой. А под вечер Кулапиха к ним в избу ввалилась. Чернее ночи встала у порога, и всегда-то тёмная была, а тут словно туча грозовая, в несколько слоёв одёжа на ней чёрная, полы развеваются, на голове чёрный платок повязан, а рука правая косынкой подвязана, как сломана будто. Встала каменным изваянием, зыркнула на всех недобро и рыкнула: – Слыхали, небось, что внучок мой единственный помер, Илюшенька ненаглядный? Нашла я его нынче в логу с головой разбитой. Чую я, что не сам он убился, ну да ничего, убивцу я отыщу и тогда не поздоровится ему. А сама всё на Марью глядит, сверлит взглядом. Мать с отцом притихли в недоумении, младшие за материну юбку попрятались, зарылись в складках. Страшная бабка к ним пожаловала. Марья ни жива ни мертва от страха у печи с ухватом замерла. А ведьма продолжает: – Думаете, для чего я к вам пожаловала? Так скажу я. Марью вашу за Илюшу хочу взять! Встрепенулась мать, вскинулась: – Да в своём ли ты уме, Кулапиха?! Что ты несёшь? От горя видать разум твой помутился! Где это видано, чтоб живых за мёртвых сватали? Ударила старуха с размаху посохом своим об пол, задрожали в избе стены. – Ум у меня яснее вашего! Али не знаете вы, дурни, что коли молодец али девица умрут безбрачные, то надобно обычай соблюсти, свадебный обряд провести! – Знаем мы обряды, не морочь нам голову, – разозлился отец, – Уж сколь лет в нашей деревне дерево обряжают вместо жениха аль невесты! На кой ляд тебе Марья? – То то и оно, что дерево, – прошипела ведьма, – Забыли, забыли люди обычаи, разве заменит деревяшка живого человека? Тут плоть с душой нужна, иначе нет толку от обряда. – Да хоть и так, нам какое дело? – гаркнул отец, – И почему Марью? Бери кого хочешь, полно девок в деревне. – Э, не-е-ет, – протянула вкрадчиво Кулапиха, – Только Марья мне нужна, Илюшенька мой любил её без памяти, свататься хотел. Да вот не успел, родимый.