Он снова кивнул. По его губам пробежала тень улыбки. – Что заставило вас передумать? – Не знаю. Я был подавлен тем, что утратил наследство Лестера и милость королевы. Думал, мне нечего предложить вам… по сравнению с Ричем. – Сидни выплюнул имя ее мужа, словно змеиный яд, высосанный из раны. – Я не понимал, насколько глубоки мои чувства, пока не стало поздно. Любовь всегда застает врасплох. Кроме того, вам, как и мне, хорошо известно, что вступать в брак по зову сердца – безумие, – торопливо произнес он, утратив всякую самоуверенность. Пенелопа и не подозревала, какая ранимая душа скрывается под панцирем напускной неприступности. – Безумие или путь к счастью? – не скрывая цинизма в голосе, спросила она. – Я думал, любовь пройдет, но ошибался. – Тем не менее вы все равно не сочли меня достойной борьбы. – Нет! Пенелопе отчаянно хотелось взять его за испачканную чернилами руку, прижаться к нему, позволить себе поддаться чувствам. – Я боролся за вас. Я обратился к королеве с просьбой позволить мне просить вашей руки, напомнил ей о последней воле вашего отца. – Вы обращались к ее величеству? – Пенелопа начала понимать, что совершенно не представляет, как обстоят дела на самом деле. – Она рассмеялась мне в лицо и осведомилась, с чего я взял, будто человек, не оправдавший ожиданий, – да-да, это про меня, – достоин ухаживать за ее любимой фрейлиной. Теперь я отлучен от двора. Я не могу тебе полностью доверять, Сидни, сказала она. – Он закрыл лицо руками, словно от стыда. – Королева считает меня чересчур прямолинейным и не одобряет мою дружбу с католиками, – еле слышно произнес он. – Но я привык говорить откровенно, а верность для меня – дело чести, даже если речь идет о тех, кто исповедует иную веру. – Значит, она во всем виновата. – У Пенелопы перехватило дыхание от ненависти к женщине, навлекшей многочисленные несчастья на ее семью. – Теперь я навсегда связана узами брака с этим человеком. – Итак, что Бог сочетал, человек да не разлучает[13]. – Выходит, брак подтвержден, – пробормотал Сидни, по-прежнему не в силах взглянуть на Пенелопу. – Разумеется, – прошептала она. – Я питал призрачную надежду, что найдется способ… – Он замялся, будто затрудняясь облечь мысли в слова. – …расторгнуть этот союз, и через какое-то время мы могли бы убедить всех… – Он снова замолчал. – Что за глупые мечты! Сидни удрученно взглянул на Пенелопу, протянул к ней руки, и она позволила себе упасть в его объятия. Они крепко обнимали друг друга, забыв обо всем, пока звук шагов не заставил их отпрянуть. Мимо прошел один из секретарей Лестера с кипой бумаг. Влюбленные сидели молча, глядя в пол, пока тот не скрылся за дверью. – Позвольте мне навестить вас в ваших покоях сегодня вечером. – Я не могу. – Умоляю вас. – Нет, нет! В любом случае я буду не одна. Со мной спят Доротея и Жанна. – Тогда где-нибудь в другом месте. Прошу! – Нет! – Пенелопа не могла смотреть на Сидни, опасаясь, что утратит решимость. – А как же Доротея? Вы обручены с моей сестрой. – Я не обручен. – Значит, будете, – сказала она. – Вам пора. Казалось, миновала целая вечность. – Вам пора, – повторила Пенелопа. Сидни встал и медленно побрел прочь. Ее сердце разрывалось от тоски. – Я буду ждать вас, – оглянувшись, проговорил он. – В музыкальном зале с видом на реку… я готов ждать всю ночь, если потребуется. Март 1582, Лейз, Эссекс За четыре месяца замужества Пенелопе еще не доводилось бывать в Лейзе. Все это время она находилась при дворе, завоевывая милость королевы и пытаясь разобраться в сложной паутине связей, опутывающих правительницу Англии. Среди придворных снова ходили слухи о покушении, и все изрядно волновались, сама же Елизавета была холодна, словно зимний пруд. По правде говоря, Пенелопа уезжала с легким сердцем. В ожидании мужа она сидела в спальне у очага, безуспешно пытаясь не думать о Сидни. С их последней встречи прошло около трех месяцев – три месяца мнимого счастья. Девушка подложила полено в огонь и зевнула, гадая, сколько еще ей придется ждать супруга; тот исступленно молился в часовне. Днем Пенелопа с Жанной решили осмотреть дом и долго блуждали по темным извилистым коридорам. Когда-то здание принадлежало церкви; в темных углах скрывались резные изображения святых или креста. Здесь царила та же суровая атмосфера, что и в смитфилдском особняке, в котором Пенелопа ночевала, когда ее присутствие при дворе не требовалось. Во время каждого визита ей приходилось исполнять супружеский долг. Это происходило так же скомканно, как в первый раз, а Рич, днем отстраненно вежливый, по ночам резко преображался – его переполнял гнев. Он ни разу не поднял на Пенелопу руку, но она постоянно чувствовала исходящую от него угрозу. Немного утешало, что за стеной находится верная Жанна, однако в то же время смущало, что та вынуждена слушать изливающийся из уст Рича поток библейских цитат вперемежку с сопением и стонами. Когда муж заканчивал свое дело и уходил, Пенелопа стучала в стену, и сонная Жанна тихонько пробиралась в спальню и ложилась к ней в кровать. – Неужели все это твое? – воскликнула француженка по приезде в Лейз. Девушки, держась за руки, взбежали по главной лестнице, ворвались в большой зал и со смехом закружились посреди огромного помещения. – Мое, но не мое, – ответила Пенелопа, когда первый восторг утих. – Дом выглядит мертвым, будто здесь много лет никто не жил. – Она с радостью осталась бы у матери в Уонстеде, где они заночевали по пути в Лейз. Уонстед запечатлелся в ее памяти уютным и безмятежным, словно рай на земле, – залитый солнечным светом, наполненный музыкой и радостными воспоминаниями о кратких встречах с семьей, казавшимися еще слаще по сравнению с жизнью у Хантингдонов на севере, где суровая погода полностью соответствовала местным нравам. Хмурый слуга показал Пенелопе ее покои – три проходные комнаты, выходящие окнами на север. Свет загораживали три огромных вяза; древние узловатые деревья склонились друг к другу, словно старики, обсуждающие какую-то тайну. Жанна помогла Пенелопе раздеться и расчесать волосы, напевая недавно разученную песенку – тихонько, чтобы никто не услышал: Рич недвусмысленно дал понять, что музыка в этом доме под запретом. Когда подруга ушла, Пенелопа устроилась у очага; ее мысли вернулись к памятной ночи в Лестер-хаусе. После разговора с Сидни она лежала в постели без сна, переполненная гневом и смущением. Господь словно в насмешку заставил ее полюбить – ибо что это, как не любовь, если жизнь в разлуке кажется бессмысленной, – однако дал в мужья человека, которому она совершенно безразлична. Рядом крепко спала Доротея. Мысль о том, что Сидни женится на ее сестре, казалась Пенелопе невозможной, невыносимой, как мысль о собственной смерти. Осознание, что он ждет в музыкальной гостиной – «всю ночь, если потребуется», – волновало и тревожило, словно луна, притягивающая море. В конце концов, не в силах противиться этому зову, девушка выскользнула из постели навстречу ночной прохладе. В спальне было холодно; в слабом свете луны серебрился пар от дыхания. Пенелопа потуже запахнула халат, накинула на плечи шаль. Не пристало являться перед Сидни в ночной рубашке, подумала она. Впрочем, для подобного свидания ночная рубашка подходит как нельзя лучше. Не давая себе времени на размышления, Пенелопа подхватила щенка, надела домашние туфли и, неслышно, словно призрак, вышла из комнаты. Касаясь рукой стены, девушка двигалась по темному коридору. Наконец из-под двери показался серебристый луч света. Только тогда она осознала, что именно собирается сделать. В памяти возникло постыдное слово: прелюбодейка. Вспомнив скомканные, начисто лишенные нежности события брачной ночи, Пенелопа засомневалась, готова ли пережить подобное с Сидни, однако в глубине души желала, чтобы их встреча состоялась. Если двое любят друг друга, все наверняка происходит совсем иначе. От этой мысли внизу живота приятно затрепетало. Пока Пенелопа боролась с чувствами, мужчина, ожидающий за дверью, стал казаться еще более чужим и далеким, воплощением греха, который погрузит ее душу в безбрежный хаос или, еще хуже, подарит удовольствие, которому она не сможет противостоять. В темноте девушка наткнулась на стул; тот с грохотом упал. Подобрав подол, она бросилась прочь. Дверь отворилась. – Стелла, любовь моя, вернись, – с тревогой произнес Сидни. Пенелопа промчалась по длинному коридору, взбежала вверх по лестнице и остановилась лишь в спальне. Сердце колотилось так яростно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. – Что случилось? – послышался сонный голос Жанны с топчана. – Испугалась, вот и все. – Где ты была? – Щенку понадобилось на двор, – ответила Пенелопа. Удивительно, как легко ей удалось солгать, и сколько еще раз придется сказать неправду, если она позволит себе поддаться искушению, а каждая ложь – новый грех. – Так можно насмерть простудиться. – Жанна увлекла ее к себе под теплое одеяло. Щенок притулился между ними. Они уснули, а утром Пенелопа проснулась на топчане и не могла вспомнить, как там оказалась. После этого Сидни исчез из дворца, но не из ее мыслей; его имя, словно погребальная песнь, неумолчно звучало в ушах девушки и не сходило с уст сплетников, строящих догадки о его судьбе. Он у сестры в Уилтоне; отправился в Ирландию сражаться вместе с отцом; уехал в Нижние земли[14]. Пенелопа не осмеливалась принимать участие в подобных разговорах, опасаясь, что случайно оговорится и выдаст свою тайну. Она хорошо помнила: любовь меняет человека до неузнаваемости. Ожидая, пока Рич вернется из часовни, Пенелопа гадала, о чем он так исступленно просит Господа, за какие грехи вымаливает прощение. Вспомнив о подаренном Сидни листке со стихотворением, хранящемся в шкатулке с сувенирами, она усомнилась, нет ли и на ней греха. Грешить можно не только делами, но и мыслями, говорила леди Хантингдон. Раньше Пенелопа не придавала значения ее словам, ведь если думаешь, как бы стянуть с кухни пару слив или солгать о каком-нибудь пустяке, о подобном грехе не стоит беспокоиться. Однако на сей раз – другое дело. Если думать о прелюбодеянии так же грешно, как совершить его, тогда она грешна, ведь ее много раз посещали подобные мысли. Получается, невозможно жить, не согрешив. На лестнице послышались размеренные шаги Рича. Внутри у Пенелопы все сжалось от тревоги. Он вошел в спальню и легонько коснулся ее плеча. На его лицо упала тень от свечи, придав ему зловещее выражение. – Вы не спите. – Неожиданная мягкость в голосе мужа смутила Пенелопу. В ее душе зажегся огонек надежды. – Мне нужна ваша помощь. – Помощь? – Она совершенно не представляла, чем может помочь. – Мы с вами обязаны исполнить наш долг. – В его голосе слышался едва ли не страх, будто ему грозила пытка. Пенелопа кивнула, по-прежнему не понимая, к чему он клонит. – Дело должно быть сделано. Я хотел бы… – Рич затравленно огляделся, не в силах встретиться с ней взглядом. – Могу я попросить вас надеть вот это? Он опустил ей на колени аккуратно сложенную стопку одежды. – Это подарок? – В некотором роде… Пенелопа взяла из стопки первый попавшийся предмет. Это оказался черный бархатный берет, отороченный кроличьим мехом, превращавшим его из обычного головного убора в предмет роскоши. Под ним – черный дамастовый дублет изящного кроя, подбитый темно-синим шелком, лосины в пару к дублету, шелковые чулки, столь тонкие, что подошли бы самой королеве, рубашка из полупрозрачного белого льна, крахмальный воротник, на который, несмотря на скромный размер, пошло несколько акров ткани. Похоже, наряд ни разу не надевали. – Это одежда на мальчика, – растерянно проговорила Пенелопа. – Она вам не по размеру. Рич ничего не ответил, лишь поднял руки вверх, словно нянька, помогающая маленькому ребенку раздеться. Девушка, не задавая вопросов, повторила его жест. Муж снял с нее через голову ночную рубашку, взамен поспешно натянул белую льняную рубаху, потом передал чулки. – Маскарад. – Пенелопа слышала, будто бы на карнавале распутные женщины наряжаются мужчинами, носят бороды из шерсти и фальшивые гульфики. Она хотела спросить Рича о смысле подарка, но не знала, как сформулировать вопрос. Ей стало страшно в чужом доме, наедине с едва знакомым мужчиной, захотелось позвать Жанну, однако потом она вспомнила свою брачную клятву – почитать мужа, быть покорной и скромной. Что Бог сочетал, человек да не разлучает. Рич застегнул на ней дублет сверху донизу, прикрепил маленький жесткий воротник, затем снял с нее чепец, закрутил волосы в хвост и надел берет. Шелковистая шерсть защекотала уши. – Встань, дай взглянуть на тебя, – ласково сказал он. Пенелопа подчинилась. Муж подал ей Новый Завет, заложенный на послании Павла к Коринфянам. – Прочти, пожалуйста, отрывок, который я отметил. – Он поставил свечу в подсвечник, чтобы ей было лучше видно. Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Рич коснулся полы дублета, с наслаждением потер ткань между пальцами, словно в ней заключались таинства рая. Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют. Он завороженно слушал, полуприкрыв глаза и приоткрыв рот. И такими были некоторые из вас; но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего[15]. Рич молча забрал у Пенелопы книгу, подвел к постели, взял за плечи, развернул спиной к себе и толкнул вперед. Ее лицо оказалось прижато к подушке. В ноздри ударил запах пыли и перьев.