Она машет нам рукой, и мы с Гейлом выходим вслед за ней и Плутархом в коридор. — Вроде бы хочет, как лучше, а ведет себя по-свински, — шепчет мне на ухо Гейл. — Добро пожаловать в Капитолий, — произношу я одними губами. Слова Фульвии не произвели на меня впечатления. Однако я крепче сжимаю альбом и позволяю себе надеяться на лучшее. Наверное, я приняла правильное решение, если так хотел Цинна. Мы входим в лифт. — Минутку. — Плутарх сверяется с записной книжкой. — Отсек три-девять-ноль-восемь. Он нажимает кнопку с номером 39. Ничего не происходит. — Надо вставить ключ, — говорит Фульвия. Плутарх достает из-под рубашки ключ на тоненькой цепочке и вставляет его в отверстие, которое я до сих пор не замечала. Двери закрываются. — Ну вот. Лифт едет вниз. Десять этажей, двадцать, тридцать! Все ниже и ниже. Я даже не подозревала, что Тринадцатый дистрикт уходит на такую глубину. Наконец створки разъезжаются, мы ступаем в широкий белый коридор с рядом красных дверей. По сравнению с серыми тонами на верхних этажах это кажется почти роскошью. На каждой двери ясно обозначен номер: 3901, 3902, 3903... Я оглядываюсь на кабину и вижу, как поверх обычных дверок задвигается еще и металлическая решетка. Пока я смотрела на нее, появился охранник. Одна из дверей в дальнем конце коридора бесшумно покачивается на петлях. Плутарх, вытянув руку, идет навстречу охраннику, мы следуем за ним. Мне тут как-то не по себе. Решетка, замкнутое пространство глубоко под землей, едкий запах дезинфекции... И еще что-то. Я бросаю взгляд на Гейла и понимаю, что он чувствует то же самое. — Доброе утро, мы ищем... — начинает Плутарх. — Вы ошиблись этажом, — резко обрывает его охранник. — Неужели? — Плутарх снова глядит в блокнот. — У меня записано три-девять-ноль-восемь. Позвоните сами и... — Сожалею, но я вынужден попросить вас уйти. По поводу ошибок в нумерации обращайтесь в главный офис. Комната 3908 прямо перед нами. Всего в нескольких шагах. Дверь выглядит немного странно — точнее, все двери. Чего-то не хватает. Точно. Нет ручек. Видимо, двери свободно открываются в обе стороны, как та, из которой вышел охранник. — Напомните-ка, где он находится? — просит Фульвия. — Главный офис на седьмом этаже, — говорит охранник и разводит руки в стороны, подгоняя нас обратно к лифту. Тут из-за двери 3908 доносится звук. Тихий, жалобный. Похож на скулеж зашуганной собаки, которою хотят пнуть ногой, только слишком человеческий и знакомый. Мы с Гейлом встречаемся взглядами. Всего на миг, но для людей, привыкших действовать как единое целое, этого достаточно. В следующую секунду я с шумом роняю альбом Цинны к ногам охранника, а когда тот за ним нагибается, Гейл наклоняется тоже, и оба сталкиваются лбами. — Ой, простите, — смеется Гейл, хватая охранника за руки, чтобы устоять на ногах, и в то же время слегка оттирая его в сторону. Это мой шанс. Я проскакиваю мимо отвлекшегося охранника, толкаю дверь с цифрой 3908 и — что это? На полу, полуголые, все в синяках, прикованные к стене сидят... помощники Цинны. Моя команда подготовки. 4 Дезинфекции в воздухе столько, что хоть топор вешай, но и она не в силах отбить вонь немытых тел, застарелой мочи и гниющих язв. Едва ли я бы узнала своих старых знакомых, если бы не их капитолийские выверты — золотые татуировки на лице Вении, закрученные штопором оранжевые локоны Флавия и вечнозеленый цвет кожи у Октавии. Кожа выглядит дряблой, как сдувшийся шарик. При виде меня Флавий и Октавия вжимаются в кафельную стену, будто ожидая удара, хотя я им никогда ничего плохого не делала. Злилась — бывало, да и то про себя. Почему же они от меня шарахаются? Охранник приказывает мне выйти, потом слышится возня. Гейл как-то сумел его задержать. В поисках ответов я подхожу к Вении — она всегда была самой сильной из них. Приседаю на корточки и беру ее холодные как лед руки. Они сжимают мои ладони, словно тиски. — Что случилось, Вения? — спрашиваю я. — Что вы тут делаете? — Они увезли нас. Из Капитолия, — хрипло произносит она. Сзади подходит Плутарх. — Что здесь происходит? — Кто вас увез? — допытываюсь я. — Они, — расплывчато отвечает она. — Ночью, когда ты сбежала. — Мы подумали, что тебе будет приятнее работать с привычной командой, — говорит Плутарх позади меня. — И Цинна так хотел. — Цинна хотел этого? — рычу я. Потому что одно знаю точно — Цинна любил свою команду и никогда бы не одобрил такого. — Почему с ними обращаются как с преступниками? — Честно — не знаю. Что-то в голосе Плутарха заставляет меня поверить в его искренность, да и бледное лицо Фульвии выглядит убедительно. Плутарх поворачивается к охраннику, который вместе с Гейлом как раз появился в дверях. — Мне только сказали, что их держат под стражей. За что они наказаны? — За кражу еды. Схватили и не хотели отдавать. Пришлось принять меры, — бурчит охранник. Вения хмурит брови, будто пытается что-то понять. — Нам ничего не объяснили. Мы очень хотели есть. Взяли всего один ломтик. Октавия плачет, уткнувшись в свою оборванную тунику, чтобы заглушить всхлипы. Помню, когда я первый раз вернулась живой с арены, Октавия сунула мне под столом булочку. Видела, что я осталась голодной. Я осторожно приближаюсь к ее трясущейся от рыданий фигурке. — Октавия. Она вздрагивает от моего прикосновения. — Все будет хорошо, Октавия. Я тебя отсюда вытащу. Обещаю. — Ну, знаете, это уж слишком, — возмущается Плутарх. — И все из-за какого-то куска хлеба? — спрашивает Гейл. — Это уже не первое нарушение. Их предупреждали. А они все равно украли хлеб. — Охранник на мгновение замолкает, словно поражаясь их тупости. — Сказано же — нельзя брать хлеб! Октавия все еще не решается открыть лицо, только слегка приподнимает голову. Кандалы на ее запястьях сдвигаются на несколько дюймов, обнаруживая кровоточащие раны. — Я отведу их к моей матери, — говорю я охраннику. — Снимите цепи. Мужчина качает головой. — У меня нет на это полномочий. — Снимите цепи! Немедленно! — кричу я. Это выводит охранника из равновесия. Обычные граждане не разговаривают с ним в таком тоне. — Я не получал приказа об освобождении. У вас нет права... — У меня есть, — прерывает его Плутарх. — Мы в любом случае собирались их забрать. Они нужны отделу спецбезопасности. Всю ответственность беру на себя. Охранник уходит, чтобы кому-то позвонить. Возвращается со связкой ключей. Арестанты так долго находились в одном положении, что с трудом могут идти. Нам приходится им помогать. Нога Флавия проваливается в металлическую решетку над круглым отверстием в полу. У меня холодеет в животе, когда понимаю, для чего в комнате понадобился сток, — так проще смывать с белых плиток следы человеческих страданий. Струей из шланга. В больнице я нахожу маму — единственного человека, кому могу доверить пленников. Она с трудом их узнает — в таком они состоянии, и на ее лице отражается страх. Я ее понимаю. Одно дело каждый день видеть, как измываются над людьми в Двенадцатом, другое — осознать, что и здесь происходит то же самое. Маму с радостью приняли на работу в больницу, правда, она тут скорее медсестра, чем врач, несмотря на то, что всю жизнь лечила людей. Однако ей никто не мешает провести нашу троицу в смотровую, чтобы самой обследовать. Я жду в коридоре на скамейке. Если их пытали, мама увидит. Рядом садится Гейл и обнимает меня за плечи. — Ничего, твоя мама их быстро подлатает. Я киваю. Интересно, Гейл тоже сейчас вспомнил, как его стегали плетьми в Двенадцатом? Плутарх и Фульвия садятся на скамейку напротив. Молчат. Если они ничего не знали о наказании, им должно быть неприятно, что президент Койн с ними даже не посоветовалась. Я решаю их подтолкнуть. — Думаю, это предупреждение всем нам, — говорю я. — Что? Нет... Что ты имеешь в виду? — спрашивает Фульвия.