– Нормально. Сегодня вот выходной. Она бросила быстрый взгляд на скомканный плед, валявшийся на диване. – Извини, я тебя, наверное, разбудила? – Нет, ты что?! Много спать – вредно. Спросить прямо, что его Мечта забыла у него дома, Паша не решался. Мира улыбнулась, будто он сказал что-то смешное, качнула головой: – Я у тебя пока побуду. Можно? Странно было слышать кроткое «можно?» из её уст. Он снова вспомнил, как она ещё девчонкой забегала к ним в коридор с криком: «Привет, тетя Саша! Можно зайти?» Его мама грела чайник, поила чаем с печеньем. Это было так естественно, никакой неловкости. Сейчас всё изменилось. – Да, конечно. – Может, я не вовремя? Ты один? – Нет, кот вот со мной, – Паша снял с холодильника Трюфеля. Он считал перса бесполезным пушистым пылесборником. Катя притащила его сразу же после того, как объявила, что они будут жить вместе. А кот – это их тренировочный ребёнок. Надо же начинать привыкать к семейной жизни, а у них непременно будет не меньше троих детей. Так она сказала. От мысли, что у них всех, как у их «тренировочного ребёнка», будет клоками лезть шерсть, они периодически будут гадить на ковер и метить территорию, на Пашу накатывало отчаяние. Мира потянулась погладить усатого. Но кот стал вырываться из Пашиных рук, царапался и орал. Трюфель уродился диковатым, будто был вовсе и не благородных кровей. Катьку ещё признавал, она же главная кормилица, а к Паше вообще относился индифферентно. Лишь бы не трогал. – Кажется, это кошачий бунт, – рассмеялась Мира. – Кажется, это кошачий мат. Её голос снова рассыпался колокольчиком. Паше показалось, что в окна ворвался свежий ветер и дышать стало легче. Он наконец пришёл в себя и вспомнил чьи-то слова: «В любой неловкой ситуации выручит знание правил поведения и этикет». – Располагайся. Чаю хочешь? – предложил он. – Нет, спасибо. – Может, кофе? Или есть… хочешь? Там котлеты, гречка… Паша осекся. Какая гречка? Почувствовал, что молотит ерунду, потому что и молчать неудобно, и говорить не знает о чём. – Нет, спасибо. Я не хочу есть. Можно я присяду? Опять это «можно»! Мира осторожно опустилась на край дивана, придерживаясь рукой за стену. Приложила дрожащие пальцы к губам. Прикрыла глаза и наклонила вниз голову. – Тебе нехорошо? – Нормально. Сейчас пройдёт. – Бледная какая… может, врачей вызвать? Хочешь, я отвезу тебя в больницу? Он подумал о своей старой «девятке». Придётся посадить Миру сзади, Катькин кот заблевал всё переднее сиденье, когда они возили его на дачу к родителям. Ну как он повезёт её на гнилой развалюхе?! Лучше такси вызвать. – Не волнуйся, ничего не нужно, – отмахнулась Мира. – Просто голова закружилась. Где у тебя можно умыться? – Там, – Паша вскочил и протянул ей руку. – Не надо, – она решительно отодвинула его ладонь. Из ванной послышался шум воды. Паша снова сел, положив руки на колени, как прилежный ученик. Он хотел придумать тему для разговора, как-то развлечь Миру, но, как назло, ему ничего не приходило в голову. Собственная растерянность раздражала его. Паша не понимал, зачем Мира решила его навестить, и от этого волновался ещё больше. Он тупо уставился на цветастые занавески с бабочками. Очередное Катькино приобретение. Она могла говорить о них бесконечно. «Какой на них узор, будто выполнен акварельными красками. А этот шикарный многослойный ламбрекен! Хорош, правда же?» Вспомнить бы, где он находится – сверху, или сбоку, или сзади. Ну не говорить же с Мирой про дурацкие шторы! Тем более Паше на них было абсолютно наплевать: пусть хоть тряпка половая окно прикрывает, главное, чтоб по утрам солнце не било в глаза. – У тебя есть что-нибудь полегче надеть? Футболка или майка? Не могу больше в этом свитере. Очень тёплый, сейчас сварюсь. И здесь так жарко, что уже в обморок падаю, – Мира появилась в комнате с очаровательной улыбкой. Её лоб блестел от воды, щеки порозовели. – Батареи ещё в зимнем режиме пашут… Паша не успел договорить, как она уже стянула за ворот свой шерстяной свитер и осталась в одном лифчике и чёрных обтягивающих джинсах. – Да. Есть, – он бросился к шкафу и достал первую попавшуюся вещь. Не глядя, протянул ей, мысленно молясь, лишь бы футболка оказалась чистой. Мира утонула в его растянутой «Элвис жив» и негромко сказала: – Извини, что я вот так внезапно вломилась. Я сейчас всё объясню. Её голос был всё таким, каким он его помнил. Тёплый, убаюкивающий. Когда Паша слышал, как Мира отвечала на экзаменах или просто разговаривала с подругами, он просто плыл – ему становилось хорошо, будто завтра выходной, вне зависимости от дня недели, будто за окном вместо мутного дождя искрится рождественский снег, будто Элвис был жив… Паша размял шею, он никак не мог сбросить с себя оцепенение. Постарался изобразить внимание, но никак не мог отделаться от мысли, что выглядит, как робот. Как ржавый робот. Мира подсела так близко, что если бы он ещё немного повернул голову, то задел бы носом её волосы. – Не знаю, с чего начать. Не смотри на меня так… В общем… мне нужно… – Мира говорила с остановками, с трудом подбирая слова. – Я хочу развестись с мужем. Но мне очень трудно это сделать, понимаешь? Паша кивнул, нахмурил брови, будто на самом деле разбирался в бракоразводных процессах и семейных драмах. – Помоги мне, пожалуйста. Ты ведь в полиции служишь? – Да, в дежурке. Принимаю сообщения о преступлениях. Что у вас произошло? Если хочешь, я помогу тебе написать заявление. Твой муж… он что-то сделал? Противозаконное? – Он пока ничего такого не сделал, но боюсь, что может. – Он тебе угрожал? – Нет. Просто… мне кажется… – Если он тебя тронул… Паша не мог представить такой картины. Как можно ударить Миру? Даже фраза в голове прозвучала как-то искусственно, как в дешёвой американской мелодраме. Она не смотрела на Пашу. Теребила край футболки. Кисти её рук были маленькие, совсем детские, пальцы с облупившимся на ногтях лаком нервно подрагивали. – Мне трудно будет тебе помочь, если ты не расскажешь, что именно произошло. Повисла пауза. Воздух вибрировал от жары и её молчания. – Я не знаю, не знаю! – не выдержала Мира и закрыла руками лицо. – Мне нужно быть уверенной, что на тебя можно положиться. Паша всегда цепенел от женских слёз. Но Мира – это отдельная тема. Несколько раз он видел, как она плачет. Это было невыносимо. Внутри его нарастала неконтролируемая ярость к её обидчику, вперемешку с болью и беспомощностью. Паша попытался приобнять девушку. Но его руки были деревянные, как лапы Грута[1]. Мира резко повернулась и прошептала: – Ты ведь не откажешься? Такой Паша её никогда не видел. Глаза, как у испуганной кошки, круглые и тёмные, блестят от навернувшихся слёз. Напряглась в ожидании ответа, схватила рукой Пашу за локоть. – Мне нужно перевезти вещи. Мой муж знает всех моих знакомых, я не могу к ним обратиться, а тебя он только на школьных фотографиях видел и вряд ли вспомнит. Паша почувствовал укол ревности и обиды, но тут же признался себе, что действительно уже давно не был ей другом. Детство кончилось, а во взрослой жизни они ходили разными, не пересекающимися маршрутами. Мира моментально уловила его разочарование и положила вторую руку ему на плечо. – Паша, я думаю, что не ошиблась с выбором, – она потянулась к нему влажными от слёз губами. – Ты согласен? – Да… конечно. Мне это не сложно. Блеск на её губах почти стёрся, но Паша ощутил тонкий аромат персика и поцеловал её в ответ. Разве можно отказаться от заветной мечты? Когда она ловко стянула с него толстовку, он вспомнил о Кате. Но этот образ показался до того размытым и нечётким, что он с легкостью отмахнулся от него. Сейчас это Пашу совсем не волновало. Где-то на задворках сознания кружили вопросы, как голодные чайки. Как? Почему? Неужели? Как это вообще возможно? Но Паша не подпускал их ближе, он хотел остаться наедине со своей Мечтой. Из коридора за ними наблюдал кот. Его заспанная туповатая рожа всегда бесила Пашу. Трюфель. Разве можно было назвать кота, словно это гриб?! Видавший виды диван издал протяжный звук и вернул Пашу в реальность. Кот округлил глаза, будто очнулся ото сна, но потом расслабленно шмякнулся на пол и, вытянувшись, стал лизать лапу. «Чайки» наконец докричались. – Мира, я немного не понимаю… – Всё хорошо. Не нужно понимать. Тебе ничего не нужно понимать. Она часто дышала и говорила отрывисто, односложно. Как будто боялась проболтаться, сказать лишнее.