Эта потрясающая уверенность в себе продолжала поражать до глубины души. Вадим показался ей напористым еще неделю назад, но тогда она списала на волнение. Он пять минут назад показался самоуверенным, но сейчас… Пересекает все мыслимые границы. Вот что это, скажите на милость, такое? — Мы в общей сложности полчаса как знакомы, — процедила Уля, глядя на него в упор и не торопясь переступать порог. — Не гони коней. Вадим заулыбался в ответ — миролюбиво и обезоруживающе, заставляя мгновенно пожалеть о суровом тоне. Да как он это делает вообще?! А ямочки эти! Проступающие так внезапно и ярко и исчезающие, стоит ему спрятать свою широкую ребяческую улыбку… Эти ямочки каждый раз — открытие. Собеседник, доверчиво распахнувший глаза в немом любовании, не замечает, как приносит себя в жертву обладателю такого сокровища, просто вдруг обнаруживает, что очарован… Юлька бы уже… Ну невозможно на этого парня взаправду злиться. Невозможно всерьез злиться, когда тебе так улыбаются. — А я что? Я ничего, я свои намерения обозначаю, только и всего! — усмехнулся он. — Чего там стоишь? Проходи давай! Уля в замешательстве перевела глаза на хозяина квартиры. Тот смотрел на обоих таким выразительным, откровенно оценивающим взглядом, будто спрашивал себя, сразу их выпроводить или все-таки дать шанс исправить реноме. Будто пред его очи явились два идиота — один в большей степени, другая — в меньшей. Будто ему прямо сейчас хотелось кое-кого очень наглого убить. Брови так и застыли там, на лбу. Сделав пространный жест рукой в сторону комнат, словно сообщая молчаливо: «Проходи уж, раз ты все равно здесь», Егор прошлепал босыми ногами на кухню. — Чай? Кофе? Минералка? Еды нет, — спустя несколько секунд послышался будничный голос. Судя по звуку, раздавшемуся за пару мгновений до того, как сосед решил сыграть роль официанта захолустной придорожной кафешки, он открыл холодильник и обозревал его содержимое. Наверное, задумчиво. А может — тоскливо. Или равнодушно. — Забыл заказать. «Столько женщин в доме, и что, ни одна суп сварить не в состоянии?» — невольно поймала себя на мысли Ульяна. Она так и застыла в прихожей в нерешительности, не зная, куда дальше. Квартира выглядела совсем иначе, Уля помнила ее другой. Такое ощущение, что за минувшие годы Егор вынес отсюда фактически всю мебель: по крайней мере, если раньше пространство можно было охарактеризовать, как загроможденное, то теперь — как «уютную квартирку в минималистичном европейском стиле». Светло и просторно, только у двери на открытой вешалке куча разномастных курток, несколько шлемов и какая-то похожая на форму для мотокросса одежда. А на обувнице — ряды кроссовок всех мастей и степеней ушатанности и громоздкие бутсы со странным металлическим мыском и торчащими во все стороны ремнями. Еще в глаза — буквально с разбега — бросилась поразительная чистота. А ведь Уля была на все двести процентов уверена, что пыль и грязь лежат здесь на всех поверхностях сантиметровыми слоями. «Клининг, небось» — Я ж к тебе не жрать пришел! — тем временем воскликнул Вадим, проходя следом за Егором на кухню. — Жесткий диск привез твой. — Уже не чаял увидеть, — с откровенной иронией в голосе ответил сосед. — Хватило памяти? — Да, в самый раз! Спасибо, бро! Ульяна тихой сапой проследовала в место скопления людей и встала в дверном проеме, внимательно оглядывая пронизанное вечерним светом пространство. Ваза тёть Валина — стоит на своём месте, вечная. Мамой сто лет назад подаренная. Кухонная стенка тоже осталась прежняя, а вот стол и стулья Егор, кажется, поменял. Внимание привлекла ополовиненная миска сухого корма на полу — прямо у ее ног. Вот и тема для разговора. Хоть одна, но всё же нашлась, надо пользоваться. Улю вдруг охватила нервозность: вопрос такой простой, и задать бы его как можно непринужденнее, но… Давно же не общались, она с надеждой-разочарованием-волчицей на него смотрела, а он — приветливо-бегло-насквозь-безучастно-беспечно, по-всякому. Ну и как теперь вести себя с ним как ни в чем не бывало? Как сделать вид, словно не было этого провала длиной в тринадцать лет? Как-нибудь. — У тебя есть кот? А где он? — сдержанно поинтересовалась Ульяна. Ну и с чего она взяла, что у него кот, а не собака? А с того, что собаки сносят гостей с порога, а вот коты нередко демонстрируют к ним полнейшее пренебрежение. А еще собаки лают, как полоумные, она же лая из этой квартиры отродясь не слышала. Коты независимы и полны собственного достоинства. Класть коты хотели на всех вокруг себя большую кучу. В общем, по характеру Егору однозначно подходил кот. Сосед равнодушно повел плечами: — Скорее всего, уже у вас. Но пять минут назад дрых на диване. «У нас? В смысле?!» Резво развернувшись, Уля бросилась в сторону комнаты, в которой краем глаза заметила подлокотник дивана. И застыла в дверях. Корж, лениво приподняв усатую морду, сонно уставился на нее с пухлой спинки. В прищуренных глазах его ясно читалось: «Да, я здесь живу! И что ты мне сделаешь, женщина? Добро пожаловать в мои владения». Вот это наглость! Нет, она, конечно, знала, что Коржик шастал к Черновым через балкон. Нет, бывало, и сам Егор, уезжая из дома, приводил беглеца по месту жительства. Но что этот хвостатый чувствует себя здесь настолько вольготно, что он здесь в буквальном смысле прописался — такого Уля и представить не могла. — Корж, ты совсем оборзел? — в негодовании уставившись на животное, прошептала она. — Предатель! Коржик и ухом не повел. Положив морду на диван, прикрыл глаза и провалился в свои кошачьи сны. Что было странно с учетом того, что прямо сейчас на этой территории находился — в понимании кота — третий лишний в лице Стрижова. Вообще-то Корж из тех представителей семейства кошачьих, что чужих на дух не переносят. В том числе поэтому он не любит ходить на улицу, хотя такая возможность ему ему благодаря окружающим дом раскидистым каштанам предоставлена. «Видимо, что-то случилось… Может, ты под валерьянкой?» — Ты что, с котами разговариваешь? Удивленный возглас Вадима прямо над ухом раздался настолько внезапно, что Ульяна вздрогнула. Встав у неё за спиной — непозволительно, по её мнению, близко для все еще постороннего человека, — её потенциальный ухажер разглядывал засопевший шерстяной мешок через её же плечо. «Да! И что?» — Вообще-то, это мой кот! — не сводя глаз с флегматичной рыжей морды, прошелестела негодующая хозяйка. — Кто тебе сказал? — мимо них в дверной проем со стаканом минералки в руке протиснулся Егор. Уля буквально задохнулась от небрежности тона, даже не сразу обратила внимание, что рубашку он таки застегнул. — Корж, ты чей? Кот чуть приподнял морду, ответил ленивым «мяу» и вновь отключился. Егор с торжествующим видом развернулся к Ульяне: — По-моему, он ясно выразился. — И ты разговариваешь?! — изумлению Вадима, похоже, не было предела. — И что, по-вашему, он ответил? — переводя взгляд с одного на вторую и даже не пытаясь скрыть скепсис в голосе, спросил Стрижов. Очевидно же! — «Иди ты лесом!» — воскликнула Уля. — «Я выбираю тебя», — чуть ли не промурлыкал Егор. Получилось хором. Оппоненты взглянули друг на друга вызывающе, впрочем, Чернов усмехнулся, предлагая, видимо, не воспринимать сказанное всерьез. А вот Уле очень хотелось, чтобы её слова были восприняты в самый что ни на есть всерьез. Какие уж тут шуточки? — Ну давай еще кота с тобой поделим, малая, — ухмылкой отвечая на её гневный взгляд, парировал сосед, — раз уж формочки в песочнице не довелось. «Какая я тебе малая?!» Уля открыла было рот. Только задорные огоньки вдруг пропали из его глаз, лицо преобразилось, словно бы на тон потемнев; скулы очертились, а желваки проступили, добавляя резкости и без того четким линиям челюсти. Дрогнув, губы сжались в жесткую прямую линию и застыли в заданном положении, подбородок взлетел. Из его нутра на Ульяну сверху вниз вполне осмысленно смотрел другой человек. Свой — прежний — и незнакомый одновременно. Слова встали комом в горле. Малая, да, кто же еще? Вспомнилась вдруг песочница и башни из утрамбованного в пластмассовое ведёрко мокрого песка, которое он помогал ей опрокидывать так, чтобы кулич на полпути не развалился. Вспомнилось, как играл с ней в «съедобное — несъедобное». В детстве Уля эту игру просто обожала и пыталась вовлечь в неё всех подряд. Взрослые под различными предлогами отмазывались, а он не отмазывался никогда. «Шоколад! Калоша! Тухлое яйцо! Вчерашние пельмени! Малая, соображай!» Вспомнилось, как забирал из сада по просьбе вечно опаздывающей из института мамы и ответственно выгуливал на площадке под окнами или вел за руку прямо к Черновым домой, на пирожки к тете Вале. Вспомнилось, как не упускал возможности лишний раз над ней подшутить, когда она в начальных классах возомнила себя очень взрослой и стала ходить мимо его компании с высоко вздернутым носом. Как помогал справиться с то и дело развязывающимися атласными лентами, затягивая их намертво — так, что мама ломала потом ногти, пытаясь развязать узлы. Вспомнилась лавочка. Как, успокаивая её, говорил что-то, не помнит. Мороженое даже купил. В тот день папа их бросил. Она тогда убежала из дома и ревела в три ручья два часа. Час — в его присутствии, полчаса — ему в плечо. Как каждый раз лишь снисходительно усмехался, никак не реагируя на её нелепые потуги огрызаться, но один раз при Юльке приложил словом так, что с тех пор огрызаться она, кажется, в принципе разучилась. Как где-то в ее одиннадцать — его семнадцать — он пропал с радаров. Конечно! Взрослая жизнь закрутила, учеба, тусовки, девчонки. Служба в армии. А потом Черновы разбились и понеслась… В него словно бес вселился. Сколько мать из-за его поведения успокоительно в себя опрокинула — по первой, пока, наконец, не смирилась, — страшно вспоминать. И почему же она тогда удивилась так, когда он по просьбе бабульки из соседнего подъезда в аптеку побежал? Потому что забыла — всё. Потому что отвыкла от человека за долгие годы его неприсутствия в своей жизни и забыла. Ведь совсем ребенком не придаешь значение такой ерунде, воспринимая заботу окружающих как нечто само собой разумеющееся. А после сформировала новое представление по свежим следам. Ведь когда-то всё и впрямь было иначе, Уле вдруг вспомнилось. И рот закрылся. Сам. — Высокие отношения, — оценив их молчаливую перепалку, хохотнул Вадим и плюхнулся на диван. Егор смерил его взглядом температуры арктических льдов. А после и по ней вновь вскользь прошёлся — просто, ни за что. Уля шкурой чуяла: что-то не так. Всё не так. Стрижов в ответ лишь вздохнул печально. Приподнял брови, поджал губы, напустил на физиономию выражение потрагичнее — в общем, показал, что сильно расстроился. — Что-то ты не в духе сегодня, Рыжий. Мы можем в другой раз зайти, ты скажи. «“Всем рад”, говоришь?» — Забей, — покачал головой Чернов. — Проблемы в коллективе, на людей срываюсь. Чай будете? «Врёшь!» Впрочем, Вадима ответ Егора вполне устроил: ему, видимо, в чужие головы лазить было совсем не интересно — даже не спросил, что за проблемы. Заметно расслабившись, Стрижов растекся по дивану, от чая отказался, достал из кармана телефон, попросил у окружающих минуточку и начал сосредоточенно наяривать что-то по клавиатуре. Улина же уверенность в том, что Егор врет — и врет на голубом глазу — крепла с каждой миллисекундой. Может, у него и впрямь проблемы в каком-то там коллективе, но срывается-то он сейчас прицельно, с полным пониманием того, на кого и почему. Хоть и не высказывает своих претензий вслух. Егор всегда умел громко сообщить о своем мнении или состоянии, не разомкнув рта. Другое дело, нужно ему это было или нет, хотел он этого или нет. Много-много лет — точно нет, по крайней мере, она не видела на его лице ничего, кроме беспечности. Конечно, ей-то зачем лишнее знать? Она же «малая», а он же взрослый, так было и так будет. Взрослый. Пусть он никогда за ее счет не самоутверждался, никогда не тыкал в эту разницу в возрасте между ними, но… Так бывает с детьми. Они смотрят на старших, как на взрослых, пусть те старше всего на год, два, три. А целых шесть лет — это же бездонная пропасть, ну! Егор всегда казался ей очень взрослым. Что в его десять, что в пятнадцать, что в двадцать — всегда. Даже сейчас. И если в детстве Уля не задумывалась о причинах, по которым ей доставалось столько внимания со стороны соседского мальчика, принимая их общение как должное, как искреннюю дружбу, то после того, как он окончательно растворился в собственных заботах, потихоньку начала. И чем старше становилась, чем внимательнее наблюдала за его жизнью, тем крепче становилась её убежденность, что в интересы «взрослых» возиться с такими шмакодявками, как она, входить ну никак не может, а уж делиться наболевшим — тем более. Да. Тогда-то она и почувствовала себя той самой «малой». Может, её в том числе это так в нём бесило и бесит? Ощущение, что он никогда не воспринимал ее всерьёз. Не воспринимает. И не воспримет. Окончательно расстроилась, глаза обожгло горячей водой обиды. Только этого не хватало… Не хватало еще свидетелей её уязвимости. Не хватало ей еще, чтобы кое-кто причинно-следственные связи установил. Не хватало еще статус «малой» зацементировать на веки вечные, выдав бесконтрольный фонтан слез. Нужно отвлечься. Как? На что? На что-нибудь, а об этом, по совету О’Хары, «подумать завтра». Вот, например, можно рассмотреть повнимательнее, как он тут вообще живет, «взрослый» этот. Взгляд, отцепившись наконец от лица хозяина квартиры, растерянно побежал по комнате, то и дело останавливаясь то тут, то там. Первое, что бросилось в глаза — обтянутый искусственной кожей массажный стол у стены напротив дивана. Стола в большой комнате она не помнила. Интересно. — Ты… Массаж делаешь? — желая перевести тему разговора и слегка разрядить обстановку, удивленно спросила Уля. — Или это от отца еще? Егор поперхнулся водой, закашлялся и уставился в окно. Поняв, что упоминать сейчас погибшего дядю Артёма было верхом бестактности, и мгновенно перепугавшись до чёртиков, Ульяна мысленно от всей души настучала себе по бестолковой башке за привычку ляпнуть, хорошенько перед этим не подумав. Но тут Вадим рассмеялся, да так заливисто и громко, что Уля ощутила полный ступор. Мало того, что реакция оказалась слишком неожиданной — смех буквально разрезал наступившее молчание, как тишину раннего утра разрезает рёв включившейся газонокосилки или бензопилы — так еще и причина его бурного веселья была Уле неведома. Над чем тут вообще смеяться? — О, Рыжий мастер, ты не знала? Девчата в очередь выстраиваются под дверью, да, Егор? — хитро взглянув на друга, подмигнул он. — Пожалуй, я даже завидую, но выпрашивать сеанс не рискну. «О, Боже!» — И правильно, — угрожающе прошипел сосед. — Вдруг я тебе сломаю что-нибудь ненароком? В рабочем запале… Усмехнулся. Возможно, на всякий случай, во избежание дальнейших расспросов о настроении. А может и искренне… Нет, скорее всё же во избежание…