Удар по больному, под дых. Когда-то и впрямь из-под руки летели отличные тексты, а «сейчас»… И, главное, как Егор ни бьется, ничего не выходит. Строчки сыплются с бумаги — недописанные, оборванные, черканные-перечерканные, фальшивые в своей притянутости за уши, небрежности, даже расхлябанности. Ну не может он больше писать, всё, как отрезало. Как выразить пустоту? Какими такими словами? И, главное, зачем топить в ней слушателя? — Ёлочка шикарно рифмуется с иголочкой, — съязвил он зло, предъявляя не столько ей, сколько себе. — Вот тебе уже, считай, полкуплета на новогодний корпоратив. — Ты на вопрос не ответил, — если Аня и заметила сарказм, то вида не подала — проглотила молча. — По-моему, на все вопросы я ответил. — Ты сдаешься? — процедила она сквозь выдох. — Почему именно сейчас? «Да что ты прицепилась к этому «сейчас»? Что поменялось?» — Нет. Не в этом дело. Дело в том, что коллектив не срабатывается. Я вижу единственное решение: несогласный уходит, шторм успокаивается, всем счастье. Несогласный тут один — я, остальных все устраивает, так что отделаетесь малой кровью. Улыбочку… Маленькую, скупую, защитную улыбочку, словно вовсе не так уж и щемит, словно не огнеметом нутро выжигает. Шире! Теперь Аня смотрела на него взглядом режиссера Станиславского, кричащего стоящему на подмостках актёру: «Не верю!». — Егор, что с тобой происходит последнее время, а? Хоть мне-то ты можешь сказать? Мы же не чужие друг другу, в конце-то концов. Меня ты вокруг пальца не обведешь. Не проканала улыбочка. Ну да, верно — не чужие. Пусть уже шесть лет, как каждый из них живет своей жизнью, не претендует, не посягает и не вторгается, все-таки не чужие. Аня удивительная девушка, конечно: редчайший образчик незлобивости. Бросил её он, бросил традиционно по-мудацки — на месяц, прости Господи, «отношений» его тогда хватило. Тогда, по молодости, при живой семье ему еще казалось, что он всё же на них способен, еще казалось, что в человеке рядом найдется спасение, главное — найти человека. А она умудрилась не только себе этот поступок объяснить, а ему — простить, но и на расстоянии вытянутой руки удержать. «Поясни» — Да вот хотя бы последние недели, — верно считала вопрос Аня. — То ты ходишь как в воду опущенный, белее мела, простейшее барре{?}[способ зажатия струн на гитаре, когда указательный палец играющей на грифе руки зажимает одновременно несколько струн на грифе] взять не в состоянии, и смотришь на всё и всех взглядом пофигиста, а то и насквозь. То отжигаешь за всех сразу, хоть в центр сцены тебя на соло-партию, хоть на вокал, хоть куда. Тебя в таком состоянии выпусти — и зал твой, и тебя восторженная толпа на тысячи Егорок порвет, и никто больше там будет не нужен. Воскресенье прошлое взять хотя бы — ты же просто взорвал тут на хрен всё к чертям собачьим. Теперь опять. Ну, хочешь, я скажу Олегу, что не получилось у нас с ним сработаться? Им я готова пожертвовать. Тобой — нет. — Нет, не хочу, — Егор уверенно мотнул головой: не хочет. — Причин много, и я их тебе честно перечислил. Попрощаешься с ним — придется искать замену, просто позже. Решение давно назрело, это лишь вопрос времени. Бросать вас сейчас я не буду. Подтянем Олежку малёк. Взгляд скользнул по припаркованной в десятке метров «Ямахе» и зацепился за дохлую птицу, валяющуюся на выжженном солнцем газоне. Да что в Москве за лето такое? Что за голубиный падёж? — Ты снова не ответил, — сощурила глаза она. Как следователь на допросе, честное слово. — Что. С тобой. Происходит? Посмотри на меня. Хороший вопрос задала, ничего не скажешь. Хотел бы он знать, что с ним происходит. — Не знаю. Это дела не касается, — холодно отрезал Егор. К чему эта бестия клонит, было совершенно непонятно, понятно к настоящему моменту было только одно: ему это не нравилось. — Да по ходу касается, Егор! Касается! Вот в воскресенье где ты был? До базы? — М-м-м… На поле. — Ну, допустим, — Аня кивнула, принимая ответ, но явно им не удовлетворяясь. — На поле ты часто. Один? — Да. — Врать не умеешь, — шумно вздохнула вокалистка. — С кем? «Тебе пофамильный список? Мисс Марпл{?}[персонаж детективов Агаты Кристи] выключай давай…» Вот стояла бы сейчас перед ним не Анька, а любая другая или любой другой, отправил бы в пешее эротическое путешествие прямым текстом и ни секунды не жалея о выбранных эпитетах. Прозорливая какая! И не чужая, да. Как ни крути. — Со знакомыми, — сдался Егор. Ей-то лапшичку на уши вешать и впрямь бесполезно. А еще он наконец понял, к чему весь этот разговор и бредни про вокал. И да — ему это не нравится. С этой самой секунды — не нравится еще больше, чем за минуту до. Но Аня и не думала униматься. — Я их знаю? — прищурилась она, словно взявшая след ищейка. — Нет. — Познакомь. — Зачем? — Хочу лично увидеть супер-людей, которые способны тебя… Дверь на задний двор распахнулась и на улицу вывалился Игорёк. Сладко потянулся, оглянулся по сторонам и уставился на резко замолчавших коллег. — О чем трындеж? — засунув руки в брюки и вразвалочку подплыв к компании, лениво поинтересовался барабанщик. Игорёк всегда, совсем всегда имел вид обожравшегося сметаны кота. Пофигист по жизни, он всем в ней был доволен, а проблемы свои решал очень просто: выкуривая очередной косяк. При таком подходе никуда они, разумеется, не исчезали, но начинали казаться Игорьку не стоящими и секунды его внимания. В наступившей тишине трое обменялись красноречивыми взглядами. Игорёк транслировал обоим единственный месседж: «Колитесь». Егор сообщил Ане: «Сама решай», а Игорьку: «О фигне трындеж». А Аня «ответила» Егору, что «уже все решила», а Игорьку: — Егор уходит, — и отвела взгляд в стенку. Достала пачку и, пользуясь всеобщим замешательством, таки прикурила третью, дрожащими ладошками пряча огонек зажигалки от налетевшего порыва ветра. «Да твою ж налево…» Пришлось пояснить самому: — Не сейчас. Через месяц-второй. Все летние концерты отыграем. Игорь оторопело уставился на виновника трясущихся Анькиных рук. — Куда? — Никуда, Игорёк. В закат, — усмехнулся Егор невесело. Зато правда. — Игорь, надо что-то делать, — тихо произнесла Аня. — Ну! — А чё ты тут сделаешь? — недоуменно развел руками тот. «Во-во…» И тут её лицо вдруг перекосило — гримасой отчаяния и злости. Всё это время она пытала Егора сверлящим взглядом, сыпала наводящими вопросами, на которые он пытался честно отвечать. Она была следователем, а он — подозреваемым. И все это время следователь по закону жанра никак не давал понять, что сам думает по поводу вменяемого подозреваемому преступления. Егор успел немного выдохнуть и расслабиться на её счет. Совершенно напрасно. — Если уйдет он, следом уйду я! Я уже заебалась, сил моих больше нет! Два года проблем не знали, а вот ту хуйню, что творилась три года до того, как мне удалось его, — Аня тыкнула сигаретой в сторону Егора, — вернуть, я хочу забыть, как страшный сон, и всё никак не забуду! Я уйду — и делайте, блядь, чё хотите, без вокалистки и гитариста! Без двух лидеров! Ясно?! — она орала, как ненормальная. — Я тебе скажу, что будет! Группа развалится! А тебя я на прощание спрошу: «А чё ты тут сделаешь?». Нормально?! Устраивает тебя такой вариант, Игорёк?! — Ничего, что я еще здесь? — осторожно поинтересовался Егор. Под взглядами коллег хотелось куда-нибудь незамедлительно провалиться. Нет, не куда-нибудь, а желательно сразу в Преисподнюю. Такой реакции он никак не ожидал, и чувство вины тут же затопило нутро по самое не хочу. Почему всю жизнь он приносит людям одни проблемы? Зачем так близко к сердцу принимать-то? Оно того не стоит. А уж он не стоит тем более. Завтра забудут. — Стой-стой, слушай! Может, и до тебя дойдет! — рявкнула Аня, окатывая его уничтожающим, полным ожесточения взглядом, расстреливая прямо на месте. Пулеметной очередью. «Тра-та-та-та-та-та-та!» — Намылился, блядь! Игорёк, знатно прифигевший от внезапного выплеска всегда веселой и спокойной вокалистки, косо взглянул на Егора: — Да понял я тебя, понял, Анют. Не кипятись, — примирительно протянул он. — Я, вообще-то, на вашей стороне. Просто казалось, что Егор и один прекрасно справляется. Братан, ты чё, сразу-то сказать не мог, что вопрос ребром стоит? Ща мы ему втроем всё объясним. «Я полтора месяца чем, по-твоему, занимался? В молчанку играл? Или, может, я неясно выражаюсь?» Егор изобразил на лице признательную улыбку, не ощущая ровным счетом никакого облегчения. Объясняй, не объясняй — на его решение это не повлияет никак. Сейчас они дообъясняются, а дальше вариантов два. Первый: Олег поступит как мудак и гордо хлопнет дверью аккурат перед концертом — но это ладно, переживут, — и тогда Егору самому придется потратить время на поиски гитариста себе на замену. Второй: Олег уймется, прислушается к доводам звучащих хором голосов, откажется от выпендрёжа, за пару месяцев впитает видение лидеров группы, и уйдет Егор с чистой совестью. Анюта успокоится и не будет гнать коней. Вариант третий — что они морды друг другу за два-три месяца успеют начистить — не рассматривался. Хотя бы ради Ани стоит постараться удержаться в рамках приличий. … Очнувшись от тягостных дум, Егор автоматически бросил взгляд на часы: почти час ночи. К часу ночи их спальный район засыпал, наступало благословенное, но скоротечное время безмолвия и покоя. Лишь с площадки, бывало, доносился гогот тусующихся подростков, оккупировавших ее с уходом детворы. Однако сегодня блаженную тишину ночи не нарушало фактически ничего, только кузнечики где-то в листве стрекотали. Свет на соседнем балконе наконец погас, он и не заметил момента. Если сейчас выйти на улицу и поглядеть на дом, то обнаружишь четыре-пять светящихся окон. У Саши на шестом — этот не спит часов до трех, программирует. У Димы на восьмом — этот торчит у телека до победного в компании бутылки водки, непременно засыпая в процессе. Придешь к нему утром, послушаешь под дверью поставленный голос диктора новостей, но до самого не дозвонишься, не достучишься. И у Светланы Анатольевны на первом. Чем летом в час ночи занята учительница математики Светлана Анатольевна, Егор без понятия, но факт остается фактом — свет горит. Свет горит у баб Нюры, баб Нюра боится спать без света. «Дом стоит, свет горит. Все окей»{?}[Земфира — Окей? // Сама Земфира отсылает к Цою] Что объединяет всех четверых? Глухое одиночество. Вот такая совсем не странная закономерность. Пятым окном станет его собственное. Сегодня столь привычная для него тишина звучала минором, звенела сожалением, невнятным чувством тоски по чему-то упущенному в жизни. А нехватка рядом живой души ощущалась особенно остро. Этой ночью Корж, избаловавший его своим присутствием, предпочел остаться со своими — и Егору почудилось на мгновение, что он понял мотивы этого кота: хвостатый приходил туда, где был нужнее. Вот сейчас наверняка рядом с малой трется, наверняка где-нибудь в районе головы шапкой свернулся и лечит. И предъявлять ему за это, пусть и мысленно, — верх эгоизма. В этой квартире Коржик свое уже отработал. За минувший час поутих и нестерпимый зуд немедля предъявить Стрижу за то, что не провожает свою зазнобу до двери. С чего Егор вообще взял, что вечер они провели вместе? Откуда такие выводы? Ну пришла позднее обычного домой, мало ли где была. «…Ну как так-то? В ментовку она не пойдет… Ну не хвостом же за ней таскаться! Сам ей баллончик этот куплю…» «………..» «…Да блядь! Подумай о чем-нибудь еще!» И впрямь — как это так вышло, что он уже третий час на балконе торчит? Чересчур много внимания последнее время распыляется на окружающих — тех, кто чутка поближе был, тех, кто о своей роли вдруг нечаянно напомнил, и тех, кто никогда не играл и не сыграет в его жизни ровным счетом никакой. Слишком много внимания уделяется вопросам, которые не должны иметь первостепенного значения, но незаметно, крадучись, его приобретают. Ненужным, тревожащим размышлениям. Для чего? Ради света? Света захотелось? А дальше как? Зачем приближаться, зачем подпускать? Чтобы потом опять двадцать пять, чтобы болело сильнее? В первый-то раз ощущений не хватило, да? Забыл, как оно? Не хочет в ментовку? Окей. Купит баллончик — и всё. Хватит. Через несколько дней выступление — вот на чем нужно сосредоточиться. И он сосредоточится. Сосредоточится прямо сейчас! Аминь. Комментарий к IX. Окна Еще визуал: “Шире!” https://t.me/drugogomira_public/68 “Елочка шикарно рифмуется с иголочкой. Вот тебе уже, считай, полкуплета на новогодний корпоратив”