– Тебе все известно, – констатировал Арктур. – О вашем перевоплощении в гниющих великанов? Эту тайну ты хранил? – Да. Повисла пауза. – Тогда мне все известно. – Я грохнула чашку на столик. – Если хочешь объясниться, не стесняйся. Арктур поник. Однако сквозь пуповину чувствовалось облегчение, как будто исчезли невидимые путы. – Тирабелл опасалась, что узнав правду, вы с единомышленниками откажетесь сотрудничать с Рантанами, а конкретно ты не пожелаешь выслушивать никакие доводы. Незадолго до нашей встречи она убедила нас дать обет молчания. В воображении всплыла картина: рефаиты при свечах клянутся соблюдать строжайшую секретность. – Тогда я не испытывал к тебе чувств, поэтому согласился, о чем потом горько сожалел. Недомолвки могли посеять те самые подозрения, которые предвидела Тирабелл. Я умолял ее снять с меня обет, но она отказалась. – Ты мог сказать мне по секрету, – возразила я. – И обесценить все прочие обещания? Для рефаита это дело чести. Нарушить данное слово – значит навеки заклеймить себя позором. – Только не в моих глазах! – Пейдж, запомни одно: впредь я никогда не принесу клятву, способную подорвать твое доверие. Однако сделанного не воротишь. Я Рантан, а Тирабелл – моя избранная правительница. – А я ваша темная владычица. И наш альянс подразумевал взаимное доверие. Вместо этого вы пудрили нам мозги и нарочно держали в неведении. Ему хватило ума не спорить. – Ты уже нарушал слово, данное Нашире, когда захотел поступить по совести. Почему было не сделать исключение для меня? – Невелика беда – прослыть клятвоотступником для наследной правительницы. Но если бы я нарушил обязательства, возложенные Рантанами, меня бы отстранили от дел, лишив возможности защищать твои интересы. – Ты обманываешь их по-другому. – Мне вдруг надоело притворяться. – Всякий раз, когда мы остаемся наедине, когда ты прикасаешься ко мне, в Рантанах селятся гнев и подозрения. Однако тебя это не останавливает. Мы оба напряглись, взгляды скрещены. – Таких клятв я не приносил, – тихо откликнулся Арктур. – Разве это не само собой разумеющееся? – Только Саргасы ратуют за доктрину плотеотступничества, – последовал ответ. – Хотя у Рантанов она тоже в почете, негласным законом ее не назовешь. Я вздернула подбородок и, собравшись с духом, нарушила затянувшуюся паузу: – Я упорно не желала идти по следу из хлебных крошек, не желала замечать намеки, поскольку слепо доверилась тебе, а теперь… Внезапно у меня перехватило дыхание, как будто полоснули бритвой по телу. Перед глазами все поблекло. Боль насквозь пронзала грудную летку, проникая в каждую клеточку. Арктур бросился ко мне: – Пейдж! Я исступленно замотала головой, призывая его не вмешиваться – все равно не поможет. Согнувшись пополам, я обхватила себя руками в ожидании, когда чудовищные спазмы закончатся. Приступ миновал, оставив меня захлебываться слезами и пóтом. – Много чести – оправдывать подозрения Тирабелл, – прохрипела я, едва боль утихла. – Мне надо принять ванну. Потом мы спокойно все обсудим, закроем тему и займемся наконец делом. От успеха предприятия зависит многое, не только наши жизни. Арктур придвинулся ко мне вплотную, лицо его было близко как никогда. Я встала с кровати и без единого слова протиснулась мимо. 14. Горькая правда Хотя вода по-прежнему ввергала меня в панику, я долго просидела в горячей ванне, подтянув колени к груди. Горячий пар успокаивал легкие. Мой взгляд был прикован к стене, а мысли витали вокруг событий минувшего года. В Лондоне Арктур действительно внес немалую лепту в наше дело. Только благодаря его заступничеству у меня появились деньги на содержание огромного количества ясновидцев, только его стараниями Тирабелл не лишила меня финансирования после провальной вылазки на склад. Может, Арктур и впрямь верил, что, нарушив клятву, утратит авторитет. Но особенно угнетала небрежность, с какой он отнесся к нашему хрупкому доверию. Скрытничая, утаивая от меня информацию, Арктур подрывал и без того шаткий союз. Выбравшись из ванной, я завернулась в полотенце и протерла запотевшее зеркало. Мои от природы темные губы приобрели сероватый оттенок, кончики пальцев тоже посерели от злоупотребления фантомом. Свежие синяки отливали фиолетовым. Я обработала ссадину на бедре антисептиком, облачилась в сорочку и попробовала расчесать спутанные лохмы – но только сломала гребень пополам. Самое паршивое – боль в груди неустанно нарастала, сковывала дыхание. Ничего, отдохнуть всегда успеем. Главное сейчас – залатать брешь в нашей дружбе с Арктуром. Рефаит с бокалом вина ждал в гостиной. Я опустилась на противоположный краешек дивана. Дождь сменился градом. Полуденное небо стало угольно-черным. – Не секрет, – произнес Арктур, – что рефаиты не рождаются, а возникают из загробного мира. – Да. – Но мы появляемся не скопом, а волнами. Упадок загробного мира – из-за которого и разразилась война, – совпал с последней волной, больше похожей на предсмертную агонию. И породила она не рефаитов, а эмитов. Вопреки скромной численности, они застали нас – неподготовленных и разобщенных – врасплох. Многие тогда перевоплотились. В мертвой тишине я перенесла центр тяжести на правый бок. Дышать стало легче. – Теперь понятно, почему нас бросали на передовую, – заметила я. – Вы не приближались к ним, чтобы не подцепить полусдвиг. Меня всегда удивляло, почему могучие и непобедимые рефаиты не сражаются с монстрами сами, а посылают в неравный бой людей. Ну хоть сейчас ситуация прояснилась. – Кэд ввел меня в курс дела, – «успокоила» я. – Ну, в общих чертах. Вы заражаетесь через укусы, царапины, словом, через нарушение целостности саркса. Соль и человеческая кровь подавляют симптомы, однако для исцеления необходима аура. – (Арктур кивнул, подтверждая мою правоту.) – Единственное, Кэд не выяснил, способны ли вы без подпитки спровоцировать полусдвиг. – Нет. Не отнимая ладони от ребер, я разглядывала его сквозь слипающиеся веки. – Без подпитки мы теряем рассудок, силы и постепенно перестаем функционировать. Пыльца анемона ускоряет процесс и калечит нас, – добавил Арктур. – У вас наступает подобие эфирного голодания, как у прорицателей, когда они теряют нумы. – Разница в том, что ясновидцы умирают от эфирного голодания, мы же лишены такой благодати. Я ждала, пока он продолжит. – Неизвестно, насколько ослабевает наше восприятие в такие моменты. Зато доподлинно известно, что так мы особенно притягательны для эмитов. Реанимировать нас возможно только полусдвигом. Однако из двух зол собратья рефаиты выбирают секвестрацию. – Проще говоря, вам отрубают голову клинком из опалита, никакой другой металл вашу кость не возьмет, – подхватила я. – Верно. – А дальше? Арктур смотрел, как град стучит по стеклу. – Секвестрация не тождественна земной смерти. Наши тела не разлагаются, лабиринты остаются в эфире. А фантомы не могут ни упокоиться, ни освободиться. Мы не умираем полноценно и полноценно не живем. Вечная тюрьма. Ради моего спасения Альсафи обрек себя на мучительное прозябание. – В колонии я распылила анемон на Краза Саргаса. И ты сказал, что он погиб, – напомнила я. Арктур пожал плечами: – Так и случилось, если не вдаваться в подробности. У Краза под рукой не оказалось ясновидца для подпитки. Уверен, Нашира потом его секвестрировала. Фактически я убила одного из наследных правителей, но никаких угрызений совести по этому поводу не испытывала. – Спасибо за откровенность, – поблагодарила я. – А то надоело блуждать в потемках. – Моя ладонь легла на пылающий лоб. – Менар не знает про опалит. Да и будь он в курсе, что это изменит? Нашира наверняка стережет его как зеницу ока. – Так и есть. – Тем не менее инквизитор Франции ратует за Второй Шиол в качестве массового пристанища рефаитов. Если разрушим его, лишимся потенциального союзника. Плюс эмиты расползутся по всему свету. – Да, последствия неминуемы. Их не удалось миновать тогда, не удастся и сейчас. Однако во имя всех паранормалов – рефаитов и смертных – мы должны уничтожить Второй Шиол, – пылко проговорил Арктур. – Цивилизация, обрекающая частицу себя на рабство, недостойна спасения.