https://t.me/drugogomira_public/69 Музыка главы: Make It Out Alive — Peter Cincotti https://music.youtube.com/watch?v=t5HdGhoFSJ4 No Time To Love — BLVKES https://music.youtube.com/watch?v=C0aO40pBCeQ&feature=share ====== X. Море волнуется — раз. Море волнуется — два. Море волнуется — три… ====== Комментарий к X. Море волнуется — раз. Море волнуется — два. Море волнуется — три… Визуал: “И тут такое началось!” https://t.me/drugogomira_public/73 — Кажется, я сейчас от жары просто кончусь, — жалобно протянула Ульяна, без особой надежды озираясь через плечо и с досадой отмечая, что ни одного свободного метра под пышными кронами высаженных в парке деревьев нет: все заняты пледами, на которых разместились парочки и шебутные компании. Люди играли в карты, бадминтон или фрисби, общались, шутили и смеялись, подставляли лица уходящему солнцу, уходили за напитками и едой или поглазеть на размещенные на краю главной поляны корнеры с товарами, возвращались. Несмотря на то, что день давно перетек в вечер, разгоряченный воздух пока не собирался остывать, и духота не спадала. Как назло, самый жаркий по прогнозам синоптиков день лета выпал именно на сегодня. Воды! Вадим, кстати, тоже ускакал до фуд-корта, но, видимо, где-то на полпути хляби небесные разверзлись и его поглотили — как сквозь землю провалился. — Лично я раньше, чем они выйдут, кончаться не намерена. И тем более кончать, — хихикнула Юлька, с наслаждением потягиваясь на раскинутом покрывале, с которого уже три часа, как сползла тень. Щеки опалило просто мгновенно, вся кровь в мозг хлынула. «Блин, пошлячка!» С Юлькой, конечно, не соскучишься. С тех пор, как она услышала от Ульяны о концерте, все разговоры крутились только вокруг этой темы. В четверг Новицкая доложила, что у нее в гардеробе не нашлось идеальных для такого во всех смыслах исключительного случая шорт и надо за два дня успеть их купить. К полудню пятницы Юля разработала план на всю субботу — до глубокой ночи включительно, и Уля, разумеется, тут же оказалась посвящена в него во всех деталях. Работа встала колом и не возобновилась. А сегодня Юлька стояла на пороге квартиры Ильиных в одиннадцать утра, бросая заинтересованные взгляды на соседнюю дверь. В общем, объяснение такому поведению подруги Уля нашла очевидное — прямо за стенкой живет. Может, заявившись в гости ни свет ни заря, Новицкая надеялась повидаться. Правда, тут её ждал облом, потому что если верить ушам, а именно, огласившему двор еще в восемь рокоту «Ямахи», «объяснение» ни свет ни заря укатило в неизвестном направлении, домой не возвращалось и, наверное, сегодня уже не вернется. Так что просчиталась Юля с временем прихода знатно — надо было к семи подгребать. Но тогда она как пить дать застала бы дома маму, и вот так свободно чесать языком, упоминая Тех-Кого-Нельзя-Называть по десять раз в минуту, у неё бы не вышло. О нападении Уля не рассказала. Никому вообще не рассказала: ни Юльке, ни Тому, ни Вадиму, ни, тем более, маме. Всё носила в себе. Вычеркнуть бы тот инцидент из памяти, как страшный сон, и никогда-никогда к нему не возвращаться, но пока не получалось: казалось, она никак не может избавиться от ощущения липких рук на своей коже, до сих пор чует омерзительную смесь парфюма, перегара и пота. Четверг и пятницу промаялась дома: даже в магазин за молоком не смогла заставить себя выйти. А в ночь на субботу поняла, что из-за какого-то больного запираться в квартире просто глупо, что отсиживаться за железной дверью всю жизнь она не может, не станет и на фестиваль пойдет. Егор заходил в четверг вечером. Под внимательным взглядом матери попросил её выйти на минуточку, вывел на общий балкон, подальше от чужих ушей, вручил перцовый баллончик и снова предложил сходить в полицейский участок. Ульяна в очередной раз отказалась. Он пристально, долго и молча её рассматривал, явно не понимая этого решения, но его принимая, сообщил, что выяснил, что «этот мудила уже находится в розыске», и сказал, что «прямо сейчас» сам пойдет в ментовку поболтать с участковым. Больше она его не видела. Всё высматривала под окном «Ямаху», всё вслушивалась в заиндевелую тишину за стеной, всё думала — много-много думала об этом эпизоде, предыдущих, о детстве, о хорошем, о том, сколько раз за свою жизнь он слышал от неё фразу: «Только маме не говори…». Но облечь свои мысли в слова благодарности, в какие-то еще слова не получилось: Егор опять пропал из вида, некому было говорить. Грудь сдавливало чувством смятения и беспомощности, ощущением, что образовавшуюся между ними пропасть уже не перепрыгнуть, несмотря на какие-то подвижки. Оно ему не сдалось. В таком растревоженном состоянии прошло без нескольких часов трое суток, и вот теперь Уля сама вслед за Юлькой невольно шарила глазами по группам коллективов, что тусовались у сцены. И вновь самую малость волновалась. Ну как «самую малость»? Так, как будто на сцену нужно было выходить ей самой, а не Егору. Под ложечкой сосало, Юлькиных восторгов Ульяна не разделяла, наоборот — нутро потряхивало, щекотало чувством неизвестности. Что, кого она сейчас увидит? Что за музыка это будет? Интуиция подсказывала, что вряд ли лайтовая безобидная попса — не таков Чернов. И еще одно немаловажное обстоятельство не давало ей покоя: на этот фестиваль её позвал Вадим, от соседа она приглашений не получала. Ни разу, никогда. Вообще! Вообще не понимаешь, чего ждать! Не знаешь, как человек отреагирует на твоё присутствие. Не знаешь, что лучше: если заметит или если не заметит. Остаться или убежать, пока не поздно? Ничего не знаешь. Кто-то скажет: «Нервотрепка на пустом месте». Если бы… Только что отыграли какие-то никому не известные турки, и теперь техники готовили сцену для следующего выступления, а сами музыканты стояли в окружении горстки девушек у разделяющей сцену и зрителей металлической перегородки, заразительно смеялись и курили. Вадим перед уходом сообщил, что хедлайнер фестиваля должен выйти в девять вечера, перед хедлайнером там еще кто-то, всего впереди оставались три коллектива, значит… Значит, прямо сейчас сцену готовили под… Под Егора и готовили. К своему стыду, название его группы Уля запомнить так и не смогла: произнести эту сложную комбинацию букв правильно и без запинки возможным не представлялось, и из головы оно вылетело, не успев туда влететь, не говоря уже о том, чтобы осесть. Юльку в этом плане тоже ждал оглушительный провал. Уля безотрывно следила за суетящимися на сцене фигурами: их там было не меньше шести человек. На барабанной установке на её глазах поменяли тарелки и маленький барабан. Вынесли стойки, три кейса с гитарами и еще один длинный: на все чехлы кто-то налепил ярко-салатовые наклейки, а на наклейках сделал пометки маркером, но нюансов с расстояния двадцати метров было не разглядеть. Передвинули микрофонную стойку и поменяли сам микрофон. Длинный чехол распаковали и достали из него синтезатор. Принесли и расставили по позициям бутылки с водой и даже, кажется, разложили на пюпитры полотенца. Раскидали и подключили провода и какие-то розетки. И исчезли. — А вот и я! — раздался над ухом голос Вадима. Вернулся он с тремя запотевшими пластиковыми стаканами. Как только донести умудрился? Для себя и Юли взял по пиву, а для Ульяны безалкогольный мохито. — Знакомых встретил! Рыжего издали видел, как всегда, с вереницей юных фанаток на хвосте, — хохотнул он словно несколько нервно. — Но к ним лучше потом подойдем. Сейчас отыграют — вот тогда. — Думаешь, хорошая идея? — с сомнением протянула Уля, чувствуя, как звенят струны её собственных нервов. — Просто отличная! — округляя глаза, поспешила вставить свое веское слово Юлька. Эту хлебом не корми — дай лишнюю минуту полюбоваться на предмет своего интереса. Нет, у неё что, к нему серьезно? По лицу и рассуждениям вслух не похоже. А вдруг она просто умело маскируется? — А чё нет? Я всегда так делаю, меня там уже все знают, — пожал плечами Вадим, косясь в сторону потихоньку подтягивающихся к сцене людей. — Сейчас выйдут, так что с напитками давайте ускоримся, надо еще местечко поближе застолбить. В самый замес лучше не соваться, но с галерки смотреть смысла никакого. «Поближе? О боги…» И они ускорились. И еще ускорились. Стаканы были осушены за пять минут. Еще пара минут понадобилась, чтобы найти такое «местечко поближе», с которого бы хорошо просматривалась сцена, но где вероятность оказаться сметенными раззадоренной толпой сводилась, по оценкам Вадима, к минимуму. Расчет Стрижова оказался верным: не успела компания выбрать точку, как на деревянные подмостки выскочил, нет, вылетел, ведущий фестиваля. — Друзья, надеюсь, вы приятно проводите вечер! — закричал он в свой микрофон. — Встречайте коллектив, который, судя по одобрительному гулу, многим из вас хорошо знаком. Итак, поприветствуем! Одна из лучших московских кавер-групп! «Мамихлапинатапа-а-ай!» «Из лучших?.. Как это произнести вообще?..» Уля замерла, вперившись взглядом в сцену. Один за одним — они появлялись. Светловолосый полноватый барабанщик с комфортом устроился за барабанной установкой и тут же задорно завертел в руках палочки. Какой-то мужик позади заорал: «Игорь, бросай их сюда!». В ухо раздался интимный шепот Вадима: «Это Игорёк!». Тощий кучерявый шатен в ультрамодных очках, скромно улыбнувшись приветствовавшим музыкантов зрителям, встал у синтезатора. «Это Сашка, клавишник», — торжественно возвестил Вадим, явно чувствуя себя на высоте. Ещё бы, он всех их знал, причём поименно. Следом вышел жгучий брюнет, чья прическа отдаленно напомнила Ульяне прически туземцев или индейцев: собранные в высокий пучок длинные волосы, выбритые виски. О скулы на этом лице, казалось, можно порезаться. Видеооператор с небольшим опозданием включился в работу, и с цифровых экранов на зрителей уставились черные глаза. Очень колоритный персонаж. «Это Женёк, басист, — донеслось до девушек. — Семейный, между прочим, человек, а так и не сказать, да?». При виде басиста Юлька заметно оживилась. А может оживилась она в предвкушении. Чего греха таить — за эти полминуты у Ули у самой сердце раза три ёкнуло — и все напрасно. Первые ряды, меж тем, гудели уже не переставая. Когда появился последний, к низкому гудению добавились улюлюканье, девичьи крики и одобрительный свист, в том числе и Вадимов, раздавшийся прямо над Улиным ухом и её оглушивший. «Ну, Рыжего вам представлять не надо», — удовлетворенно протянул Вадим, отсвистевшись. Надо. Надо представлять. Если верить выражению на Юлькином лице, она безрезультатно искала на полу свою челюсть. Не предупреди Вадим Ульяну, кого они пришли сюда слушать, она бы издали своего соседа в этом человеке не признала никогда. Наверное, всё дело в прическе, других объяснений нет. Кого за неё благодарить, понятия Уля не имела и почему-то не хотела иметь — в жизни он так не ходит. Обычно лезущие в глаза вихры были расчёсаны — факт! — и нарочито небрежно уложены, полностью открывая лоб и являя чужим жадным взорам широкие тёмные брови. Простая чёрная майка, драные чёрные длинные бермуды, чёрные напульсники, массивные кольца, рация на ремне или что это — Уля понятия не имела, — и белые кеды. Нет, дело не в причёске, не в образе. А в энергии. В улыбке! Егор предъявил бушующей толпе искреннюю, открытую улыбку, которой на его лице Ульяна отродясь не видела. То есть вообще никогда! Казалось, как зовут гитариста группы с непроизносимым названием, знали все. Уж в первых рядах точно! Наконец шатенка с очаровательным бобом, заняв место у микрофона и улыбнувшись простым смертным не менее широко, чем её гитарист, высоко вскинула руки, здороваясь с публикой, а затем развернулась к ведущему. — Молодец, Андрей! С первого раза справился! — Три часа за кулисами тренировался! — засмеялся он. — Анюта, расскажи-ка непосвященным, что сие означает. — Мамихлапинатапай — слово из языка племени яганов, обитающих на Огненной Земле. И означает оно особый взгляд, которым обмениваются люди, чаще всего влюбленные. В этом взгляде выражена надежда, — вот сейчас внимательно, Андрей! — что другой наконец сделает то, чего хотят оба, но не решается сделать ни один из них. Первые ряды зрителей вновь одобрительно загудели, ведущий состроил уморительную физиономию, означающую, что пока переваривает поступившую информацию, а Ульяна зависла, пораженная ёмкостью определения, заложенного в единственном слове, — слове, правда, таком, что язык можно сломать только так. Вадим приобнял её за талию, но она, ослеплённая разворачивающимся действом, не придала этому жесту никакого значения. Юлька выхватила из кармана шорт телефон, готовая, судя по всему, снимать выступление целиком. — Я обещала сегодня представить вам нового члена нашей команды, но он, к большому сожалению, свалился с гриппом, — сокрушенно вздохнула Аня. — Так что играем в прежнем составе. Ребята, мы очень рады вас сегодня здесь видеть, чувствуем, что это взаимно! Поехали! И — всё. Следующие полчаса запомнились плохо. Что за песни они играли, сколько их вообще исполнили, что это была за музыка? Наверное, хорошая… Как пела вокалистка, что именно она говорила в перерывах заряженной толпе, как с нею общалась? На все эти вопросы Ульяна бы потом не ответила. Людей качало, вокруг прыгали и орали, Вадим с Юлькой, кажется, выше и громче всех. Как их пиво из них не выплескивалось-то? А Уля приросла к своему месту, не в состоянии выйти из ступора и отвести от музыкантов глаз. Если уж совсем начистоту, временами одёргивая себя и напоминая, что на этой сцене сейчас — пять человек, а не один. Ну невозможно было на него не смотреть! Уже спустя пять минут стало предельно понятно, почему его так любит их слушатель. Потому что со своего места значительно правее микрофонной стойки он умудрялся не только исполнять свою партию так, что приковывал к себе всё внимание, так, словно вообще не задумывался, что сейчас творят со струнами его пальцы. Но и заводить движением толпу, общаясь со всеми и каждым в ней по отдельности. Глазами. Жестами. Музыка лилась, гитарный рифф разрывал пространство, а он отдавался ей, скользил взглядом по лицам, узнавал людей, улыбался уголком рта или еле заметно кивал, приветствуя каждого, кто к ним пришел. Кому-то даже подмигнул. Правда, когда в море лиц на десятой, наверное, минуте, Егорвыцепил их лица, будто что-то произошло. Вадику он приветливо усмехнулся: казалось, совсем ему не удивился. Тут же заметил рядом её и — брови свелись к переносице. А Юльке спустя пару секунд достался шутливый полупоклон, от которого та пришла в неописуемый восторг. С вокалисткой у них царило полнейшее взаимопонимание: эти двое, кажется, общались на уровне телепатии. Провокационные строчки песен Аня пропевала, заглядывая ему в глаза, а он мастерски ей подыгрывал, и это «общение» оставляло неизгладимое впечатление у его свидетелей, заставляя поверить в каждое слетевшее с её губ слово, в каждую транслируемую в «зал» эмоцию. В какой-то момент даже привиделось, что всё — по правде, что они и впрямь близки. По крайней мере, были когда-то, в противном случае Уля чаще видела бы её на его пороге. Один раз и впрямь видела, только было это несколько лет назад, можно не учитывать. Да или нет, близки или нет, очевидно одно: остальным музыкантам доставалось куда меньше внимания этой девушки. В перерыве между песнями, пока Аня тепло общалась с публикой, Егор неспешно подошел к барабанщику и, наклонившись, сообщил что-то ему на ухо. Тот зыркнул удивленно и даже, как показалось, испуганно, и округлил глаза. — «Как на войне»! Его-о-о-ор! — заорал кто-то сзади. — «Как-на-вой-не-как-на-вой-не»! — тут же подхватили первые ряды. Солистка развернулась к Егору, словно вопрошая, ждать ли, но тот лишь головой покачал, поправил наушник и спокойно прошествовал на свое место, наигрывая что-то незамысловатое по пути. Что-то вроде: «В тра-ве си-дел куз-не-чик». Народ раздосадованно зароптал. — Извините, ребят, в другой раз, — поспешно вступилась Аня за своего гитариста. — Сейчас у нас последняя песня, регламент, ничего не поделать. Приходите на сольник. Разочарование толпы буквально осязалось кожей, нарастающий гул накалил воздух. Они ждали его, оператор взял крупный план, и глаза заметались между живым человеком и цифровым экраном. Егор не хотел, нет. Склонил голову, пряча взгляд, замер со своей гитарой. Барабанщик занес над тарелками палочки, но не вступал. Возможно, вступать все же должен был Егор. Переглянувшись с клавишником, Аня еле заметно покачала головой. — Сколько хожу, ни разу не слышал, чтобы сам пел, — удрученно пробормотал Вадим. — Хотя есть те, кто видел, как Рыжий отжигал так, что земля от топота ног тряслась. Не знала Ульяна, не представляла — как это, когда земля от топота ног трясётся, не могла себе нафантазировать соседа у микрофона, хоть ты тресни. Хотя ведь Вадим, сам того не подозревая, морально готовил её ко всякому: «Ладно ты, Рыжий, от тебя чего угодно можно ждать…». «Вот за это я тебя и люблю, Рыжий. Хрен знает, чего с тобой ждать», и всё в таком духе. Не представляла, пусть не способная присниться ей в самом чудном сне картина только что встала перед глазами трёхмерной реальностью. Не представляла, несмотря на всю свою богатую фантазию, даже после похода в гости, даже после того, как эту гитару в руках Егора видела в его квартире собственными глазами. Не представляла, но вдруг что-то случилось. — Мы сегодня импровизировать не собирались, — зазвучал спокойный голос. Уля вздрогнула и только тут заметила стоящий рядом с его пюпитром микрофон. — Но вы нам поможете. В недоумённой тишине раздались вдруг постепенно набирающие силу гитарные аккорды, и народ, узнавая известный мотив, тут же взревел в полную мощь своих глоток. Кто все эти люди, откуда их столько, орущих, — вопрос, который останется без ответа. Почему они так ждали именно этой песни именно в его исполнении? Ещё предстояло понять. Вокалистка в плохо скрываемом изумлении развернулась к своему гитаристу, только и успев, что объявить в собственный микрофон: «Агата Кристи», и отступить в сторону, уступая центр сцены, который он спустя долгие секунды промедления всё же занял. — Офигеть… — выдохнула Юлька. — Я сплю… Офигеть-то офигеть, вот только Ульяна не могла отделаться от ощущения, что это решение принималось в последний миг, что никто только что ни перед кем не ломался. Было очевидно, по потерявшему энергию улыбки, хмурому лицу Егора, продолжающего в гордом одиночестве перебирать струны, как день очевидно: он не собирался выходить туда, но что-то заставило, толкнуло вперёд. Неужели в слепой эйфории никто этого не видит?! Спустя ещё несколько вязких мгновений барабаны и бас подхватили гитару, задавая качающий толпу ритм. Ульяне хватило вступления, чтобы понять: мелодия обрела новое дыхание. В неё словно добавили драйва, экспрессии и объёма. А потом на толпу обрушился голос. Отдающий хрипотцой, он звучал надрывнее, чем у солиста группы, которой принадлежит песня. И какое же ожесточение в этом голосе звенело — словно Егор не чужую песню сейчас пел, а швырял кому-то в лицо собственные чувства. Крепко зажмурившись. И что от подачи, что от текста, осознать который, несмотря на его кажущуюся простоту, оказалось не так просто, мурашки бежали по коже неуправляемыми табунами, а волосы на теле вставали дыбом. Ближе к концу куплета Егор наконец распахнул глаза и пристальным взглядом оглядел людское море прямо перед ним. «Море» в ответ мгновенно заштормило волнами рук. Уля, в последствии возвращаясь и возвращаясь к моменту, могла поклясться самой себе: да, так и было — заштормило высокими волнами качающихся рук. Интонацией расставлялись акценты, голосом на голову «моря» обрушивались вытащенные из мутных глубин чувства, и «море» реагировало, как любая вода реагирует на любое землетрясение. Чёрт с тобой! — рука, казалось, со всей дури ударила по струнам, соскользнула и на секунду безвольно повисла, чтобы тут же занять свое место и продолжать. Песня-усталость, песня-протест, песня-похороны, песня-прощание отказавшегося от борьбы человека. Люди вокруг кричали известные каждому дворовому мальчугану строчки, даже не пытаясь попасть в ноты, а Уля страшилась смотреть на хорошо знакомое с детства, но в эти мгновения до неузнаваемости преобразившееся лицо. Страшилась поднимать глаза на цифровой экран. Она чувствовала себя так, словно бесцеремонно подглядывает в скважину амбарного замка на входе в его душу. Но ведь он показывал — всё показывал сам! Осознание происходящего растянулось на вечность. Егор развернулся торсом к вокалистке, разрывая зрительный контакт с людьми и устанавливая его с ней, и дальше на сцене начался уже личный замес. Он будто отношения с ней выяснял, верилось каждому слову, каждому взгляду, которыми они друг друга истребляли, передавая энергию человеческой драмы жаждущим крови, хлеба и зрелищ зрителям, а по касательной задевая и невольных, вряд ли готовых к такому представлению свидетелей. Причёска его растрепалась. И весь припев, в особенности это «ничего», в особенности «живём», в особенности «назло», в особенности всё — звучал как оглушительный выстрел, как крик отчаяния, отправленный в безмолвную безразличную пустоту. Приросшей к земле, замершей истуканом Ульяне не давало покоя осознание, что здесь каждое слово пропущено через сердце, содрано с губ и отпущено в мир. Она слышала эту песню — кто ж её не слышал? — но не трогала она никогда Улю так: то был просто цепляющий мотивчик, зачем задумываться над смыслом? Теперь над смыслом задуматься буквально заставили. Солистка подняла микрофон, а Егор отошел от неё на пару метров и развернулся к зрителю спиной, продолжая, уронив голову, наигрывать мелодию. Что он там от всех прятал? Осталось ли там вообще, что прятать? Гитара сама за себя говорила. И от вороха предположений в голове зашумело. Второй куплет был отдан на откуп Ане, и она кричала ему в затылок. Слова, что звучали трагической правдой о жизни, летели кинжалами прямо ему в спину. Каждое лезвием ножа будто ржавую крышку жестяной банки пробивало: Аня словно пыталась вспороть защиту и добраться до законсервированной временем боли. Призывала признать, что пока душа окутана страхом, любовь не победит. Не хватит сил. Вот и всё… До свидания… — с горькой усмешкой прошептал вернувшийся в центр сцены Егор, вновь бросая внимательный взгляд на людей, скользя глазами по каждому лицу и не задерживаясь ни на одном. Вокалистка, «выкинув» микрофон в поле, предоставила право голоса толпе, и тут такое началось! Люди надрывались, в экстазе орали в уши, выплескивали всю скопившуюся энергию. И прыгали! И хлопали! Сажали голоса! Натурально сходили с ума! Отчаянное гитарное соло разорвало воздух. Подхватывая нестройный хор голосов, Аня с Егором последний раз вдвоем пропели припев. А потом все резко успокоилось и оборвалось. Егор вновь развернулся спиной к полю, удалился вглубь сцены и оттуда вскинул вверх руки, оставляя гитару безвольно висеть на плече. Люди вопили, безумствовали, а вокалистка долго молча смотрела ему вслед, а затем развернулась к публике. Уля могла поклясться: на Анином лице отражалось нечто, чего она не хотела бы показывать, но всё же случайно показала. — Барабаны — Иго-о-орь Хаса-а-а-нов! — опомнившись, закричала она вдруг в микрофон, и в ту же секунду барабанные палочки полетели далеко в ликующую толпу. — Бас-гитара — Же-е-еня Козырев! Клавишные — Саша Барми-и-ин! Гитара и вокал — Его-о-ор Черно-о-ов!