Я смеюсь. — Это точно. Если только не найдется машины времени, которая перенесет меня в 2008 год в подвал дома Эрика Мордито. В противном случае боюсь, этот поезд ушел. Обмозговав несколько секунд полученную информацию, Дэвис восклицает: — Холлс, это отвратительно! Мордито? Мы с Эриком в десятом классе вместе ходили на гончарные курсы. — Дэвис, боюсь, ты не улавливаешь суть, — говорю я. — Единственная причина, почему у меня есть работа, это помощь Роберта. И без нового музыканта его спектакль провалится. А это, в свою очередь, уничтожит репутацию Роберта. Ничего подобного я допустить не могу. Помолчав несколько минут, Дэвис спрашивает: — Так тебе нужен совет или благословение? Запрокинув голову, я закрываю глаза. — И то, и другое, наверное. — Послушай, Холлси, — уже мягче говорит он. — Я все понимаю и знаю, как близки вы с Робертом. И о твоем чувстве вины за то, что имеешь эту работу и живешь в этой квартире, я тоже осведомлен. Но решение, на мой взгляд, чересчур экстремальное. Лишь когда мой брат произнес эти слова, я поняла, чем именно мне нравится эта затея. Ничего похожего я не делала. И никогда не рисковала. Но в свои двадцать пять мне уже до чертиков надоела моя жизнь. Возможно, я потому и не могу писать — поскольку толком не жила сама. — Думаю, именно этим оно меня и привлекает. Похоже на безумие, а безумия мне сейчас очень не достает. — Это точно! — со смехом соглашается Дэвис. — В общем, слушай мой совет: конечно же, не делай этого, — он делает паузу. — Но у меня такое чувство, что ты уже сама все решила, да? Мне сложно произнести это вслух. Я чокнулась? Дэвис вздыхает. — Тогда позаботься о своей безопасности, ладно? Устрой ему проверку, заведи служебную собаку или что-то еще в этом духе, прежде чем превратишь свою жизнь в руины, будто слон в посудной лавке. — И… — И не волнуйся, маме с папой я ничего не скажу. Глава 8 Ни один пассажир в Нью-Йорке еще ни разу не спускался по лестнице в метро так же медленно, как я. По крайней мере, создается именно такое впечатление, пока я медленно шагаю вниз, а меня все толкают из стороны в сторону, пытаясь обогнать. Как вы уже догадались, я оттягиваю момент. Интересно, здешние потолки всегда были серого цвета? Надо же, они регулярно меняют лампочки. А почему вот тут я никогда не замечала текстуру краски?.. Ой, кажется, это не краска. Но потом, каким-то неведомым образом маня и дразня меня, становится слышна музыка Келвина. Спустившись по последнему пролету, я вижу его, как и всегда, растворившегося в музыке и играющего склонив голову. Всякий раз, когда слышу его игру, я ощущаю себя переполненной пузырьками, с силой рвущимися на поверхность. Полуденный хаос похож на какую-то муравьиную ферму: резво обходя друг друга, люди снуют в разные стороны. Келвин не видит ни меня, ни окружающих, когда переходит от одного произведения к другому. Подойдя к нему, я выпаливаю первую пришедшую на ум фразу: — Хочешь пообедать? У меня ощущение, будто я кричу. Мой голос силится пробиться сквозь шум подъезжающих поездов. Подняв голову, Келвин замирает, после чего берет финальный аккорд. — Очаровательная Холлэнд. Привет, — я одарена улыбкой, которая начинается с приподнятого уголка губ, а затем становится очень широкой. — Прости, что ты сказала? Тяжело сглотнув, я жалею, что не в состоянии сейчас снять перчатку и провести ладонью по лбу. Уверена, на нем выступил пот. — Я спросила, не хочешь ли ты пообедать, — повторяю я, гадая, подшучивает он надо мной или нет. Помедлив немного, Келвин смотрит по сторонам, после чего снова возвращается взглядом к моему лицу. — Пообедать? Кто-нибудь, срочно дайте мне пульт, и я отмотаю этот момент назад. Все же нахожу в себе силы кивнуть. — Пообедать, да. Со мной. Ты же ешь? Сейчас же как раз середина дня. Ох, Холлэнд, Холлэнд… Я воображаю рядом с собой перепуганную Лулу, чьи идеальные брови в этот самый момент взмывают вверх. И как она медленно цедит: «Господи боже, Кошмарище-Холлэнд», — а я поворачиваюсь к ней и обозленно рычу: «Ты сама дала добро на все это, негодяйка». Келвин сдержанно смеется — будто понимает, что мне известно о его проблемах с визой, но не уверен, какие цели я преследую. — Конечно, — вновь встретившись со мной взглядом, отвечает он. — Сейчас в самый раз. *** На пороге ресторана воображаемая Лулу меня покидает. А когда хостес спрашивает, сколько всего посетителей с нами будет, я реагирую так, словно никогда в жизни не выходила в люди с другим человеком. — Двое. Да. Мы вдвоем. Он и я. Мы можем сесть где-нибудь вдалеке от остальных? Ну, знаете, нужно немного уединения и… Рука хостес замирает над стопкой меню. Келвин мягко кладет ладонь мне на плечо и покашливает. — Если можно, посадите нас вон за тот дальний столик с диваном, пожалуйста, — и понизив голос, чтобы его услышала только я, добавляет: — Дама просит немного уединения. Пока мы идем к столику, мое лицо горит румянцем. Мы молча садимся и утыкаемся в меню. Оглядев внушительный список, я решаю взять ньокки. Хотя предпочла бы спанакопиту или салат. Но стоит только представить, как буду запихивать в рот крупные листья салата с капающей с них заливкой или еще хуже — застрявшие между зубов кусочки шпината… При этом буду делать незнакомцу предложение пожениться… Меня вот-вот проберет истерический хохот. И в этот момент до меня наконец всерьез доходит смысл всего будущего предприятия. Если Келвин согласится, то каким-то образом мне придется все это объяснить родителям и братьям с сестрой… Или же никому ничего говорить не надо. Дэвис не упускает ни одного шанса напомнить, что едва Нью-Йорк станет мне не по зубам, я могу вернуться домой и решить наконец, как же мне быть с моим дипломом. И со своей жизнью. Родители всегда делали ему замечание, чтобы он отстал от меня, поскольку я единственный ребенок в семье, еще не нашедший свое место в мире. Сомневаюсь, что брак с незнакомцем — это именно тот поворот судьбы, который они мне желали. А еще согласие Келвина будет означать, что мы… поженимся. Станем мужем и женой. Нам придется жить вместе… На ум приходят такие слова как «близость» и «нагота», и фантазии о нем становятся практически неуправляемыми. Келвин почесывает челюсть, потом задумчиво водит пальцем вверх и вниз за ухом. Вверх и вниз, вверх и вниз. Я кожей чувствую его прикосновение, как будто между нами на клеточном уровне существует какая-то связь. У меня были разные парни, но моим типажом всегда оставались ботаники — в очках и не заботящиеся о том, как выглядят. И я никогда не встречалась с кем-то, похожим на Келвина. Как выгляжу я: предпочитаю водолазки и туфли на устойчивом каблуке. Как выглядит он: небрежно подобранные друг к другу футболки с рубашками и джинсы, которые сидят, как влитые. Его непоказная сексуальность будоражит мои и без того взвинченные нервы. Эх, если бы у меня сегодня получилось быть более рассудительной… Поерзав, я поправляю юбку. Дешевая ткань раздражающе скользит по виниловой поверхности сиденья дивана и от каждого моего движения обнажает бедра и задницу. Я надела эту юбку, потому что хотела выглядеть мило и эксцентрично — особенно в сочетании с колготками горчичного цвета и высокими сапогами, — но все же Келвин уделяет гораздо больше внимания меню. Мои усилия потрачены впустую. — Спанакопита или салат?.. — вслух размышляет он. Усмехнувшись тому, как синхронно мы думаем, я возвращаюсь к задаче: что бы такого заказать и при этом не обляпаться. Парни, видимо, этим не заморачиваются. — Я возьму ньокки, — говорю я. Келвин поднимает голову и улыбается. — Хороший выбор. Сделав заказ, мы немного говорим о погоде и туристах, о том, какие сцены в «Его одержимости» нам нравятся, до тех пор пока не повисает многозначительная тишина… и мне не остается ничего иного, кроме как перейти к сути. Я поправляю салфетку на коленях. — Наверное, ты думаешь, что это странно с моей стороны — вот так взять и пригласить тебя пообедать. — Не странно, — пожимает плечами Келвин. — Мило. И неожиданно. — В тот день ты играл просто восхитительно. В театре.