В углу громоздился шкаф с облупленным зеркалом, отразившем агента Вендиго. Открыв скрипучую дверцу, Вакарчук обнаружил на полочке тощую стопку постельного белья, галантерейные изделия, прозванные «семейными», да запасной белый халат, аккуратно сложенный на отдельной полке. Там агент и обнаружил искомое – две новенькие десятки, диплом и паспорт на имя Михаила Ивановича Зорина. С фотографии смотрел он, Миха. Что там шевелюра да нос с ушами – глаза, вот что главное! А уж этот упорный, тяжелый взгляд не спутаешь ни с каким иным. – Михаил Иванович, значит… – просветлел Степан. – Ага… В дипломе, выданном на имя Зорина, значилось, что он с отличием окончил Первомайский медицинский техникум по специальности «Санитарный фельдшер». Крошечным фотоаппаратом «Минолта» Вендиго сделал несколько снимков. «Пополним досье!» Аккуратно все сложив, как было, Степан оглянулся мельком – не наследил ли? – и двинулся к выходу. Пока, Миха… На улице явно посвежело – легкий ветерок, задувавший с утра, обрел упорство и силу, а небо потихоньку затягивалось облаками. Вдали, за стальными зигзагами железнодорожного моста, тучи сбились кучно, плотно, наливаясь угрожающей чернотой и дыша стужей. «Опять снег…» – поморщился Вакарчук и прикрыл за собой калитку. Ежась от знобких дуновений, он двинулся к выезду на Энгельса, где буксовал фургончик «Иж», прозванный «каблуком». От машины-«пирожковоза» тянуло сдобой. Полный надежд, радуясь исполненной миссии, Степан погружался в мечты, уходя от советской действительности. Он сделал очередной шажок, немного приблизившись к пляжам Майами и Елисейским Полям… Глядя в спину Вакарчуку, дворник поднял воротник тулупа и заговорил, тронув тангенту рации: – Вызываю Два-три-пятого. Объект выходит на Энгельса. – Понял вас. Два-три-семь, Два-три-семь, принять объект под НН. – Два-три-семь Два-три-пятому. Приняли. Ведем… Вечер того же дня Москва, улица Чайковского Джек Даунинг едва дождался, пока кабинет шефа покинет бледный и вялый Винсент Крокетт – в отличном костюме от «Брукс бразерс», с золотой заколкой на галстуке, – и с перхотью на синем воротнике. Соберет свою волосню в идиотский хвост, да так туго, что кажется, будто щеки оттянуты к ушам, нацепит золотые очочки на прыщавый нос и ходит, улыбается маслено, аки поп на исповеди. Еще и бороденка эта куцая… Хоть бы крошки иногда с нее стряхивал, свин хиппующий! Вежливо улыбнувшись Крокетту, Даунинг прошел в кабинет. Келли по своей привычке любовался потолком. – Хэлло, Джек. – Резидент натянул улыбку. – У тебя такое лицо… Как будто ты полез в холодильник за пивом, а увидел там дохлую крысу. – Живую, – посмурнел Джек. – Только что с ней разминулся. Дэвид весело рассмеялся. – Марта его тоже недолюбливает, говорит, что от Винса попахивает. – Воняет! – поправил Даунинг. – У каждого есть свои маленькие недостатки. Что у тебя? – Агент Вендиго отзвонился нашему человеку по срочному коду, – горделиво объявил Джек. – Он выполнил задание и готов передать ценные сведения. – Ага! – оживился Келли. – Очень хорошо! Просто замечательно. Готов, значит, передать… А как? – У меня идея, шеф, – бодро выдал Даунинг. – Я сам выеду на Украину за информацией! – Дже-ек… – протянул Дэвид, укоризненно качая головой. – Я понимаю, что засиделся ты, что в поле потянуло, но как ты это себе представляешь? А, инициативный tovarisch? – Я оказал большую услугу одному советскому товарищу, и он разрешил мне попользоваться его гаражом и машиной, – небрежно изложил свой план Джек Даунинг. – На ней я доеду до Киева, до еще одного «подпольного» гаража. Там пересяду на «Москвич» и уже на нем доберусь до Первомайска. Если не нарушать правил движения, я не заинтересую ГАИ и не засвечусь по дороге. – Возможно, – со скепсисом откликнулся Келли. – Но твое отсутствие в Москве быстро заметят – и сделают выводы. Джек победительно улыбнулся. – Не заметят! Оуэн, заходи! Дверь неуверенно приоткрылась, пропуская в кабинет… копию Джека Даунинга. Тот же блейзер, джинсы и то же лицо – грубоватое, словно рубленное топором, и скуластое – чувствовалась толика индейской крови. – Ну как? – спросил Джек, наслаждаясь произведенным эффектом. – Представься, Оуэн. – Оуэн Чэнси, сэр! – подтянулся посетитель. – Сержант морской пехоты, сэр! – От-тлично… – выговорил Дэвид, вскакивая. Подходя то к Чэнси, то к Даунингу, он всматривался в каждого, качал головой и хмыкал. – Да вы как близняшки, ребята! Здорово! – Я его сразу приметил, – похвастался Даунинг, – как только прибыла смена, а теперь вот пригодилось. Оуэн сможет показываться на всех приемах – поулыбается, покрутится и домой. Грим ему нужен по минимуму, поэтому никто ничего не заметит. А я не собираюсь долго задерживаться. Как говорят наши русские друзья – только туда и обратно! – Ладно, Джек! – рассмеялся Дэвид. – Будем считать, что ты меня уговорил! Тем же вечером черный «Линкольн» покинул посольство. Покатил, не слишком разгоняясь, по Садовому кольцу. Оуэн Чэнси в образе Даунинга поглядывал в окно, демонстрируя КГБ скучающее лицо гражданского помощника военного атташе, а сам Джек стоял на четвереньках, полулежа на заднем сиденье. Прицепившуюся «дублерку» водитель «Линкольна» как будто не замечал – ехал спокойно, не превышая скорость, и только сворачивая к Сокольникам, сказал громко: – Мистер Даунинг, приготовьтесь! – Всегда готов! – глухо ответил Джек из-под наброшенной куртки. Лимузин внезапно газанул и, легонько повизгивая тормозами, свернул к парку. – Пора! Даунинг выскочил из притормозившего автомобиля и даже не поскользнулся. Мигом перепрыгнул низенькие кустики, затаился за деревом, бурно дыша. Давненько он не бегал… «Дублерку» слегка занесло на повороте, но шофер справился и пригасил скорость – «Линкольн» впереди вовсе не уходил от преследования, а спокойно катился, припадая к запорошенному асфальту черным лакированным корпусом. Вскоре обе машины умчались, и вернулась тишина. К вечеру похолодало, ветер шумел, путаясь в ветвях, и даже не верилось, что ты находишься посреди огромного, опасного города. Джек захихикал, застонал, затрясся, давясь от смеха. Он захлебывался, кашлял, стуча себя кулаком по груди, и снова хохотал, слабея, поджимая ноги, едва не падая, пока вовсе не обессилел. – Это нервное… – пробормотал Даунинг, издавая последние истерические смешки, и натянул на голову лыжную шапочку, купленную намедни в местных «Спорттоварах». На нем вообще не было ничего с этикеткой «Made in USA», кроме советского паспорта, изготовленного умельцами ЦРУ. Джек шел и улыбался. Удалось! Он чувствовал себя мустангом, долгое время проторчавшим в конюшне. И стойло теплое, и корма в достатке, а ему невмоготу стоять! Скачки хочется, бешеного бега, такого, что копыта едва касаются земли и ты летишь над прерией, ликуя, пьянея от простора и воли! – Вырвался! – хихикнул Даунинг. Выйдя на Русаковскую, он спустился в метро на станции «Сокольники», блаженствуя, что стал невидимкой, одним из людишек-букашек, копошащихся в московском муравейнике. Он пропал, растворился в толпе, как осенний лист слетает на аллею – и будто исчезает, сливаясь с опадом. Джека распирал интерес и любопытство – снаружи, через стекло машины или на каком-нибудь официальном мероприятии, невозможно увидеть течение обычной жизни. Она начинается за порогом посольства, вне обычных сборищ дипломатов и шпионов, в которых «гражданскому помощнику военного атташе» приходится вращаться. И вот он прорвал начертанный магический круг! Москвичи и гости столицы толклись вокруг, неприятно поражая Даунинга. Они совсем не походили на голливудский стереотип – узколобых советских варваров. Никакой злобы, подозрительности, страха не наблюдалось вообще – русские дремали, покачиваясь на диванах вагона метро, увлеченно читали и торопливо прятали книги в портфели или сумочки, когда поезд с воем выныривал из туннеля к нужной им станции. Молоденькие студентки щебетали, беспричинно смеясь и стреляя глазками, пара высоченных баскетболистов с огромными сумками лениво перебрасывалась мнениями о последней игре «Жальгириса», мужчины постарше говорили о работе, о женщинах, о рыбалке и хоккее или о новой космологической теории – Джек и такое уловил краем уха. Вот молодой парень бережно занес в вагон букет белых калл, обернутых газетой, чтобы морозец не побил цветы. Женщина лет сорока озабоченно пересчитывает мелочь в кошельке, шевеля губами. А на станции «Проспект Маркса» какому-то деду стало плохо, и он присел на скамью у сдвоенной граненой колонны. К нему тут же подошли, кто-то вызвался сбегать за врачом, невозмутимая бабуся достала валидол… Хоть плакат с них рисуй: «Человек человеку – друг, товарищ и брат!» Выйдя на «Фрунзенской», Джек изрядно поплутал, но все-таки выбрался к нужному гаражному кооперативу. Достав из кармана тяжелый ключ, открыл бокс и шагнул вовнутрь, притягивая за собою толстую дверь. Ширкнул засов. Лишь теперь Даунинг включил свет – неяркую лампочку под потолком. В гараже было тепло, вдоль стен тянулись верстаки и полки, забитые автохламом да банками с соленьями, а над смотровой ямой покоилась старенькая «Волга» «ГАЗ-21». Похлопав машину по гулкой крыше, Джек бочком обошел ее, выходя к узкой лежанке, застланной толстой стопой шерстяных одеял. Рядом, на манер спинки дивана, тянулись ребристые батареи отопления – они ощутимо грели, изредка пощелкивая, словно по трубам проносились маленькие железные шарики. – Утро вечера мудренее, – старательно выговорил Даунинг русскую присказку. Ехать на ночь опасно – машин мало, среди них сложно затеряться, а вызывать подозрения у тутошних гаишников не хотелось категорически. Лучше завтра с утра. – Samoe to, – блеснул Джек знанием просторечного говора и выключил свет. Вторник, 18 февраля 1975 года, день Первомайск, улица Дзержинского Несколько дней мы с Инной только переглядывались. Иногда в пустом коридоре она прижималась ко мне на секундочку, а я не отказывал себе в удовольствии приобнять девушку. И ей, и мне хотелось, чтобы побольше да подольше, но чувство долга затевало поединок с моим увлечением и побеждало. «Кака така любовь?» Я злился, но подчинялся велениям совести и разума. Нет, в самом деле! Программа преобразования голоса давно готова, а задумка отправить подарочек Андропову так и осталась в планах. Это что такое? А работа в Центре? Ромуальдыч уступил мне место – рули, мол! – а у рулевого одни девочки на уме… И я откладывал личную жизнь «на потом».