Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 4 из 62 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
И чудо совершила простота, И Красота отвергла суесловье, И звездами сияла чернота, Рожденная Искусством и Любовью, Прикрыв от смерти траурной фатой Всех тех, кто отдал кровь Любви святой. Сэр Филип Сидни, «Астрофил и Стелла». Сонет 7[6] Январь 1581, Уайтхолл В первые примерив платье, в котором ей предстояло предстать перед королевой, Пенелопа сочла его невыразимо прелестным, однако в длинном коридоре Уайтхолла оно показалось ей совсем неподходящим – слишком простым, слишком пуританским. – Преклони колени и не поднимайся, пока она не разрешит, – наставляла ее графиня, – не таращись, не открывай рот, пока тебя не спросят. Пенелопа замедлила шаг, чтобы послушать хоровое пение, доносящееся из часовни. Вчера, едва прибыв во дворец, они зашли туда, и музыка тут же захватила ее без остатка. Ей никогда не доводилось слышать ничего подобного. Сорок голосов – она специально сосчитала, – каждый со своей партией, сливались воедино: воистину райские звуки, ибо ничто на земле не способно так волновать сердце, наполняя его радостью. Граф и графиня Хантингдон не одобряли церковного пения: по их мнению, это отвлекает от размышлений и общения с Господом. – Пенелопа, не отставай, – графиня крепко схватила девушку за руку. Они шли мимо многочисленных портретов – слишком быстро, чтобы Пенелопа могла различить на них своих родственников. Ее опекунша резко окрикивала тех, кто двигался медленнее, чтобы им дали дорогу. Наряды придворных дам поразили Пенелопу до глубины души: корсажи с подчеркнуто узкой талией украшены богатой вышивкой с изображением цветов и птиц, а юбки такой ширины, что в коридоре не разойтись. Некоторые красавицы носили прозрачные воротники особой конструкции, напоминающие крылья стрекозы. Пенелопе хотелось рассмотреть поближе, понять, что их держит – проволока или волшебство. Леди Хантингдон предпочитала одеваться скромно, и темно-зеленое бархатное платье Пенелопы являлось тому свидетельством. Пусть и хорошо скроенное, оно не шло ни в какое сравнение с роскошью придворных туалетов, даже алые атласные рукава, всего несколько часов назад казавшиеся чудесными, не могли его оживить. «Господь не поощряет излишнюю роскошь», – утверждала графиня. Пенелопа немедленно возжелала расшитую цветами юбку, стрекозиные крылья и веер, украшенный перьями и драгоценными камнями. – Ни с кем не заговаривай, пока к тебе не обратятся. Там будут твои дяди и отчим, – леди Хантингдон произнесла последнее слово с плохо скрываемой неприязнью; Пенелопа давно заметила, что ее опекунша редко называет Лестера братом, но не могла понять почему, – твоя бабушка Ноллис и многочисленные кузены, однако ты не должна смотреть на них. Веди себя так, будто в зале присутствует одна только королева. – Графиня остановилась, оглядела Пенелопу с ног до головы, сняла с ее плеча невидимую ниточку, поправила головной убор. – И ни в коем случае не упоминай о своей матери. Пенелопа скучала по маме. Та ни за что не нарядила бы ее в такое платье и обязательно задержалась послушать музыку. Знаменитая красавица Летиция Ноллис, графиня Лестер, украсила бы волосы любимой дочери драгоценными камнями и жемчугом, однако ее имя нельзя даже упоминать при дворе, будто той не существует. В душе Пенелопы поднялся гнев. В ушах звучали слова Летиции, сказанные будто вчера, а не пять лет назад, когда им пришла весть о смерти отца: «Эта женщина его убила». Тогда она удивилась, ведь отец находился в Ирландии во главе английской армии и умер от кровавого поноса. Со временем, собрав кусочки мозаики воедино, Пенелопа пришла к заключению, что под «этой женщиной» мать подразумевала королеву. Пенелопа гордилась своей выдержкой, однако при виде огромной двери, ведущей в королевские покои, ее храбрость растворилась, словно жемчужина в уксусе. – Послушай меня, девочка. Может, ты и крестница королевы, но она не потерпит рядом с собой легкомысленную вертихвостку. Веди себя достойно. Не приближайся, пока она не прикажет. Обращайся к ней «ваше величество», даже если остальные так не делают, – это проявление уважения. Если она спросит, как ты проводишь досуг, скажи, что любишь читать псалмы. И ни слова о картах! – Вероятно, леди Хантингдон вспомнила о карточной колоде, которую изъяла у Пенелопы и ее младшей сестры Доротеи и швырнула в огонь. Пенелопе хотелось, чтобы Доротея поехала с ней, однако графиня решила, что той следует остаться дома. – Я уже говорила не упоминать о твоей матери? – Да, миледи. – Пенелопа вновь почувствовала, как в ней вскипает гнев, и, чтобы успокоиться, вспомнила о последней воле отца: перед смертью тот обручил ее с Филипом Сидни – юноша, вероятно, находится за этой дверью. Она видела его всего один раз, шесть лет назад. Тогда он едва взглянул на нее: с чего бы самоуверенному взрослому юноше, племяннику графа Лестера, обращать внимание на девочку, которой еще нет и тринадцати, пусть даже родственницу самой королевы? Пенелопе запомнились тонкие черты лица, прямой нос, широкий лоб и еле заметная россыпь оспин, странным образом делавших его еще привлекательнее, будто он пережил нечто значительное, о чем она и помыслить не могла. Еще одно предсмертное желание Уолтера Деверо – поручить дочерей заботам его родственника, графа Хантингдона, – вероятно, было продиктовано королевой и потому не могло быть нарушено. Когда Пенелопа попросила объяснений, Летиция лишь воздела руки и покачала головой: – Такова воля твоего отца, я не в силах ничего изменить. Кроме того, для вас с сестрой это хорошая возможность; Хантингдоны имеют большое влияние на королеву. – Ее голос дрогнул. Пенелопе пришлось смириться с тем, что ей многого пока не понять. Она оглядела свой безыскусный наряд и внезапно растерялась. – Твоя рассеянность тебя погубит. – Графиня больно ущипнула ее за руку. Огромные двери отворились. Леди Хантингдон и Пенелопа вошли и остановились у входа. В центре зала сидела королева, с ног до головы одетая в золотую парчу. Рядом с ней стоял Лестер, по-хозяйски положив руку на спинку трона. Пенелопа опустила взгляд, но все же тайком посматривала на королевских фрейлин в кипенно-белых нарядах, напоминающих стайку ангелов. Она немедленно возненавидела свое зеленое платье и, воображая, с каким наслаждением искромсает его на куски, принялась разглядывать сучок на половице, таращившийся на нее, словно глаз. Наконец королева произнесла: – А, леди Хантингдон. Покажите мне вашу подопечную. Графиня подтолкнула Пенелопу, и девушка несмело вышла вперед. Она решила, что будет безопаснее смотреть королеве не в лицо, а на руки. Они оказались на удивление красивыми; по ним и не скажешь, что Елизавете почти пятьдесят – этот возраст представлялся Пенелопе невыразимо далеким. Наконец, остановившись в нескольких футах от расшитых золотом юбок, как учила графиня, она опустилась на колени, по-прежнему не сводя глаз с монарших рук. С такого расстояния ей удалось как следует рассмотреть перстни: огромный рубин (видимо, его предстоит поцеловать, если появится такая возможность), бриллиант квадратной огранки в эмалевой оправе, и, как ни странно, большой круглый жабий камень, совсем не подходящий к своим благородным собратьям. Кажется, жабий камень защищает от яда, смутно припомнила Пенелопа.
– Ближе, – послышался голос. Девушка неловко подползла на коленях. Длинные пальцы приподняли ее лицо за подбородок. Грудь королевы была украшена жемчугом, лицо густо намазано свинцовыми белилами, маскирующими морщины вокруг глаз и рта. Елизавета улыбнулась, показав зубы цвета овечьей шерсти. – Леди Пенелопа Деверо. – Она глянула на девушку из-под набрякших век и близоруко прищурилась. – Сколько тебе лет? – Восемнадцать, ваше величество, – еле слышно ответила Пенелопа. – Не так уж молода. – Королева словно подсчитывала что-то в уме. – Мы слышали, ты хорошо поешь. Это правда? – Мне говорили, мой голос вполне сносен, ваше величество. – Пенелопа заметила, как все придворные подались вперед, дабы расслышать ее слова, будто она произносила нечто значимое. – Если держаться уверенно, умение не столь важно. – Королева наклонилась. До Пенелопы донесся запах мускуса. Ей вспомнилось, как мать перед приходом гостей втирала мускус в шею и запястья. – С таким личиком ты посрамишь всех наших фрейлин, а если голос хотя бы вполовину хорош, произведешь настоящий фурор. – Елизавета сделала вид, будто говорит Пенелопе на ухо, однако любопытные фрейлины-ангелочки все прекрасно слышали. Она явно развлекалась. Пенелопа невольно хихикнула; комплимент пришелся ей по душе. Благодаря королеве она оказалась в центре ситуации, которую пока не понимала. Несомненно, графиня не одобрила этот ее смех. – Пожалуй, стоит взять тебя под крыло, Пенелопа Деверо. Вижу, у тебя есть чувство юмора. Только посмотри, какие постные лица меня окружают! – Девушка пригляделась: действительно, несмотря на роскошные наряды, фрейлины показались ей унылыми, как латинские глаголы. – Кроме того, ты наверняка нуждаешься в материнской заботе. Елизавета невольно потянулась к руке Лестера, покоящейся на спинке трона. Их пальцы переплелись: простой и в то же время интимный жест показался Пенелопе собственническим – королева утверждала свое право над мужем ее матери. Гнев разгорелся в ней с новой силой. – Полагаю, без надзора графини ты расцветешь. Она гордится тем, что растит покорных девушек, однако я чувствую в тебе силу духа. Не стоит тушить столь яркий свет. – Пенелопа услышала судорожный вздох леди Хантингдон; в течение последних нескольких лет та только тем и занималась, что пыталась искоренить в ней силу духа. Вероятно, говоря о материнской заботе, ее величество имела в виду отсутствие у графини душевной теплоты. Или речь шла о Летиции, чье имя здесь под запретом? – Сядь, – произнесла королева, похлопав по скамеечке рядом с собой. – Ты играешь в карты? – Да, с удовольствием, – ответила Пенелопа и, не раздумывая, добавила: – Мне нравится рисковать, – на что Елизавета громко расхохоталась. Родственники Пенелопы (за исключением графини) обменялись одобрительными взглядами. Кажется, ее поведение их удовлетворило. – Тебе представится лишь одна возможность произвести впечатление, – сказала ей мать. – Будь собой, моя радость. Королева меня ненавидит, но я долгое время провела рядом с ней и знаю: она ценит в девушках вовсе не нудное благочестие, которое пытается вдолбить тебе графиня. Если тебя примут ко двору, это благотворно скажется на всех нас. Бог свидетель, мне нужны глаза и уши среди королевских фрейлин. – Летиция взяла Пенелопу за руку и поцеловала. – Ты станешь моими глазами и ушами. В нынешние времена у меня нет никакого влияния, я даже не могу принять участие в судьбе моих детей. К ним подошел Лестер: – Что за колдовское варево стряпаете, красавицы? – Завтра моя дочь предстанет перед королевой. Полагаю, тебе и так известно. – В голосе Летиции слышалась горечь, однако Пенелопа слишком давно ее не видела, чтобы утверждать наверняка. – Я наставляю ее, как себя вести. Тебе понравится при дворе, милая, – продолжила она. – Настоящая жизнь – там. С твоим характером и красотой ты будешь блистать на этом небосклоне. Но предостерегаю: не показывай слабость или страх – королева не выносит малодушия. Не так ли, дорогой? – Воистину. – Лестер склонился, погладил выпуклый живот Летиции и томно поцеловал в губы. – Как там парень, пинается? – Еще как, – с улыбкой ответила та. – Неугомонный, весь в отца. Лестер взял жену за руку, переплел ее пальцы со своими. Узнав о тайном бракосочетании своего фаворита с Летицией, ее величество пришла в неописуемую ярость; слуги леди Хантингдон несколько месяцев только об этом и судачили. Однако, глядя, как Лестер точно таким же жестом берет Елизавету за руку, Пенелопа поняла – ситуация еще сложнее. Вероятно, под выражением «глаза и уши» подразумевалось, что ей придется докладывать матери об отношениях между отчимом и королевой. Елизавета приказала принести карты и продолжила весело болтать, указывая на придворных: «Это мой камергер, он обеспечит тебя всем необходимым, а вон та брюзга – старшая фрейлина». Тасуя колоду, Пенелопа оглядывала зал в надежде увидеть Сидни, однако среди множества разодетых кавалеров невозможно было различить ее нареченного. Королева поднесла руку к пышной медной шевелюре, отстегнула большую жемчужину, обрамленную драгоценными камнями, и положила на стол. – Какова твоя ставка, Пенелопа Деверо? У девушки сдавило в груди; ей нечего было предложить, кроме материнского кружевного платка, заткнутого за рукав, однако эта ставка слишком мала против столь роскошного украшения. Королева наверняка осведомлена о том, что казна ее семьи пуста. Пенелопа медленно вытащила платок и опустила на стол рядом с жемчужиной. – Красивые кружева. – Елизавета внимательно осмотрела его сквозь увеличительное стекло. – Полагаю, тебе известно, что у каждой вышивальщицы свой почерк. Пенелопа раньше об этом не слышала, однако поняла – королева узнала руку ее опальной матери. – Да, ваше величество, – сдавленно проговорила она. Елизавета приподняла насурьмлённую бровь: – Что ж, достойная ставка. Играем до двух побед. Девушка тайком выдохнула. Королева сбросила карту, взяла другую. Пенелопа поступила так же. Они по очереди меняли карты, наконец Елизавета постучала по столу, объявила: Vada![7] – и продемонстрировала руку – одни пятерки. Взгляды присутствующих устремились на Пенелопу – всем было интересно посмотреть, как новенькая пройдет испытание. По слухам, ее величество не любила проигрывать. К счастью, Пенелопа играла гораздо слабее королевы, ибо ей было бы трудно усмирить дух соперничества и проиграть из вежливости, поэтому второе поражение оказалось вполне заслуженным. – Тебе нужно отточить навыки, моя девочка, – со смехом произнесла королева, забирая выигрыш.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!