Вокруг слышатся вздохи облегчения, взаимные поздравления и похлопывания по плечам. Только Койн все такая же невозмутимая. Будто ничего другого и не ожидала. — Но у меня несколько условий. — Я разглаживаю листок и начинаю: — Моей семье будет позволено оставить кота. Даже такая невинная просьба вызывает спор. Капитолийцы не видят тут ничего особенного — в самом деле, почему бы нам не держать домашнее животное? — зато местные сразу находят массу невероятных трудностей. В конце концов нас решают переселить в отсек на верхнем уровне, где есть роскошное окно, на целых восемь дюймов выступающее над поверхностью земли. Лютик сможет выходить, когда захочет, и делать свои дела. Еду будет добывать себе сам. Не вернется до комендантского часа — останется на улице. При малейшей угрозе безопасности его застрелят. Не так уж плохо. Вряд ли ему много лучше жилось в Двенадцатом, когда там никого не осталось. Только что застрелить было некому. А если сильно отощает, уж требухи я ему как-нибудь раздобуду — конечно, если будет принято мое следующее условие. — Я хочу охотиться. С Гейлом. В лесу, — говорю я, и в зале повисает тишина. — Мы не станем далеко уходить. Луки у нас свои. А мясо будем отдавать на кухню, — добавляет Гейл. Быстро продолжаю, прежде чем кто-то скажет «нет»: — Я... я тут задыхаюсь... Сижу взаперти, как... Мне бы сразу стало лучше, если бы я... могла охотиться. Плутарх излагает свои возражения — всевозможные опасности, риск травмы, дополнительные меры защиты, — но Койн его прерывает. — Нет. Пусть охотятся. Два часа в день за счет учебных занятий. Радиус — четверть мили. С рациями и маячками на ногах. Что еще? Бросаю взгляд на листок. — Гейл. Нужно, чтобы он был со мной. — В каком смысле? Присутствовал на съемках? Снимался вместе с тобой? Выступил в качестве твоего нового возлюбленного? Вопрос был задан совершенно по-деловому, без тени язвительности, но я чуть не задохнулась от возмущения. — Что?! — Думаю, с любовными отношениями пусть все остается, как есть, — говорит Плутарх. — Зрителям может не понравиться, если Китнисс слишком быстро отвернется от Пита. Тем более что она якобы ждет от него ребенка. — Согласна. На экране Гейл может изображать соратника. Так подойдет? Я молча таращусь на Койн. Та нетерпеливо повторяет: — По этому пункту? Все устраивает? — Мы можем представить его твоим кузеном, — замечает Фульвия. — Мы не родственники, — произносим мы с Гейлом одновременно. — Да, но для выступлений так, пожалуй, действительно лучше, — говорит Плутарх. — Чтобы не было лишних вопросов. В остальное время он может быть кем угодно. Еще условия будут? Разговор совершенно выбил меня из колеи. Послушать их, выходит, будто мы с Гейлом любовники, на Пита мне наплевать, и вообще все было притворством. Мои щеки пылают. Неужели они всерьез считают, будто я в такой ситуации размышляю, кого лучше выставить своим любовником? Да за кого они меня принимают?! От злости мне даже не надо собираться с духом перед самым большим требованием: — После войны, если мы победим, я хочу, чтобы Пита помиловали. Мертвая тишина. Я чувствую, как напрягся Гейл. Наверно, надо было сказать ему раньше, но я не знала, как он отреагирует. Потому что речь идет о Пите. — Он не должен понести никакого наказания, — продолжаю я. Тут мне приходит в голову еще одна мысль: — То же самое касается других трибутов, Джоанны и Энорабии. По правде говоря, меня меньше всего волнует судьба Энорабии. Злобная стерва из Второго дистрикта никогда мне не нравилась. Однако не упомянуть ее одну кажется неправильным. — Нет, — твердо произносит Койн. — Да, — так же твердо отвечаю я. — Они не виноваты, что вы бросили их на арене. Кто знает, что теперь делает с ними Капитолий? — Их будут судить вместе с другими военными преступниками. Как с ними поступить, решит трибунал. — Они будут помилованы! — Я вскакиваю со стула. В моем голосе звенит металл: — Вы лично поручитесь за это перед жителями Тринадцатого дистрикта и беженцами из Двенадцатого. В ближайшее время. Сегодня. Запись выступления будет сохранена для будущих поколений. Отвечать за безопасность трибутов будет правительство и вы, президент Койн, иначе ищите себе другую сойку! Мои слова надолго повисают в воздухе. — Вот оно! — слышу я, как Фульвия шепчет Плутарху. — В самую точку. Еще костюм, выстрелы на заднем плане, да дыма подпустить… — Да, то, что надо, — шепчет Плутарх в ответ. Я бы, наверное, испепелила их взглядом, но понимаю, что мне нельзя выпускать из поля зрения Койн. Особенно сейчас, когда она взвешивает мои требования и пользу, которую я могу принести. — Ваше решение, президент? — спрашивает Плутарх. — Может быть, объявить амнистию в виду особых обстоятельств. Этот мальчик... он ведь даже не совершеннолетний. — Хорошо, — наконец говорит Койн. — Но тебе придется очень постараться. — Я постараюсь, когда вы сделаете заявление, — заверяю я. — Объявите, что сегодня во время анализа дня состоится общее собрание по вопросам национальной безопасности, — приказывает она. — Я выступлю с заявлением. Есть еще условия, Китнисс? Листок у меня в руке превратился в измятый комок. Расправляю его на столе и читаю корявые буквы. — Только одно. Я убью Сноу. Впервые за все время на губах президентши появляется подобие улыбки. — Когда дело дойдет до этого, бросим монетку. Пожалуй, она права. Не у меня одной есть причины убить Сноу. В этом вопросе я могу положиться на Койн, как на саму себя. — Идет. Койн бросает взгляд на руку, потом на часы. Президент тоже живет по расписанию. — Поручаю ее тебе, Плутарх. — Койн со своей командой выходит из зала, где остаются только Плутарх, Фульвия и мы с Гейлом. — Отлично, отлично. — Плутарх опирается локтями на стол, трет глаза. — Знаете, чего мне не хватает больше всего? Кофе. Было б хоть чем запить эту овсянку да репу! Неужели я хочу слишком многого? — Мы не ожидали, что здесь все так строго, — говорит Фульвия, массируя Плутарху плечи. — Даже в высших кругах. — Хотя бы из-под полы продавался, — продолжает Плутарх. — В Двенадцатом и то был черный рынок, верно? — Да, Котел, — говорит Гейл. — Мы там торговали. — Ну вот. Хотя вы такие честные и неподкупные. — Плутарх вздыхает. — Ну да ладно, все войны когда-нибудь кончаются. Хорошо, что вы теперь в нашей команде. Он протягивает руку, и Фульвия подает ему большой альбом в черном кожаном переплете. — В целом ты уже имеешь представление, чего мы от тебя хотим, Китнисс. Знаю, решение далось тебе нелегко, но у меня, думаю, есть то, что поможет тебе избавиться от сомнений. Плутарх пододвигает ко мне альбом. Минуту я смотрю на него с подозрением. Затем любопытство берет верх. Я открываю его и вижу на первой странице — саму себя. Стройную, сильную, в черной форме. Только один человек мог создать такую одежду. За кажущейся простотой — истинное мастерство художника. Стремительный контур шлема, изогнутая линия нагрудника, слегка расширенные рукава... Я снова Сойка. Благодаря ему. — Цинна, — шепчу я. — Да. Он заставил меня пообещать, что я не покажу его тебе, пока ты сама не примешь решение. Я едва вытерпел, можешь мне поверить. Ну, давай, листай дальше. Медленно переворачиваю страницы, внимательно рассматривая каждую деталь. Нательная броня с тщательно подогнанными слоями, замаскированное оружие в ботинках и поясном ремне, специальные защитные пластины в области сердца. На последней странице набросок моей броши и подпись Цинны: «Я по-прежнему ставлю на тебя». — Когда он...— Слова застревают у меня в горле. — Э-э... точно не припомню. После того как объявили о Квартальной бойне. За пару недель до начала Игр, наверное. Эскизы — это не все. Форма уже готова! И Бити для тебя кое-что смастерил. Внизу, в арсенале. Все, молчу, молчу! Сама увидишь. — Будешь самой элегантной мятежницей в истории, — улыбается Гейл. Тут я понимаю, что он тоже знал. И с самого начала хотел, чтобы я согласилась. — Мы разработали план информационной атаки, — рассказывает Плутарх. — Снять серию агит-роликов с твоим участием и показать их всему населению Панема. — Но как? Все телетрансляции идут через Капитолий, — говорит Гейл. — Зато у нас есть Бити. Лет десять назад он занимался модернизацией подземной ретрансляционной сети. Считает, должно получиться. Конечно, сначала надо иметь, что показывать. Короче, Китнисс, студия тебя ждет не дождется. — Плутарх поворачивается к своей помощнице: — Фульвия? — Мы с Плутархом долго думали и решили, что лучше всего начать с внешнего облика лидера повстанцев и уже от него перейти к... внутреннему. Другими словами, мы создаем тебе самый потрясающий образ Сойки, какой только может быть, а потом работаем над тем, чтобы твой внутренний настрой ему соответствовал! — бодро докладывает Фульвия. — Ну, форма-то для нее уже есть, — говорит Гейл. — Да, но только форма! А боевые шрамы? Кровь? Дух мятежа, наконец? Лидер должен выглядеть устрашающе. Хотя перестараться тоже нельзя, чтобы не отпугнуть зрителей. Во всяком случае, она должна собой что-то представлять! Так, как есть... — подступив, Фульвия берет в ладони мое лицо, — абсолютно не годится. Я рефлекторно отдергиваю голову, но Фульвия уже отвернулась и собирает со стола свои вещи. — У нас для тебя еще один маленький сюрприз. Пошли.