Наблюдая, как дочери преклоняют колени перед королевой, Пенелопа смотрит на Елизавету их глазами: устрашающе суровая старуха с лицом, намазанным белой субстанцией, которая отваливается кусками, обнажая землистую кожу. Рот растянут в напряженной улыбке, не показывающей зубы, – они все сгнили и выглядят отвратительно. Тщательно завитый парик цвета апельсинового джема украшен драгоценными камнями; платье расшито крупным жемчугом, по-девически низкий вырез открывает грудь, также густо покрытую белилами, которые скорее подчеркивают морщины, чем маскируют. На груди сверкает рубин в виде сердца – подарок Летиции. Пенелопа отводит взгляд. – Ближе! – Королева, щурясь, смотрит на девушек; те на коленях подползают к ней. – Так-то лучше, теперь я вас вижу. Пенелопа вспоминает, как сама впервые явилась ко двору; тогда Елизавета была жизнелюбивой, энергичной женщиной, ее глаза сияли, пальцы так и порхали в воздухе, а голос звучанием напоминал хорошо настроенную лиру в руках опытного музыканта. В сорок семь она излучала очарование, но в шестьдесят пять ее пальцы уже не порхают, глаза потухли: им слишком многое пришлось повидать. Пенелопа предупредила дочерей, что королева выглядит грозно и им следует отвечать на вопросы, не проявляя страха. Однако Люси явно напугана; Эсси, хотя ей всего тринадцать, напротив, держится храбро. – Как твое имя? – спрашивает Елизавета, беря с блюда засахаренную сливу. – Эссекс, – отвечает Эсси. – Меня назвали в честь моего дяди. – А, в честь твоего красавца-дядюшки! Ты немного на него похожа, – чавкая, замечает королева. – Он мой любимый родственник. – Эсси обезоруживающе непосредственна. Кажется, Елизавета поддалась ее чарам. Пенелопа снова вспоминает свой первый визит в Уайтхолл; как приятно ей было августейшее одобрение и как отчаянно хотелось завоевать положение при дворе, лишь бы выбраться из-под удушающей опеки Хантингдонов. В этом самом зале она высматривала Сидни, едва помня, как он выглядит. Сейчас его образ накрепко запечатлелся в ее памяти. С кончины возлюбленного минуло уже двенадцать лет. Воистину время неумолимо. Хорошо, что нынче нет свободного места для новой фрейлины; если бы Елизавета предложила подобную честь ее дочерям, отказаться не было бы никакой возможности. Пенелопа не хочет, чтобы девочек поглотил двор под предводительством старой безжалостной королевы, где все с нетерпением ждут, кто же унаследует трон после нее. – Но я тоже твоя родственница, – поддразнивает Елизавета. – Без сомнения, вы моя самая почитаемая родственница, – отвечает Эсси. – Но я не имела возможности узнать ваше величество лично и потому не могу назвать вас самой любимой. Впрочем, – она улыбается, играя ямочками на щеках, совсем как граф, – дядя Эссекс будет моим любимым дядюшкой, и я надеюсь, ваше величество разрешит считать вас моей любимой тетушкой. Пенелопа сдерживает довольный смешок; именно такой дерзкий ответ придется королеве по душе. – Лицом ты пошла в дядю, но ум унаследовала от матери. – Елизавета улыбается и предлагает Эсси блюдо с засахаренными сливами. Та берет одну и кладет в рот. – Ты тоже бери, – обращается она к Люси. Руки девочки дрожат. – А тебя как зовут? Люси ведь уменьшительное имя, не так ли? Пенелопа затаивает дыхание. В надежде избежать расспросов, она велела глашатаю объявить их как «леди Рич и ее старшие дочери» и предупредила Люси, чтобы та не представлялась полным именем, пока ее не спросят. Бедняжка сама не своя от страха. – Меня зовут… – еле слышно шепчет она. – Говори же, дитя. – Летиция. – Летиция? – Королева бросает на Пенелопу уничтожающий взгляд. – Так я и думала. Не то имя, которым можно гордиться, верно? – Люси краснеет как свекла и качает головой. – Ступайте, девочки, представьтесь фрейлинам. – Елизавета указывает на стайку молодых женщин, сидящих с шитьем у окна. Пенелопа узнает Бесс Бриджес, недавно ставшую тайной привязанностью ее брата. Бесс улыбается; она кивает в ответ. – Что ж, – говорит королева. – По крайней мере, они похожи на Рича. Некоторые подозревают, что их отцом был Сидни. Пенелопа еле удерживается от гневного ответа, но вовремя берет себя в руки. – Моя дружба с Сидни находилась в рамках приличий, мадам. Елизавета похотливо подмигивает. Ярость Пенелопы разгорается еще сильнее, однако она почитает за лучшее не защищаться, иначе это будет расценено как признание вины. Королева берет с блюда очередную сладость, потом ловко, словно фокусник, тасует карты, несмотря на опухшие суставы. К счастью, появляется слуга, чтобы подложить дров в камин: в зале очень холодно. Мальчик кладет в очаг несколько поленьев, дует на огонь; наконец пламя разгорается, трещит, разбрасывает искры, распространяя запах яблони. – Я так понимаю, эта твоя распутная кузина родила, – говорит Елизавета, прожевав сливу. Речь о Лиззи Вернон; Пенелопа начеку, ибо ее величество явно настроена поиграть в кошки-мышки. – Да, у нее девочка. Я была крестной матерью. – Значит, еще одна маленькая Пенелопа. – Королева продолжает тасовать потрепанную колоду: разделяет ее на две части, перемешивает и хлопает по столешнице. – Мне нравится Саутгемптон, но хоть убей, не пойму, что она в нем нашла. Он ведь жеманный, как девица… эти его длинные волосы, манера держаться. – Елизавета садится прямо, плечом вперед, опустив подбородок, и смотрит из-под ресниц, изображая Саутгемптона. – Иногда люди видят красоту в самых неожиданных местах, – замечает Пенелопа. – И с деньгами у него неплохо. – Королева зычно хохочет; ее смех напоминает звук тромбона. – Честно сказать, мне их недостает. Он – писаный красавец, а Лиззи – яркая искорка. – Веселье исчезает с ее лица. – Но если дать слабину, никто не будет выполнять мои приказы. – Она смотрит на фрейлин; те тихонько переговариваются, собравшись в кучку. Пенелопа зябко кутается в накидку, радуясь, что надела подбитое мехом платье, однако туфли и чулки еще не высохли после короткой утренней прогулки по снегу. – Вы проявили большую доброту, даровав Лиззи свободу. – Один теряет, другой находит: кузина Лиззи, отлученная от двора и по приглашению Пенелопы укрывшаяся в Эссекс-хаусе, оказалась приятной компаньонкой. Она заполнила зияющую пустоту, оставшуюся после отъезда Жанны во Францию. – Я же не каменная, как некоторые полагают. – Немногие знают это лучше меня. – Беседовать с Елизаветой – все равно что играть в шахматы, нужно тщательно подбирать каждое слово, но за долгие годы Пенелопа уже привыкла. Однажды Блаунт поинтересовался ее отношением к королеве. Она не знала, что сказать, поэтому ответила вопросом на вопрос: «Если есть уважение, нужно ли обожание?» Несколько недель назад раскрыли очередной католический заговор: какой-то фанатик по имени Сквайр задумал нанести яд на луку королевского седла. Говорили, он хотел расправиться и с Эссексом. Елизавета пристально смотрит на Пенелопу. – Вы всегда были очень добры ко мне. – Ты хочешь сказать, я закрывала глаза на твои… необычные отношения с мужем. Это ведь продолжается уже несколько лет, не так ли? Пенелопа кивает. – Я часто гадала почему… – Почему я проявляю снисходительность, – перебивает королева, – хотя так резка с другими? Все дело в приличиях. Ты же не выходила замуж без моего разрешения. Прямое неповиновение приказам создает впечатление, будто я не властна над моими фрейлинами. – Понимаю. – Пенелопа берет карту, гладкую от частого использования. – А также понимаю, что для коронованных особ доверие является величайшей ценностью. – Доверие! – Королева невесело смеется. Некоторое время женщины молча играют, сдавая и принимая карты, перекладывая их, планируя ходы. За долгие годы они уже выучили хитрости друг друга: Елизавета невольно моргает, если ей попадается хорошая карта, а Пенелопа стискивает зубы, когда видит, что проиграла. – К тому же, – нарушает молчание королева, – мне по душе, когда женщина ведет себя по-мужски. Множество мужчин сеют свое семя с другими женщинами, а не с законными женами. – Пенелопа пристально вглядывается в лицо Елизаветы, подозревая, что это намек на ее неисправимого брата. Но кажется, королева вовсе не думает об Эссексе. – Одному Господу известно, как тебе удавалось удерживать мужа в узде все эти годы. Пенелопе приходит в голову идея, столь коварная, что ее бросает в жар от стыда: если она поведает королеве о противоестественных наклонностях Рича, его повесят, и она будет свободна. У нее бывают греховные мысли, однако она ни за что не станет претворять их в жизнь. – Должна сказать, – прибавляет Елизавета, – в последнее время я сожалею о твоем браке с Ричем. Изначально он казался вполне удачным. Я не хотела, чтобы ты жила в бедности. Твой брат не смог бы тебя содержать. Он столько мне должен, что ему и за сто жизней не расплатиться. Пенелопа кивает, не в силах придумать подходящий ответ. Королева с легкостью может простить долг или пожаловать монополию; но удастся ли ей его контролировать, если он не будет от нее зависеть? – Теперь я вижу, – продолжает Елизавета, – что ваш брак не сложился. Ты была бы более счастлива с Сидни. – Она смотрит на карты. – Однажды он просил у меня твоей руки. Я отказала. Пенелопа едва верит своим ушам. В ее душе зреет негодование из-за того, что ей пришлось прожить жизнь по чужой воле. Пусть королева сожалеет о своих решениях, ей нет ни прощения, ни оправдания. – В Блаунте есть что-то от Сидни. Мне всегда так казалось, – добавляет Елизавета. Пенелопа еле сдерживается, чтобы не выплеснуть гнев наружу. «Блаунт – не утешительный приз, который вы можете мне пожаловать, дабы загладить вину. Это мой личный выбор, и вы тут ни при чем. Я не актриса в вашей пьесе и не желаю играть роль, которую вы мне определили». Однако вместо этого она произносит: – Вы были снисходительны ко мне, и я очень вам благодарна. – Она берет карты, разворачивает веером, перекладывает с места на место. – Я была весьма снисходительна и к твоему брату. – Это так. – Пенелопа замечает сухость в тоне королевы: она явно не до конца простила Эссекса. – Будет честно дать ему последний шанс, ведь он мне почти как сын. Елизавета говорит это не в первый раз. В Пенелопе предсказуемо поднимается очередная волна гнева; ей хочется отметить, что у ее брата есть родная мать, но она, разумеется, прикусывает язык. – Кроме того, он мне нужен в Ирландии. После той резни стало очевидно, что там необходима твердая рука. – Да? – Пенелопа пытается прикинуть, хорошо это или плохо. – Он станет лордом-наместником? Королева кивает и улыбается, на мгновение показывая гнилые зубы: – Предоставляю ему возможность оправдаться. Пенелопа старается не выдать обуревающих ее чувств. С одной стороны, она испытывает облегчение от того, что Блаунт не поедет в эту дикую Ирландию, но в то же время опасается, что новое назначение станет для брата отравленной чашей, как и для ее отца. Впрочем, думает она, если Эссексу удастся подавить восстание, это укрепит его положение, что намного важнее земель и славы. Они с Блаунтом сошлись во мнении: тот, кого отправят в Ирландию, получит огромное войско. Королева не молодеет, преемник до сих пор не назначен; вполне возможно, вскоре кто-то попытается захватить трон силой. – Уверена, Эссекс добьется успеха. Он умеет вести за собой людей, – невольно произносит Пенелопа. Елизавета пронизывает ее цепким взглядом. – Возможно, я снисходительна к тебе и твоему брату, однако мое терпение не безгранично. – Голос королевы холоден и тверд, как бриллиант. Пенелопу охватывает страх. Она вспоминает, что эта женщина собственноручно подписала смертный приговор своей двоюродной сестре, Марии Шотландской. Пенелопа машет девочкам на прощание, смотрит им вслед и отводит взгляд, лишь когда они скрываются из виду. С крыши конюшни соскальзывает толстый пласт снега, с глухим стуком ударяется о землю, пугая коня. Пенелопа медленно водит его по двору, напевая, чтобы успокоить. Гамбит – молодой нервный мерин, шарахается от каждого незнакомого звука. Продолжая напевать, Пенелопа гладит его за ухом: «Все хорошо, малыш». Возможно, ему передалось ее смятение после карточной игры с королевой. Появляется Блаунт, разрумянившийся от холода. Даже спустя восемь лет при виде его сердце Пенелопы трепещет от восторга. Она сгорает от желания крикнуть ему через весь двор, что в Ирландию поедет не он, а ее брат, но сдерживается. Эти новости не предназначены для чужих ушей. За годы, проведенные при дворе, Пенелопа сполна познала, какую власть дает молчание. – Кажется, я нашел тебе щенка, – с улыбкой говорит Блаунт. – Вчера в «Судебных иннах» ощенилась сука спаниеля. – Пенелопа вспоминает, как впервые взяла на руки Сперо. Вслед за этим воспоминанием неизбежно появляется образ Сидни, заставляющий еще сильнее ценить живого, настоящего Блаунта. На дороге из Уайтхолла людно: сквозь слякоть пробираются торговки, сгибаясь под весом корзин с товарами, грохочут телеги, обдавая прохожих ледяными брызгами, грузчики тащат ящики – все доставляют продукты в дворцовые кухни для рождественского пира. Как славно после долгого поста снова поесть мяса, выпить неразбавленного вина и потанцевать. Пенелопа мысленно уже слышит музыку. Едва они с Блаунтом выбираются из давки и оказываются на открытом пространстве за Стрэндом, то пускаются в галоп, наслаждаясь свободой. Ставни Берли-хауса все еще закрыты в знак траура. После смерти лорда Берли прошло четыре месяца, его место рядом с королевой незаметно занял Сесил. Пенелопа и Блаунт решают сделать круг, чтобы поговорить наедине. – У меня отличные новости, – объявляет Блаунт. – Расскажи скорее.