Как я поступлю? Я набираю в грудь воздуха. Поднимаю руки, словно вспомнив черно-белые крылья, которые дал мне Цинна. — Я стану Сойкой-пересмешницей. 3 В глазах Лютика отражается тусклый свет ночника над дверью. Кот снова на своем посту, под боком у моей сестры, защищает ее от ночных опасностей. Прим прижалась спиной к матери. Втроем они выглядят точь-в-точь как в утро перед той Жатвой, что привела меня на Игры. У меня отдельная кровать. Во-первых, я еще не совсем поправилась, во-вторых, спать со мной рядом все равно невозможно. Из-за кошмаров я мечусь и толкаюсь. Проворочавшись без толку несколько часов, я наконец смиряюсь с тем, что в эту ночь мне не заснуть. Спускаю ноги на холодный плиточный пол и под пристальным взглядом Лютика на цыпочках крадусь к комоду. В среднем ящике лежит моя казенная одежда. Тут все носят одинаковые серые рубахи, заправленные в такие же серые штаны. Под одеждой я храню те немногие вещи, что были при мне, когда меня вытащили с арены. Брошка с сойкой-пересмешницей, талисман Пита, золотой медальон с фотографиями мамы, Прим и Гейла внутри, серебряный парашют с трубочкой, чтобы добывать живицу, и жемчужина, которую Пит подарил мне за несколько часов до того, как я взорвала силовое поле. Тюбик с мазью у меня забрали. Для госпиталя. Лук и стрелы тоже. Оружие выдают только охранникам, остальное хранится в арсенале. Я шарю по дну ящика и достаю подарок Пита. Потом усаживаюсь по-турецки на кровати. Касаюсь губами гладкой переливчатой поверхности жемчужины. Как ни странно, меня это успокаивает. Словно сам Пит целует меня прохладными губами. — Китнисс? — шепчет Прим. Она проснулась и смотрит на меня сквозь темноту. — Что случилось? — Ничего. Просто плохой сон. Спи, — машинально говорю я. Я привыкла не посвящать маму и Прим в свои дела. Для их же безопасности. Осторожно, чтобы не разбудить маму, Прим выбирается из кровати, забирает Лютика и подсаживается ко мне. Дотрагивается до моей руки, сжимающей жемчужину. — Ты замерзла. Она берет в ногах кровати запасное одеяло и накрывает им нас обеих вместе с Лютиком. Тепло Прим и жар пушистого кошачьего тела окутывают меня со всех сторон. — Расскажи мне. Я умею хранить секреты. Даже от мамы. Куда делась та девчушка с выбившейся и торчащей сзади, как утиный хвостик, блузкой? Пигалица, что не могла дотянуться до верхней полки буфета и тащила меня посмотреть на глазированные пироги в витрине булочной? Тяготы и заботы быстро сделали ее взрослой. Слишком быстро. Моя сестренка умеет зашивать кровавые раны и понимает, о чем можно рассказывать маме, а о чем нет. — Завтра утром я соглашусь быть Сойкой, — говорю я. — Ты сама этого хочешь или тебя вынудили? Я усмехаюсь. — Наверное, и то и другое. Нет. Я хочу. Я обязана, если это хоть чем-то поможет мятежникам победить Сноу. — Мои пальцы с силой сжимают жемчужину. — Только вот... Пит. Боюсь, если мы победим, мятежники казнят его как предателя. Прим задумывается. — Китнисс, по-моему, ты не понимаешь, как сильно им нужна. Они пойдут тебе на уступки. Ты сможешь защитить Пита, если захочешь. Пожалуй, я и впрямь важная фигура. Сколько им пришлось потрудиться, чтобы меня спасти! А потом даже доставили меня в Двенадцатый дистрикт. — Ты хочешь сказать... я могу потребовать, чтобы они предоставили Питу неприкосновенность? Думаешь, они согласятся? — Я думаю, ты можешь потребовать что угодно, и они никуда не денутся. — Прим морщит лоб. — Только вот... сдержат они свое слово? Да уж. Сколько всего наврал Хеймитч, чтобы мы с Питом делали то, что ему нужно. Почему бы мятежникам не поступить так же? Устное обещание, данное за закрытыми дверьми, или даже письменный документ недорого стоят. После войны окажется, что никто мне ничего не обещал, а бумаги недействительны. На свидетелей в штабе полагаться нельзя. Они, может, сами смертный приговор и подпишут. Свидетелей должно быть много. Так много, сколько возможно. — Нужно публичное заявление, — говорю я. Лютик взмахивает хвостом. Видимо, одобряет. — Я потребую, чтобы Койн выступила перед жителями Тринадцатого. Прим улыбается. — Отличная идея. Конечно, это не полная гарантия, но так им, по крайней мере, будет труднее пойти на попятную. Я чувствую облегчение, как всегда, когда решение окончательно принято. — Пожалуй, надо будить тебя почаще, утенок. — Я не против, — говорит Прим и чмокает меня в щеку. — Постарайся теперь заснуть, хорошо? И я засыпаю. На следующее утро у меня 7.00 — Завтрак, потом сразу 7.30 — Штаб. Что ж, тем лучше. К чему затягивать? В столовой провожу рукой перед сенсором — кроме расписания на ней указано что-то вроде индивидуального номера. Двигаю поднос по металлической стойке мимо котлов с едой. Рацион на диво стабильный — миска горячей каши, чашка молока, что-нибудь фруктовое или овощное. Сегодня пюре из репы. Продукты доставляются с собственных подземных ферм Тринадцатого. Сажусь за стол — он общий для нескольких семей беженцев, включая Эвердин и Хоторнов, — и быстро уплетаю еду, мечтая о добавке, которой мне никто не даст. К питанию тут подходят с научной точки зрения. Ты получаешь ровно столько калорий, сколько необходимо, чтобы дотянуть до следующего приема пищи, ни больше, ни меньше. Размер порции зависит от возраста, роста, телосложения, состояния здоровья и доли физического труда в твоем расписании. Нас, беженцев из Двенадцатого, кормят все-таки немного получше, чем местных, чтобы мы поднабрали вес. Видимо, из тех соображений, что тощие солдаты быстрее устают. Что ж, результат налицо. Прошел всего месяц, а мы уже выглядим здоровее, особенно дети. Рядом ставит свой поднос Гейл. Стараюсь не слишком жалобно смотреть на его пюре. Гейл и так часто со мной делится. Усилием воли отворачиваюсь и аккуратно складываю салфетку, но тут мне в миску шлепается полная ложка репы. — Прекрати так делать, — ворчу я. Звучит не слишком убедительно, учитывая, что я тут же набрасываюсь на угощение. — Нет, правда. Может быть, это запрещено. С едой тут очень строго. Если ты, к примеру, что-то не доешь, то выносить это из столовой нельзя. Наверное, поначалу кое-кто пытался делать запасы. Людям вроде меня и Гейла, которые годами добывали пропитание для своих семей, здешние правила не по нутру. Пусть мы раньше частенько голодали, зато, если уж доставали еду, могли распоряжаться ею, как душе угодно. В каком-то смысле Тринадцатый дистрикт контролирует своих обитателей даже больше, чем Капитолий. — Что они мне сделают? Телебраслет уже забрали, — говорит Гейл. Я все еще пытаюсь что-то выскрести из миски, и тут меня озаряет: — А что, если поставить им такое условие, раз они хотят, чтобы я была Сойкой? — Чтобы мне разрешили кормить тебя репой? — осведомляется Гейл. — Нет. Разрешили нам охотиться. Глаза Гейла тут же оживляются, и я продолжаю: — Конечно, добычу придется отдавать на кухню. Но мы хотя бы... Заканчивать не требуется, Гейл и так все понимает. Мы могли бы выбраться наружу. Бродить по лесу. Быть самими собой. — Попробуй, — говорит Гейл. — Сейчас самый подходящий момент. Захочешь луну с неба, из кожи вылезут, но достанут. Гейл не знает, что еще я собираюсь просить. Боюсь, это так же реально, как луна с неба. Пока раздумываю, сказать ему или нет, звенит колокол. Пора уступать места следующей смене. При мысли о встрече с Койн мне становится не по себе. — Что у тебя дальше в расписании? Гейл смотрит на руку. — История ядерных технологий в образовательном центре. Тебя там, кстати, уже заждались. — Мне нужно в штаб. Пойдешь со мной? — Ладно. Если меня оттуда не вышвырнут после вчерашнего. Мы относим подносы и выходим. — Думаю, надо включить в условия Лютика, — говорит Гейл. — Сдается мне, бесполезных домашних питомцев тут не жалуют. — Ничего, подыщут ему работу. Будет каждое утро получать расписание на лапу, — отшучиваюсь я, но мысленно включаю кота в список условий. Ради Прим. Койн, Плутарх и их подручные уже в сборе. При виде Гейла некоторые поднимают брови, но прогнать его никто не решается. В голове у меня начинает все путаться, поэтому я сразу прошу лист бумаги и карандаш. Моя нечаянная деловитость явно застает присутствующих врасплох, несколько человек озадаченно переглядываются. Вероятно, для меня готовилась какая-нибудь особенно проникновенная лекция. Вместо этого Койн собственноручно подает мне писчие принадлежности, и все молча ждут, пока я усаживаюсь за стол и корябаю свой список. Лютик. Охота. Прощение Пита. Публичное заявление. Ну, все? Второго шанса, возможно, не будет. Думай. Что еще тебе нужно? За плечом стоит Гейл. Я чувствую его присутствие. «Гейл», — пишу я. Без него я не справлюсь. Голова начинает болеть, мысли скачут. Я закрываю глаза и проговариваю про себя: Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне семнадцать лет. Мой дом в Двенадцатом дистрикте. Я участвовала в Голодных играх. Сбежала. Капитолий меня ненавидит. Пит в плену. Он жив. Он предатель, но он жив. Я должна его спасти... Список... Я так мало написала. Нужно думать шире, смотреть дальше своего носа. Сейчас я для них имею огромное значение, но так будет не всегда. Попросить что-нибудь еще? Для семьи? Для горстки выживших из моего дистрикта? Я все еще чувствую пепел мертвецов на своей коже. Удар ноги о череп. Запах крови и роз. Карандаш двигается сам по себе. Открываю глаза и вижу пляшущие буквы. Я УБЬЮ СНОУ. Если его захватят в плен, я хочу, чтоб мне предоставили такое право. Плутарх вежливо кашляет. — Ну как, готово? Поднимаю голову и вижу часы. Я сижу уже двадцать минут! Не у одного Финника проблемы с концентрацией. — Да, — говорю я. Голос звучит хрипло, и я откашливаюсь. — Да, я согласна. Я буду вашей Сойкой.