*** Роберт встречает меня у входа в театр «Левин-Глэдстоун». Точнее, он ждет кофе, которое я приношу ему каждую неделю со среды по воскресенье. Когда протягиваю ему стаканчик, замечаю написанный на нем логотип, и уверена, Роберт тоже. «Мэдмен эспрессо» находится в десяти кварталах отсюда. Но если Роберт и понимает, что каждое утро я езжу в кафе, которое явно не по пути сюда, лишь чтобы увидеть Келвина, то виду не подает. Хотя ему давно стоило бы. Хороший пинок под зад мне никогда не помешает. Красный шарф Роберта развевается на ветру, и это выглядит, будто кто-то неистово размахивает флагом на фоне серой стальной панорамы 47-й улицы. Я молча улыбаюсь ему, не мешая насладиться долгожданными глотками кофе. В последнее время у него на работе много стресса: за прошедшие девять месяцев показы «Его одержимости» прошли в бешеном темпе, а билеты на спектакли проданы сильно наперед. Вот только контракт нашего ведущего актера Луиса Геновы был подписан всего на десять месяцев, а значит, он истекает уже через месяц. Его место займет легендарный Рамон Мартин, чей внушительный успех в Голливуде оказывает на Роберта еще более внушительное давление, поскольку ему нужно убедиться, что оркестр поднимет Рамона на небывалую бродвейскую высоту. Так что если Роберту сейчас хочется нарезать круги вокруг театра, пить кофе и прокрастинировать, я готова помочь. Мне не хочется заставлять его идти внутрь здания раньше, чем он сам к тому будет готов. Он отпивает кофе и внимательно смотрит на меня. — Как сегодня спалось? — Болеутоляющие и усталость сделали свое дело: я спала как убитая. Роберт кивает, а потом прищуривается: — А как прошло утро? Он к чему-то клонит. Я подозрительно кошусь на него. — Нормально. — И после случившегося в понедельник, — говорит он и подносит стаканчик к губам, — ты все равно пошла на станцию, чтобы увидеть его? Черт. Надо было сразу догадаться, что он меня раскусит. А заставлю-ка я его уже войти. Открываю тяжелую дверь бокового входа и невинно хлопаю ресницами. — Понятия не имею, о чем ты. Роберт входит вслед за мной в темную прохладу театра. Несмотря на звуки идущей работы за кулисами и на сцене, сейчас здесь все равно тихо — по сравнению с наэлектризованной атмосферой спектаклей. — Ты каждый рабочий день ходишь за кофе в «Мэдмен». — Мне нравится их кофе. — Я, конечно, рад, что ты каждое утро снабжаешь меня кофеином, но у нас обоих дома есть отличные кофеварки. А ты ежедневно едешь на метро десять кварталов туда и столько же обратно ради этого пижонского эспрессо. Думаешь, я не понимаю, чем ты на самом деле занимаешься? Я со стоном поворачиваюсь и иду к лестнице, ведущей на второй этаж, где расположены кабинеты. — Знаю. Я не в себе. Придерживая для меня дверь, ведущую на лестничную клетку, Роберт недоверчиво смотрит на меня. — Он дал понять фельдшерам, что ты хотела покончить жизнь самоубийством, и после этого продолжает тебе нравиться? — В свое оправдание хочу заметить, что сегодня я отправилась туда разобраться с ним. — Ну и как? Я издаю стон, сделав глоток кофе. — Я ничего ему не сказала. — Мне прекрасно известно, каково это — кем-то увлечься, — говорит Роберт. — Но неужели ты решила включить его в свой распорядок дня? Поднимаясь по лестнице рядом с ним, я толкаю его локтем здоровой руки. — Ага, сказал человек, переехавший из Филадельфии в Де-Мойн, потому что влюбился в официанта, подавшего ему рибай. — Справедливое замечание. — Кстати, если ты не одобряешь мой выбор, то покажи мне кого-нибудь получше, — раскинув руки, я смотрю по сторонам. — Манхэттен, а уж тем более музыкальный театр просто идеален для одинокой женщины. Келвин был безопасным и милым развлечением. И я не планировала умирать у него на глазах. Как и заговаривать с ним. Когда мы поднимаемся на этаж, Роберт идет за мной в свой кабинет. Это крохотное помещение по соседству с четырьмя такими же, в котором царит вечный беспорядок: повсюду валяются ноты и фотографии, а все стены залеплены заметками на стикерах. Мне кажется, компьютер Роберта на целое поколение старше письменного стола, который шесть лет назад я забрала в колледж. Роберт кликает по паре клавиш, и экран оживает. — Эван из струнных, кажется, поглядывает на тебя. Я мысленно перебираю струнную группу. На ум приходит только первая скрипка, Сет. Но он не по девушкам. И даже если бы это было не так, Роберт позволил бы мне встречаться с ним разве что через собственный труп: несмотря на свою незаменимость в спектакле, Сет умеет закатывать истерики и раздувать грандиозные скандалы. Судя по моим наблюдениям, он единственный, на кого Роберт может злиться по-настоящему. — Это который? Покрутив пальцем над своими короткими волосами, он говорит: — С длинными волосами. Альт. А. Теперь понимаю, кого он имеет в виду. Эван сексуальный и типажа а-ля Тарзан, но… в целом он все же чересчур дикарь. — Ладно, мой милый Боберт, — подняв руки, говорю я. — Но эти ногти на его смычковой руке… — Ты о чем? — смеется Роберт. — Ты что, не замечаешь? Он цепляет ими струны как акула зубами, — я пожимаю плечами. — Или как будто какой-то странный хищник. Не понимаю, как ты мог это упустить. — Хищник? В среду ты слопала бараньи ребрышки, помнишь? Страшное зрелище. Он прав. Я именно что набросилась на них. — Я умею делать потрясающие ребрышки. Чего ты от меня хотел? От приоткрытой двери доносится насмешливый стон моего босса. — Какого черта вы тут вообще обсуждаете? С широкой улыбкой я отвечаю: — Баранину, — в то время как одновременно со мной Роберт говорит: — Человеческие когти, — и немного нахмуренное лицо Брайана становится мрачнее тучи. Стараясь не практиковать семейственность на работе, я подчиняюсь не дяде Роберту, а помощнику режиссера Брайану, весьма талантливому, но при этом знатному придурку, который, я в этом уверена, коллекционирует дома вещи как заправский плюшкин и хранит все до единого экземпляра журнала National Geographic. Или пришпиленных к пыльной доске бабочек. — Старые добрые семейные связи, — повернувшись уйти, Брайан кричит мне через плечо: — Холлэнд! Собрание работников сцены. Прямо сейчас. Состроив гримасу Роберту, я иду вслед за Брайаном вниз на сцену, где нас ждет еженедельное собрание. *** Команда рабочих состоит из двадцати человек. Брайан контролирует каждую мелочь: планирование мизансцен, своевременный выход актеров на сцену, реквизит, — и обеспечивает поддержку работе Роберта. Тем самым приписывая себе лихорадочный успех «Его одержимости». Но настоящие герои остаются за кулисами и подчиняются его грубым командам. Брайан ласково называет их своими миньонами. Не поймите меня неправильно — Брайан очень талантлив в своем деле; спектакли проходят без сбоев, декорации захватывают дух и отдельно отмечаются почти в каждом восторженном отзыве на постановку. Актеры появляются на сцене вовремя, а свет просто идеален. Вот только в Брайане могущественный демон соседствует со свирепствующей мелочностью. Наглядный тому пример — только что пришедшее мне сообщение: «Я смотрю, ты неработоспособна, поэтому не совсем понимаю, как собираешься справлятся с рабочей нагрузкой на этой неделе». Тенденция Брайана путать в словах «-тся» и «-ться» заставляет меня нервно чесаться. И он пишет мне — находясь при этом от меня всего в трех метрах — не только для того, чтобы избежать прямой стычки (в которых он кошмарен), но и с целью дать понять говорящему сейчас работнику сцены, насколько неважно все, что тот сейчас рассказывает. Быть может, Брайан и мудак, но, к сожалению, он прав. Я с трудом держу телефон своей правой рукой, выглядывающей из слинга. И понятия не имею, получится ли у меня справиться с камерой. На это уходит какое-то время, но я приспосабливаюсь писать левой рукой: «Если не считать работу у входа, чем еще я могу помочь в ближайшие две недели?»