Глава 1 Согласно семейной легенде, я родилась на полу в такси. Из шести детей я самая младшая, и отношение моей мамы к материнству в целом, по-видимому, эволюционировало от небрежного «Кажется, я чувствую спазм, но сначала все-таки закончу готовить обед» к повторению фразы «Привет, Холлэнд Лина Баккер» сорок минут кряду. И когда забираюсь в такси, моя первая мысль именно об этом. Всегда замечаю, насколько с трудом получается усесться на липком сиденье и что окна и перегородка из оргстекла заляпаны миллионами отпечатков пальцев и какими-то еще непонятными пятнами — и что пол такси довольно жуткое место, для того чтобы произвести на свет ребенка. Отгородившись от завывающего бруклинского ветра, я захлопываю пассажирскую дверь. — Манхэттен, станция «50-я улица». Водитель встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида, и я вполне представляю, о чем он думает: «Вы хотите на Манхэттене доехать до станции метро на такси? Дамочка, метро вам обойдется всего в три бакса». — Перекресток 49-й улицы и 8-й авеню, — добавляю я, отлично понимая (и игнорируя), что, конечно же, это абсурд. Вместо того чтобы доехать на такси до дома, я от Парк-Слоуп еду до станции метро в Адской Кухне — примерно в двух кварталах от моего дома. И дело вовсе не в том, что я как-то беспокоюсь о своей безопасности и поэтому не хочу, чтобы водитель знал, где я живу. Просто сегодня понедельник, на часах около половины двенадцатого, а это значит, что на станции я увижу Джека. По крайней мере, он там должен быть. С тех пор как полгода назад я впервые увидела его играющим на станции метро «50-я улица», каждый понедельник вечером он там. А также в среду и четверг по утрам и в пятницу в середине дня. По вторникам и на выходных я его ни разу не видела. Но понедельники мои любимые, потому что от того, как он склоняется над гитарой и прижимает ее к себе, словно соблазняя, в воздухе искрит напряжение. Музыка, пребывавшая все выходные в ловушке, высвобождается, и течение мелодии нарушается лишь металлическим звоном монет, брошенных в раскрытый футляр от гитары у его ног, или ревом приходящих поездов. Чем он занимается помимо этого, я не знаю. Еще я уверена, что его зовут не Джек, но ведь мне нужно как-нибудь его называть, а даже выдуманное имя делает мою одержимость менее жалкой. Надеюсь. Водитель молчит; он не слушает радиопередачу и не пытается как-то еще заполнить тишину, что обычно так любят нью-йоркцы. Я отвожу взгляд от своего телефона и новостной ленты Инстаграма с книжными новинками и уроками макияжа и смотрю в окно на слякоть и грязь. Кажется, несмотря на все надежды, мое легкое коктейльное опьянение не успело испариться, и к моменту, как мы останавливаемся и я расплачиваюсь с таксистом, кровь по-прежнему ощущается наполненной пузырьками. В таком состоянии я еще никогда не приезжала увидеть Джека, и это либо ужасная, либо великолепная идея. Думаю, точнее я определюсь уже совсем скоро. Спускаясь по лестнице, я слышу, как он настраивает гитару, и, остановившись в нескольких шагах, рассматриваю его. Он стоит наклонившись, а в свете лестничных ламп его русые волосы кажутся почти серебристыми. Для моего сверстника он выглядит немного неряшливо, но он не грязный, и поэтому я предпочитаю думать, что у него есть жилье и нормальная работа, а в метро Джек играет только из любви к музыке. У него мой любимый вид стрижки: аккуратно подстриженные волосы по бокам и всклокоченные на макушке. Они кажутся мягкими и блестят в искусственном свете, а еще их так и тянет схватить в кулак. Какого цвета его глаза, я не знаю, поскольку когда играет, он ни на кого не смотрит, но мне нравится фантазировать, будто они карие или темно-зеленые — достаточно насыщенный цвет, чтобы в нем утонуть. Я еще ни разу не заставала его уход или приход, поскольку обычно просто подхожу, бросаю доллар в футляр и иду дальше. Потом, придя на платформу, оглядываюсь — как и многие другие, — и смотрю на него, сидящего на высоком стуле у подножия лестницы, и на его пальцы, порхающие вверх и вниз по грифу гитары. Движения его левой руки так же естественны, как дыхание. Как дыхание. Я начинающий писатель и ненавижу эту заезженную метафору, но больше ничего не подходит. Я еще ни разу не видела, чтобы у кого-нибудь пальцы двигались так быстро, — и сам он даже не задумывается об этом. Он будто наделяет свою гитару человеческим голосом. Когда я бросаю купюру, он поднимает голову. Прищурившись, смотрит на меня и тихо говорит: — Большое спасибо. Ничего подобного этот парень раньше не делал — не поднимал голову, когда кто-то бросал ему деньги, — и его взгляд застает меня врасплох. Зеленые. У него зеленые глаза. И он не отводит взгляд. Он у него завораживающий. Поэтому, вместо того чтобы ответить что-то вроде «Ага» или «Не за что», как поступил бы любой другой житель Нью-Йорка, я на одном дыхании выпаливаю нечто нечленораздельное: — Яобожаювашумузыку. Он отвечает мимолетной улыбкой, и в моем нетрезвом мозгу происходит короткое замыкание. Покусав нижнюю губу, он говорит: — Вы так считаете? Очень мило с вашей стороны. Мне нравится этот отрывок. У него сильный ирландский акцент, от которого у меня начинает покалывать пальцы. — Как вас зовут? Проходит пара унизительно молчаливых секунд, после чего он с удивленной улыбкой отвечает: — Келвин. А вас? Это можно счесть разговором. Черт, я разговариваю с незнакомцем, по которому сохла на протяжении нескольких месяцев! — Холлэнд, — говорю я. — Как название провинции в Нидерландах. Все думают, будто Голландия [Holland — это и имя, и Голландия — прим. перев.] и Нидерланды это одно и то же, но это не так. Уф. Сегодня я узнала про джин два важных момента: на вкус он как шишки и совершенно точно сделан самим дьяволом. Келвин улыбается и дразнящим тоном заявляет: — Холлэнд. И провинция, и кладезь знаний, — после чего добавляет себе под нос что-то еще, чего я не могу разобрать. Трудно сказать, что его веселит: я в качестве забавной дурочки или кто-то другой за моей спиной. Поскольку в последний раз на свидании я была примерно миллион лет назад, то понятия не имею, как дальше вести этот разговор. Так что я срываюсь с места и практически пробегаю шесть метров до платформы. Потом резко останавливаюсь и, блестяще имитируя знакомую всем женщинам некую срочную необходимость, лезу в сумку. В этот момент, с запозданием секунд этак на тридцать, я понимаю, что именно он прошептал: очаровательно. Уверена, он имел в виду мое имя, а не внешность. И я не говорю это из ложной скромности. В пределах Манхэттена мы с моей лучшей подругой Лулу объективно выглядим среднестатистическими — что становится особенно круто, когда мы покидаем Нью-Йорк. Но на Джека — то есть Келвина — глазеют как мужчины, так и женщины. Как обеспеченные обитатели Мэдисон-авеню, из любопытства спустившиеся в метро, так и время от времени появляющиеся тут студенты с Бэй-Ридж. Серьезно, если бы он удосужился посматривать на прохожих, то мог бы выбирать себе партнеров на ночь прямо здесь. Чтобы подтвердить свою теорию, я смотрю в зеркальце, и первое, что вижу, — это клоунский макияж (то есть потекшую тушь) и жуткую бледность на нижней части своего лица. Поднимаю руку и пытаюсь пригладить каштановые пряди, которые обычно прямые и скучно выглядящие, но сейчас, выскочив из плена хвоста, они бросили вызов гравитации и встали торчком. Сейчас я уж точно не очаровательная. Снова звучит музыка Келвина. Она настойчиво заполняет тишину станции, от чего я становлюсь еще более пьяной, чем рассчитывала. Зачем я сегодня пришла сюда? Зачем заговорила с ним? Теперь в своей голове мне многое придется перестроить — например, вычеркнуть имя Джек и добавить к его образу ставший известным цвет глаз. А от того, что он ирландец, я становлюсь достаточно безбашенной, чтобы захотеть забраться к нему на колени. Блин. От увлечений и так сплошная головная боль, но если подумать, то уж лучше увлечения на расстоянии, чем как сейчас. Раньше я придерживалась сочиненных про него фактов и пялилась на него на расстоянии, как любая благоразумная шпионка. Теперь же четвертая стена сломана, и если Келвин окажется таким же дружелюбным, как и его взгляд, он меня заметит, когда в следующий раз я брошу ему доллар в футляр, и мне придется либо как-то общаться с ним, либо убежать в противоположном направлении. Пока мой рот закрыт, я вполне себе среднестатистическая женщина, но когда начинаю разговаривать с мужчинами… Лулу не зря называет меня Кошмарище-Холлэнд — вот какой ужасной я становлюсь. И она не ошибается. Я обливаюсь потом под своим розовым шерстяным пальто, на лице у меня потекший макияж, а сползшие колготки требуют незамедлительно подтянуть их до подмышек, иначе они грозят выглянуть из-под юбки этакими восточными шароварами. Пожалуй, мне стоит просто взять и действительно подтянуть их, потому что кроме спящего на скамье джентльмена на станции никого нет, а Келвин больше не обращает на меня никакого внимания. Но тут джентльмен встает и, как зомби, шаркающей походкой идет ко мне. Станции метро, когда они такие безлюдные, очень пугают. Они похожи на убежища для насильников и эксгибиционистов. Еще не сильно поздно — нет и полуночи, — а на дворе понедельник, но я явно пропустила свой поезд. Я поворачиваю налево и иду дальше по платформе, попутно вытаскивая телефон, чтобы казаться занятой. Увы, мне стоило бы учесть, что пьяные и настырные мужчины не уходят, завидев айфон, и «зомби» подходит ближе. Точно не знаю, это страх меня кольнул в груди или же просто сквозняком навеяло, но мне в нос ударил сладко-соленый запах грибка; как будто запах гнили смешался с разлитой газировкой, и все это выплеснулось со дна мусорного контейнера. «Зомби» показывает рукой и говорит: — У тебя мой телефон. Обойдя его по широкой дуге, я направляюсь назад к лестнице и Келвину. А палец держу на номере Роберта. Но зомби не отстает. — Эй, ты! Иди сюда. У тебя мой телефон. Не поднимая головы, я говорю как можно спокойней: — Отвали от меня. Нажав на номер Роберта, я подношу телефон к уху. Раздаются пронзительные гудки — по одному на каждые пять секунд грохочущей тишины. Музыка Келвина становится громче и агрессивнее. Неужели ему не видно, что меня преследуют по платформе? Ко мне некстати приходит мысль, насколько это удивительно — как глубоко он погружен в себя, когда играет. Шаркая ногами, мужчина почти бежит за мной, и разрывающие воздух ноты Келвина становятся саундтреком к этой безумной погоне. Мои колготки мешают нормальному бегу, а неуклюжие попытки «зомби» меня догнать стали куда уверенней. В трубке раздается звук голоса Роберта: — Привет, Лютик. — Черт, Роберт. Я в… Мужчина хватает меня за рукав пальто и вырывает из руки телефон. — Роберт! — Холлс! — я слышу крик Роберта. — Милая, где ты? Изо всех сил стараюсь удержаться на ногах, потому что кажется, я теряю равновесие. И тут меня охватывает леденящий ужас: мужчина не помогает мне остаться в вертикальном положении, он меня толкает. Я слышу чей-то низкий голос: — Эй!