– Понимаешь, Саня, тут не всё так просто, мне ведь вчера опять звонили незадолго до этого. Сообщили, что на Черёмуховой, пять, что-то случилось, просили приехать. – Кто? Станислав этот? – Нет, женщина. – Хм, дай угадаю. Виталина? Паш, про твою сумасшедшую уже всё управление знает. – Угадал, она так представилась. Но я не уверен, что это действительно была Виталина. – Слушай, Паша, тебя кто-то разыгрывает, а ты ведёшься! – не выдержал Саня. – Не отвлекай! У меня тут два убоя и два износа за неделю. Ещё на свалке чьи-то руки нашли. Дел и так по горло. А ты со своими безумцами. – Понимаешь, так много странного… – не сдавался Паша. – Странного ничего нет. Несчастный случай – женщина и ребёнок погибли, мужик дёрнул с тринадцатого этажа. У него тоже причины, видимо, были. На кухне банку с какими-то таблетками нашли. Возможно, он ещё выбирал, как откинуться. Потом подумал: зря, что ли, на такую верхотуру забрался? И сиганул вниз. Надрался и решил, что больше ему на этом свете делать нечего. Такое БЫВАЕТ. И не нужно играть в супердетектива и искать белую кошку в белой комнате. – Саня отвернулся к столу и набрал номер на телефоне. Паша понял, что их разговор окончен. Домой решил добираться пешком, пройтись не спеша, подышать свежим воздухом, поразмышлять. Действительно, может, он лишнего напридумывал? Зря искал зацепки там, где ничего сверхъестественного не произошло. Снова посыпал снег. Он шёл мелкой острой крупкой, которая неприятно царапала щёки и лоб. Мира, Стас, их маленький сын. Паша пытался понять, что же с ними происходило, если три жизни закончились так трагично? Наверное, он чего-то не заметил, не услышал в словах Миры, не угадал в интонации Стаса. Если бы он мог ещё раз поговорить с ними… А Виталина? Чья эта шутка? Наверное, Шаранов прав – пора забить на эти звонки и не думать. Паша чувствовал себя дико одиноко. Никому, как оказалось, не было дела до погибших. А если бы он спрыгнул с моста? Оплакивал бы кто-нибудь его, скорбел, жалел? Один человек – точно. Он не дошёл до машины шагов десять, развернулся и пошёл в сторону. Рядом с управлением, буквально через несколько дворов, жила его мать. Раньше Паша часто заходил к ней после смены. Она поила его компотом собственной закрутки из яблок и черноплодки. На скорую руку жарила блины или оладьи, а потом за круглым столом они делились новостями и активно их обсуждали. Ей всё было интересно – что читал, какие фильмы вышли, что нового в мире. Когда в жизни Паши появилась Катя, он стал реже навещать мать. Как-то всё не получалось: то Катьку куда-то нужно было отвезти, то её кота. Антонина Сергеевна встретила сына в спортивном костюме и с полотенцем на плечах. В гостиной лежал гимнастический коврик, на экране компьютера изгибался в неестественной позе молодой йог. – Паша! Проходи. А я тут новый комплекс асан скачала, – раскрасневшееся лицо матери засветилось от радости при виде сына, но, заметив устало опущенные плечи сына и потухшие глаза, она посерьёзнела. Поставила на паузу ролик, пристроила его куртку на вешалку и предложила бодрым тоном: – Мой руки! Угощу тебя новым вареньем. А ты попробуешь угадать, из чего оно. Антонина Сергеевна родила сына, когда ей было под сорок. Кем был Пашин отец, она никогда не рассказывала. Всегда отмалчивалась, считала, что плохо про отцов детям говорить нельзя, а хорошего, видимо, сказать было нечего. Со временем Паша свыкся с мыслью, что слово «папа» в его жизни отсутствует, но нельзя было утверждать, что он страдал от этого. Скорее присутствовал неудовлетворённый интерес, ребёнком ему хотелось узнать, как его родители познакомились, кем отец был, чем увлекался, какое блюдо любил… да много чего. Ответы на эти вопросы он так и не получил. Мама виртуозно обходила неудобную тему. Её энергии и задора хватало на то, чтобы маленький Паша не чувствовал, вернее, не успевал почувствовать даже крошечного приступа тоски. Она бродила с ним по лесу, зазывая смешным свистом белок, устраивала походы в театры и кино, учила с Пашей песни и мастерски рассказывала удивительные истории. А делать она это умела, проработав всю жизнь учителем истории. – Садись, – Антонина Сергеевна поставила на матерчатую скатерть две разнокалиберные чашки с чаем. Паше – большую, синюю с нарисованным медведем, а себе – поменьше, с отбитой ручкой. Да что ж она так? Паша покосился на сервант, мама называла его «горкой», – там, на стеклянной полочке пылился парадный сервиз «Мадонна», доставшийся от бабушки. Перламутровые чашки и блюдца поблескивали позолотой в долгом ожидании своей очереди. Паша не помнил, чтобы они когда-нибудь доставались. – Почему мы из них не пьем? – недовольно спросил он. Мать вскинула брови. Раньше сына это никогда не интересовало. – Если хочешь, я налью тебе в другую чашку. – Да, хочу, – вышло слишком резко. Паша поморщился, пояснил: – Надо жить здесь и сейчас. Неизвестно, что завтра произойдёт. – Хорошо, – мать с готовностью открыла дверцу серванта и выудила на свет пузатую чашку. – Не будем откладывать… чашки на завтрашний день, – она сдержанно улыбнулась, но сын не отреагировал на её шутку. – Паша, что случилось? Её внимательные глаза с белесыми ресницами излучали тепло и тревогу. Мать всегда на него так глядела, когда волновалась. Однажды, когда Паше было четырнадцать лет, они с Соколовым решили попробовать пиво и так напились, что другу пришлось тащить Пашу на собственном горбу до дома. Когда Антонина увидела любимое чадо в дверях дома, которое пошатываясь и безуспешно хватаясь за стены коридора, сползло на пол с дурацкой улыбкой на губах, у нее был такой же взгляд. На следующее утро Паша проснулся от звука рычащего пылесоса в сопровождении какой-то рок-композиции. Мать затеяла генеральную уборку: драила пол, мыла люстры, окна, перебирала в шкафах и на антресолях. И всё это делала под музыку Фредди Меркьюри с таким рвением, будто воевала с квартирой. Когда Паша, улучив небольшую передышку в её домашнем сражении, осмелился подойти к матери с извинениями, она приглушила соло ударника и всунула сыну в руки какие-то листочки. Это были четыре советские брошюры о вреде алкоголя. И где она их только откопала? Мать обязала Пашу прочитать их и написать по каждой отзыв. Предупредила – только после этого в его жизнь вернётся интернет и планшет. Как мать умеет держать слово, Паша знал. И он послушался, честно выполнил условия. Потому что давно уяснил, что методы воспитания у матери были не громкие, но действенные. Замуж Антонина Сергеевна так и не вышла, и сын мог бы с высокой долей вероятности почувствовать себя центром её существования, однако Антонине хватило мудрости так выстроить отношения, чтобы избежать этой частой ошибки одиноких матерей. Паша был единственным близким и самым любимым её человеком, но Антонина воспитывала его строго и справедливо, не желая делать сына заложником своей любви. Она знала, что взрослая жизнь – «это не плюшки с ватрушками», у неё не забалуешь и к ней детей надо готовить. К слову, к выпивке Паша до сих пор относился с прохладцей. – Ты мне расскажешь, в чем дело? – не отступала мать. – Да… просто… Помнишь Миру из моего класса? В школе учились вместе. – Конечно, помню. Светленькая такая, с длинной косой? – Она погибла. И вся её семья тоже. Поражённая мать молчала, застыв в креманкой в руке. И тут Пашу прорвало, он не в силах был больше молчать. Рассказал обо всём, что случилось за прошедшую неделю: про Миру, про её мужа, про то, как залез в чужую квартиру, про Катьку, про звонки Виталины. – Эта Виталина… Она болтала, что Мира сама скинула вниз своего ребёнка, понимаешь? Я не могу поверить в это! С каждым словом ему становилось легче. Будто был выдернут клапан – и весь накопившийся страх, вся горечь и стыд выплёскивались наружу. Антонина Сергеевна сосредоточенно слушала сына, опустив глаза и бесшумно помешивая в чашке давно растворившийся сахар. – Во-первых, ты не должен винить себя в том, что произошло, – наконец проговорила она. – Во-вторых, я помню, какой была Мира. Определённо необычная, неординарная девочка… но мне кажется, что эта история не про сумасшествие. – Но как… – Значит, на то были причины. – А Виталина? – Мне сложно судить, Паша. Это вы в полиции умеете устанавливать людей по номерам телефонов. – Да в том-то и дело, что никто не собирается разбираться, кто она! Я говорил им, а они считают, что это шутки, чей-то розыгрыш! – в сердцах воскликнул Паша. – Ма, может, у меня паранойя? – Не говори глупостей. Ты потрясен. Это понятно. Нужно время, чтобы прийти в себя. Давай-ка я тебе ещё вареньица добавлю. От матери Паша вышел с ощущением, будто на него надели тёплый свитер, согревающий его под продуваемой ветрами курткой. Он выговорился и как будто сбросил с плеч тяжёлый рюкзак с проблемами, который таскал с собой все эти дни. При этом Паша знал – мама никому ничего не расскажет. С подругами по скандинавской ходьбе и сетевым поклонником по переписке она найдёт другие темы для разговоров. Ветер гнал по земле клочки бумаги, окурки и прочий мусор. Пахло сыростью и гнилыми листьями, которые виднелись на газонах из-под остатков снега. Пурга крутила маленькие вихри, бросалась под ноги, как голодная одичавшая псина. Паша свернул к ближайшему магазину. Несмотря на то что ему заметно полегчало после разговора по душам, голова продолжала гудеть, а дома не было даже аспирина. Прикрыв лицо ладонями, Паша кое-как добрался до супермаркета. Если долго звать призраков, они откликаются. Прямо перед ним дверь магазина резко распахнулась. Потоком воздуха в разные стороны разнесло снежную крошку. На улицу вышла женщина с полными пакетами продуктов. На ней не было ни очков, ни платка, но Паша сразу узнал, кто это. Её карие с прищуром глаза, резко очерченные губы. Это была та самая женщина с Михеевского моста – Виталина. Часть 2 Мира Там, где кончается терпение, начинается выносливость. Конфуций Глава четырнадцатая Нужно всё записать. В этом не хочется признаваться, но… кажется, мне нужна помощь. Иногда мне трудно вспомнить, что происходило двумя-тремя днями ранее. Бывает, это просто мелочи. Но всё равно неприятно осознавать, что у тебя дырка в голове, из которой вечно что-то вываливается. Вчера Стас отчитал меня за то, что на ужин я приготовила рыбу, а не мясо. Он уверял, что утром я пообещала ему зажарить ломоть говядины. И даже назвала рецепт, который вычитала в интернете. А я этого разговора совершенно не помнила. Вот совсем. Глупость, конечно. Но если бы это было один раз, можно было бы списать на усталость или недосып, а так… Разговоры и мои поступки, целые сцены из жизни будто кто-то вырезает из памяти. Я силюсь воссоздать в голове чёткую картинку, но вместо этого придумываю десятки вариантов, как всё могло происходить… Придумываю… Воображаю… Но какой из них верный? Стас всегда рядом. Он рассказывает, как всё было на самом деле. Мне остаётся только соглашаться. Ведь я ни в чём не уверена… Особенно в последнее время. Странно, воспоминания о детстве и школе красочные и ясные. Мою первую учительницу звали Офелия Олеговна. Она носила очки в стильной оправе и каждый день укладывала волосы в замысловатую прическу – «бабетту». В детском саду у меня был пятнадцатый шкафчик, лучшую подружку звали Света Леонова. Я помню даже тексты песен, которые мы учили в музыкальном зале, и сам зал – со стенами, разрисованными жёлтыми цветами и большим зеркалом от потолка до пола. Но кое-что мне как раз хотелось бы забыть. Дикое, страшное слово. Оно преследует меня всю жизнь. Детоубийца. От него веет холодом, как от стального ножа. Помню, в школе нам рассказывали про древнегреческую царевну Медею, которая заколола ножом своих сыновей. Тогда я впервые услышала это слово.