— Уверен. Мозги людям зачем-то ведь даны, Стриж. Руки — тоже штука полезная, в хозяйстве пригодятся. Зажав в зубах сигарету, Егор в очередной раз попробовал включить зажигание. Внимательно прислушался, пытаясь обнаружить у «Ямахи» признаки «дыхания» и нащупать наконец вектор движения на пути к её воскрешению. Еще вчера вечером всё было в полном порядке, ночью не заливало дождями, в качестве бензина тоже сомневаться не приходилось, тогда что? Датчик уровня топлива давно барахлил, поэтому первое, что пришло на ум — проверить наличие горючего визуально. Вид полного на две трети бака приводил к закономерному выводу, что дело не в этом. «Подача топлива?.. Воздушный фильтр?.. Искры нет?.. Опять возня…» Судя по тому, что приборная панель еле светилась, а реле не щелкало, проблема могла заключаться в аккумуляторе. Или заряда не хватало, или ток не поступал, что уже хуже, поскольку означало, что неисправна контактная группа в замке или сам электростартер. В любом случае — снимать, заряд и клеммы проверять. — Откуда ты всё это знаешь? — Стрижов зачарованно следил за его манипуляциями, и на лице его по-прежнему отражалось полное недоверие к происходящему здесь и сейчас. Брови, сведясь в сплошную линию, беззастенчиво хмурились, уголок губы приподнялся в недоверчивом изгибе. Взмахнув рукой, он озадаченно почесал затылок, поправил волосы, досадливо цокнул языком, а затем зачем-то сунул нос в прикрепленный к хвосту седла кожаный кофр, где хранились перчатки, шестигранники, аптечка, замок на диск и прочая мелкая лабудень, которая может понадобиться на дороге в любой момент. Вся мимика, весь красноречивый вид Вадима сообщали Егору о двух вещах: первое — его опыту никакого доверия нет; второе — Стрижу скучно, и он отчаянно пытается привлечь к своей персоне внимание. Ну, извините. Сам в гости напросился, зная, что у Егора, если он дома, всегда открыто, и, кстати, зная, что уж кто-кто, а Егор носиться с ним как с писаной торбой не станет. Егор вообще частенько недоумевал, что такого болтуна и эгоцентрика, как Вадим, привлекает в общении с таким не любителем впустую сотрясать воздух, как он. Что их всех привлекает? Но Стрижову тут словно медом мазано. Возможно, готовность слушать байки о себе любимом Вадик принимал за искренний интерес и верный признак дружеского отношения. Что одновременно не так уж далеко и довольно далеко от правды. Благодаря своей профессии — двум — Егор обзавелся тысячей знакомых, но ни одного из них не мог назвать настоящим другом. Однако к Вадиму был в целом расположен, как только мог быть расположен к постороннему. В душу Стриж не ломился, лишних вопросов не задавал, на концерты исправно приходил, приглашают или нет, по клубам за компанию тоже, собственными проблемами особо не грузил и вообще демонстрировал легкое отношение к миру. От остальных знакомых Вадима отличала повышенная эмоциональность, и пока это его качество вызывало в Егоре любопытство. — Жизнь научила, — чуть помолчав, уклончиво ответил Егор. — Уметь работать руками полезно. Жизнь многому его научила, например, не распространяться о своей жизни. Он так и не смог побороть ощущение собственной ущербности, что сопровождало его с тех пор, как он всё про себя понял. И внутренний цензор запрещал говорить о своем прошлом вслух, нашептывая, что другие могут что-то понять и изменить свое к нему отношение. Глупо, конечно, но кто их знает, баловней судьбы этих. Реакция могла оказаться непредсказуемой. Он и сам не знал, как реагировал бы, если бы с младых ногтей пороха не нюхал, а тут кто признайся ему в подобном. А ещё жизнь научила Егора не привязываться к людям, поэтому его совершенно не волновало, как Вадим отреагирует на нежелание своего приятеля тратить энергию на дурацкую болтовню. На озадаченной физиономии Вадима, меж тем, по-прежнему отображался весь скепсис мира: — Ну а если ошибешься? Если разобьешься? «Месяца три еще есть…» Егор фыркнул под нос, неохотно давая воспоминаниям ход. Ему семь. Ливень, темень, детский лагерь, отбой давно отгремел. Тусклый свет огонька свечи рисует причудливые дрожащие тени на доверчивых детских лицах и равнодушных облупленных стенах. Притихшие разновозрастные пацаны сгрудились вокруг коротко стриженной девчонки, возомнившей себя провидицей. На цыганский манер повязав на голову платок, она гадает на воске: плавит его и опрокидывает в щербатую тарелку с ржавой водой. Храбрецов, желающих узнать свою долю, немного, с учетом того обстоятельства, что за всю свою короткую «карьеру» ничего жизнеутверждающего местная Ванга никому не предсказала. Егор согласился то ли от скуки, то ли из детского любопытства, то ли из желания доказать главному задире, за всем этим цирком наблюдавшим, что не трус. Подержал в руках свечу, «передал свою энергию», как было велено, и вернул Владлене — так звали девчушку, как сейчас помнит. Спустя полминуты приговор прозвучал. «До тридцати доживешь. Дождь, листья в лужах. Осень, Рыжий». И можно было бы относиться к этому «пророчеству», как к дурацкой игре, да только сопровождали слова Влады глухой удар в оконное стекло, жуткий скрежет ни с того ни с сего распахнувшихся створок шкафа и скрип старых половиц, по которым никто в тот момент не ступал. Можно было бы забить, если бы на следующий день они не нашли под окном дохлого голубя. Можно было бы забыть, если бы Женьке, которому «цыганка» гробовым голосом пообещала, что вскоре его «поломают», на следующий день не сломали руку и нос в жестокой драке. Егор очень не любил вспоминать тот отрезок своей жизни. Он предпочел бы, чтобы прошлое выветрилось из головы как бессмысленный сон, но в небесной канцелярии не предусмотрели опции стирания человеческой памяти по собственному желанию, а «нейрализатор»{?}[устройство для стирания памяти из кинофильма «Люди в черном»] человечество пока не изобрело. К сожалению. И потому всё, что ему оставалось — пытаться закопать выцветшие картинки поглубже, подальше, пробовать «замазать» их новыми и новыми впечатлениями, событиями, людьми. Больше событий, больше людей! Еще больше! Иногда они, воспоминания эти, возвращались в ночных кошмарах, вставали перед глазами в самые неожиданные моменты, вновь и вновь напоминая о том, кто он такой. Предсказание, что уж, тоже отложилось где-то на задворках сознания. Помнит, как чуть повзрослев и получив возможность взглянуть на тот период отстраненнее и хладнокровнее, подумал о том, что отправиться к праотцам в тридцать в его случае можно даже считать везением. Такие, как он, имея перед глазами дурной пример — и не один, — нередко кончают гораздо, гораздо раньше. Спиваются, обдалбываются, замерзают на улицах. Ну, или получают лет двадцать-тридцать за особо тяжкие, а на зоне уже и… Сентябрь, значит. Или октябрь. Вряд ли ноябрь. А может, Влада ошиблась, и всё случится прямо сегодня. А может, она крепко промахнулась, и он помрет в девяносто от обширного инфаркта. Сбудется или не сбудется — совсем скоро всё прояснится. Фаталист в Егоре говорил, что чему быть, того не миновать. Конечно, хорошо бы пожить подольше, тут столько всего интересного и до сих пор неизведанного, но и Там наверняка есть, чему поудивляться. Сюрпризом окажется, если Там нет вообще ни черта. Впрочем, в тот момент ему будет уже вообще всё равно, тогда чего бояться? Вслух же, чтобы немного успокоить Вадима, Егор произнес несколько иное: — В Клуб 27 я уже опоздал, так что смысл торопиться на тот свет теряется. — Что за клуб? — тут же оживился Стрижов. Этого хлебом не корми, дай поклубиться. Он даже не просёк иронии в голосе, не понял, куда приятель его клонит. Мысленно, небось, уже вечер свободный искал, чтобы забуриться. Егор поднял на Вадима голову и прикурил вторую, ощущая, как теплый дым окутывает легкие и успокаивает нервы. Они со Стрижом совершенно точно из разных миров. В мире Егора каждая собака подзаборная знает, что это за клуб такой. — Забей, — выпуская с выдохом сизое облако, пробормотал он. Раскручивать тему не хотелось: одно дело, когда ты сказал и тебя поняли, и совсем другое, когда ты сказал, тебя не поняли и придётся потратить время на доходчивые объяснения. А времени у него сегодня не то чтобы много. Ему его вообще по жизни мало, особенно если брать в расчет всякие там «пророчества» от горе-гадалок. Хрена с два Стрижов забьет теперь. Теперь он вцепится клещами. — Я ведь ща гуглить полезу, будь человеком, — взмолился Вадим, подтверждая Егоровы нехорошие подозрения. «Не отстанешь ты от меня, да?» — Ладно, — смилостивился тот. — Что общего между Джими Хендриксом, Куртом Кобейном, Эми Уайнхаус и Махно? Стриж округлил глаза и крепко задумался: явно не в ту сторону изначально пошла его мысль и пришлось на ходу менять её движение. По сосредоточенному теперь лицу было видно — перебирал в голове имена, но что-то его смущало. Еще бы: про «Гражданскую оборону» этот любитель электропопа и инди вряд ли слышал. Про Хендрикса, скорее всего, тоже ничего, кроме фамилии. — Ну… Музыка? — наконец пожал Вадим плечами. — Точно, — кивнул Егор, с усилием проводя пальцами по торчащим во все стороны волосам. Они постоянно лезли в глаза, но вариант подстричься покороче не рассматривался принципиально: вечный шухер на башке символизировал шухер в душе, вечный этот протест, творческую натуру, полудохлого внутреннего «ребенка», которого он все тридцать лет зачем-то пытался реанимировать — короче, много всякого. Кроме того, патлы эти — часть сценического образа, да и девушкам нравится. — И почему ты опоздал? — ухмыльнулся приятель, до сих пор не понимая, к чему Егор ведет. — Мне тридцать, и я всё еще жив. И тут — Аллилуйя! — озадаченное лицо Стрижа озарилось догадкой: — А они че, все умерли, хочешь сказать? В двадцать семь? «Бинго» — Ты чертов гений, Вадик, — мрачно заключил Егор, с трудом справившись с соблазном всласть постебаться. Зачем людей на пустом месте обижать? Тем более, Вадим критику в свой адрес на дух не переносил: чувствительная натура, тонкая душевная организация, подвижная психика — как угодно. — Я в курсе, — самодовольно ответил Стрижов. — Интересно! С этим ведь можно поработать… Вадим занимал должность заместителя топ-менеджера в PR-агентстве своего отца, и, как Егор успел понять по его рассказам, их контора не гнушалась обращаться к таким вот спорным темам в своих проектах. С другой стороны, почему нет? Черный пиар — тоже пиар, нередко выстреливает. — Поработай, — равнодушно бросил Егор, присаживаясь на корточки перед разложенными на земле инструментами. Вовсе не судьбы почивших музыкантов и грядущих рекламных проектов занимали сейчас все его внимание. Аккумулятор. Мысленно он давно уже его снял и проверил каждую клемму, а заодно и каждый винтик в брюхе своего немолодого уже коня, все фильтры, тросики, трубки, карбюратор и масла. Ключевое слово здесь — мысленно, потому что все эти пустые разговоры мешали немедля приступить к делу. — А это кто? — пробормотал вдруг Вадим куда-то в сторону. «Да ты задолбал уже, Вадь!» Резко распрямившись, Егор бросил короткий взгляд в указанном направлении. На лавке у подъезда сидела баба Нюра, а рядом с ней, закинув ногу на ногу и гордо демонстрируя голые коленки мимо проходящим мужикам всех возрастов, Новицкая из соседнего дома. — Это баб Нюра, Стриж, — вздохнул Егор наигранно трагично. — Не думал, что тебя интересуют женщины столь уважаемого возраста. — Да причем тут баб Нюра? Вон! — Вадим нетерпеливо передернул плечами и даже вихры свои беспокойно поправил. «Однако…» — А, ну рядом если, так это Новицкая из четырнадцатого дома. Познакомить? — Да не рядом! На углу! В черном! «Да где?! Ты чё, издеваешься, что ли?!» Вдо-о-о-ох. Затяжка вышла глубокой, четверть сигареты махом: ротовая полость, трахея, бронхи, легкие. Раз… Два… Три… Восемь. Удар. Никотин, даря своему рабу ложное, но столь необходимое сейчас ощущение спокойствия, просочился через альвеолы в кровь и всадил по мозгам. Вы-ы-ы-дох. Егор нехотя скосил глаза левее, в сторону небольшого магазина, который примостился аккурат за его домом и предъявлял сейчас их взглядам свой обшарпанный, осыпавшийся серый угол. Огибая торец здания, в сторону подъезда шла «то ли девушка, а то ли видение». Ну… Как шла? Неспешно подтанцовывала. С расстояния ста метров чувствовалось её прекрасное настроение. Накладные наушники на голове, чёрный сарафан, белые кеды на ногах, живущих в этот момент какой-то своей жизнью. Впрочем, руки тоже жили своей: в них она, судя по мимолётным внезапным движениям, «держала» барабанные палочки или что-то вроде. Внезапный порыв ветра поднял и разметал длинные каштановые волосы, всколыхнул подол платья и через мгновение оставил в покое. Её несла музыка, и она, подставляя ветру лицо, щурясь на солнце и время от времени чуть подпрыгивая, откровенно наслаждалась мгновением. Плевать она в этот момент хотела на то, о чём думают при взгляде на неё мимо проходящие и приросшие к земле зеваки. Вот она. Эта тихая, домашняя девочка, которую не слышно, не видно, а если и видно, то с книжкой на лавочке или у мольберта — во втором справа окне третьего этажа. Вот эта — в розовой пижаме с мишками. Эта — с васильковыми глазами. Может совсем по-другому. Всё ещё может прогнуть гребаный мир к чертям собачьим, если пожелает. Но вряд ли сама это осознает. Сюрприз. Они с момента того инцидента с солью раз пять-шесть-то только в общем коридоре и пересекались, гремя ключами каждый от своей хаты. «Привет — Пока». Егор в эти минуты чувствовал на себе полный укора и недоверия взгляд и отвечал насмешливым. Отличный у них обмен мнениями выходил. Молчаливый и в то же время красноречивый до безобразия. Ну да, легко представить, что мала́я о нем думает, сама же тогда на кухне сказала: «Я через стенку живу, догадываюсь». А когда там они последний раз по человечески-то общались? Лет эдак тринадцать-четырнадцать назад, когда дядя Вова от тети Нади ушел. Ей тогда десять, что ли, было, а ему шестнадцать. А потом «необходимость приглядывать отпала». А после и фокус начал смещаться. А еще через восемь лет всё и вовсе по пизде пошло. Впрочем, какая уже разница, что она сейчас о нём думает? На понимание окружающих Егор никогда особо не рассчитывал. Чтобы тебя поняли, хотя бы попробовали примерить твою шкуру, надо переступить через себя, оголить душу, поделиться тем, что болит, а делиться с миром он не готов. И с ней не готов: они давно чужие. Так что выбор этот — осознанный. «Что у неё там в “ушах”, интересно?» Повисшую на губе истлевшую сигарету Егор успел поймать зубами в последний момент. Отругав себя за не вовремя разинутый рот, перехватил фильтр пальцами, швырнул окурок под ноги и тут же смачно раздавил кроссовкой, словно вымещая на нем накопившееся за утро и в особенности — за минувшие двадцать минут. И — в особенности! — за последние секунды. Пойдет домой — выбросит в урну то, что осталось от этого несчастного бычка. Нечего там выбрасывать — мокрое место от него осталось. — Это малая, — выдохнул он, чувствуя, как на поверхности вскипевшего котла с ядовитым зельем булькают и взрываются пузыри вновь поднявшегося раздражения. «Какого черта сегодня весь день происходит?!» — Кто-кто? — зачарованно переспросил Вадим. Ну всё, приплыли. «Святые угодники, за что мне это?!» — Уля, — имя словно клещами из глотки выдрали. Впрочем, так оно и есть: по глуповатому виду приятеля было предельно ясно, что пока Егор не предъявит имя, с него не слезут. С живого уж точно. — Соседка. — Чё, прям по этажу? — уточнил Стриж с нехарактерным придыханием. «Дар речи теряешь? Может, оно и к лучшему, голова от тебя трещит» — Прям по этажу, — нехотя подтвердил Егор, интуитивно чуя, что правда может обойтись ему дороже, чем хотелось бы. Лучше бы соврал, честное слово, а теперь… С какой стороны ни глянь — отстой. — Вот с ней познакомь! Егор покосился на Вадима.