Проходят недели. Недели на больничной койке, с покрывшимися коростой глазами. Недели кровавых и гнойных слез. Но Мэтт учится. Учится укрощать чувства и подчинять их своей воле. Он представляет себя полицейским в комнате наблюдения, получающим информацию с разбросанных по всему городу камер и микрофонов и собирающим данные в кабинете за стеной. Ему тяжело, но понемногу он становится прежним Мэттом Мёрдоком. Джек Мёрдок дежурит у палаты сына, пока врач в последний раз перед выпиской осматривает глаза Мэтта. Джек взволнован. Обеспокоен. Он прибрался в квартире, убрав все вещи, способные повредить Мэтту, но полностью избежать риска вряд ли удастся. – Джек Мёрдок? Джек поднимает взгляд, ожидая увидеть врача, но перед ним двое мужчин в дорогих костюмах. – Чему обязан? Говоривший протягивает визитку. Джек мельком смотрит на нее и узнает, что тот – адвокат. – Мы слышали, что вашего сына сегодня выписывают. – Вам-то какое дело? – Наш работодатель желает убедиться, что не произойдет никаких недоразумений. – Каких еще? – Ваш сын выскочил на проезжую часть. Он виновен в аварии. Осознав, кто эти люди, Джек вскакивает на ноги. – Чертовы крючкотворы! Из-за вас мой сын ослеп! – Вовсе нет, мистер Мёрдок. Нашей вины тут нет, и лучше бы вам впредь воздержаться от подобных слов. Клевета – штука серьезная. Мы можем рассчитывать на ваше молчание? Очень надеюсь на положительный ответ. Не усложняйте ситуацию, иначе нам придется предать огласке вашу связь с мистером Риголетто. Джек молча таращится на юриста. – Прежде чем отвечать, хорошенько подумайте, – говорит другой адвокат. – В конце концов, если вас посадят в тюрьму, то за Мэттом некому будет ухаживать. После месяца на больничной койке Мэтт готов отправиться домой. Врачи больше ничем не могут ему помочь – только направить в местный филиал Американского Общества Слепых. Они сообщают отцу, что Мэтт может получить там консультацию и пройти обучение, которое поможет адаптироваться к потере зрения. Мэтт не хочет туда идти. Когда отец впервые об этом заговаривает, он запирается в комнате и с головой накрывается одеялом. Он к этому не готов. И не собирается быть готовым. Это будет значить, что он смирился с той жизнью, которая его ожидает. Глава 4 Шесть месяцев спустя Мэтт любил сидеть на крыше и наблюдать за уличной жизнью. Смотреть, как живут семьи в доме напротив. Ему нравилось быть частью этой жизни. Видеть соседей, но при этом оставаться невидимым для них. Быть частью родного района, где их с отцом хорошо знали. А теперь… Теперь все изменилось. Он перестал быть частью чего-либо. Больше никто не приветствует его по-дружески. Лишь с жалостью, грустью или горечью. Бедный мальчик. Вся жизнь погублена! Может, лучше ему было бы умереть. Мэтт с этим не согласен. Он в смятении. Ему всегда казалось, что ослепнув, ты потеряешь все. Будешь обречен жить во мраке на веки вечные. У него все не так. Он чувствует объем и форму предметов и может определить, что находится вокруг. Например, сейчас. Внизу, на улице, зимний ветер обдувает ствол дерева, придавая тому форму, которую Мэтт может представить. Он чувствует… видит… изгиб ствола и раскидистые ветви. Нет, «видит» – неверное слово. Наверное, это память рисует то, что он должен был бы видеть. Так вот как это работает? Ветер сообщает ему нужные измерения, а воображение создает картинку? Мэтт встает, не обращая внимания на порывистый ветер, и шаркает вперед, пока кончики кроссовок не оказываются на самом краю крыши. Он подставляет ветру лицо, вдыхает морозный воздух, а с ним запах приближающейся бури, смешанный с ароматами еды – мяса, картошки, пиццы и хот-догов. Он склоняется над бездной, думая, что для случайного прохожего выглядит сейчас как самоубийца. Эта мысль порождает улыбку. Нет уж. Напротив, он заново учится жить. Ветер вновь обдает его лицо и уносится вниз, мимо припаркованных у тротуара машин. Мэтт следит за ним и «видит», как ветер придает автомобилям формы, растекаясь вокруг крыш, колес, брызговиков и зеркал. Мэтт уверен, что сможет пройти вдоль машин, расставив руки, и ни разу их не задеть. Он понемногу привыкает жить без зрения, но счастья ему это не прибавляет. Совсем наоборот. Каждое утро он просыпается полностью опустошенным, и справиться с этим чувством помогают лишь тренировки в зале. По-прежнему после закрытия – ему не хочется ощущать на себе жалостливые взгляды окружающих, сочувственные покачивания головой. Как и прежде, он проникает в зал через окно. Свет не включает – зачем он ему? Каждый вечер он оттачивает остроту своих чувств, тренируясь на гимнастическом бревне и с боксерской грушей. Выходит совсем не так, как на улице. В помещении, где нет ветра, где ничего не помогает оценить форму предметов, ему куда труднее выбирать нужную дистанцию и определять амплитуду груши, и он получает куда больше шишек и синяков, чем прежде. Но он не сдается. День за днем, неделю за неделей он гоняет себя, стремясь заставить свое тело видеть вновь, каким-то образом вернуться к привычной жизни, как будто у него и нет никакого увечья. Каждый вечер после тренировки он падает без сил. Сегодня Мэтт лишь перекатывается на спину и неподвижно лежит. Он устал. Устал от всего. Почему это произошло именно с ним? Почему не с кем-то другим, хотя бы с тем стариком? Почему он? У него вся жизнь была впереди. Он ставил себе четкие цели, хотел стать адвокатом, судьей или полицейским. Да кем угодно, лишь бы отец был счастлив. А теперь? Теперь он никто. Из него и боксера-то не выйдет. Такую карьеру отец счел бы наихудшей из всех возможных, но и на ней теперь можно ставить крест. Мэтт плачет. Он держал слезы в себе с тех пор, как вышел из больницы, но теперь, сидя на старом, потрепанном мате, пропитанном запахом пота, опилок и табака, он дает им волю. – Стыдоба-то какая. Пацан, хватит себя жалеть! Мэтт замирает. Вытерев нос, он оборачивается по сторонам в поисках говорящего. – Кто здесь? – Вставай, – продолжает низкий, скрипучий голос. – Ты что, не только слепой, но и глухой? Вставай, говорю. – Но… – Неправильный ответ. Мэтт слышит в воздухе свист, и что-то больно бьет его по голове. – Ай! Вы что?! – Вставай. – Какого черта? – Неправильный ответ. Снова свист и очередной болезненный удар, на этот раз по щеке. Мэтт ползет назад, прижимаясь к стене. – Вставай. Мэтт поворачивает голову то налево, то направо, стараясь определить источник звука. Он делает глубокий вдох. Опять свист. Мэтт резко выбрасывает руку и хватает палку прежде, чем та ударит его в третий раз. Его мучитель хохочет. – Так-то лучше! Ничего сложного, а? Незнакомец вырывает палку из рук Мэтта. – Вставай. В этот раз удар следует без предупреждения. Палка движется так быстро, что Мэтт слышит свист уже после того, как получает по лицу. – Прекратите!