– Спокойно, – усмехнулся боец. – Осмотр ещё не закончен. – Ищите! – рявкнул я на ни в чём не виноватого «спеца». – Всё тут переройте, но достаньте! Простояв какое-то время у входа, я не удержался и присоединился к «альфе»: метался по лачуге, раскидывал вещи в поисках каких-нибудь улик, открывал коробки и сундуки – но ничего, лишь создавал бесполезную суету и мешал специалистам. Спустя десять минут в ухе тихонько зашипел передатчик. Говорил командир. – Надо улетать отсюда и поскорее. Вы с нами? Я сжал кулаки и тихонько выматерился, но делать было нечего: – Да. Конечно, с вами, – досадно было уходить вот так, несолоно хлебавши. Снаружи «альфовцы» уже цепляли фалы к поясам. Один из бойцов крепко ухватил меня подмышками, и в тот же миг мы вознеслись к серым небесам, которые «крокодил» рубил на ломти своими чудовищными винтами. В брюхе вертолёта было темно, душно и тесно, поэтому за время полёта я вспотел и ещё больше разозлился. Мистика какая-то. Как сквозь землю провалились. Причём ладно если б мальчик был здоров, можно было бы пролезть в какую-нибудь дыру или подкоп, но он же, чёрт возьми, инвалид! С таким креслом, как у него, не во всякую дверь пролезешь, не то что в пролом. Вопросы, одни вопросы. – Эй! Ты где сейчас? – прервал мои размышления Палыч. Перед глазами повисла его морда – печальная и замученная. – Лечу в отдел. – Взяли? – поинтересовался он. – Нет, – раздражённо рыкнул я, предвкушая вопли и упрёки в некомпетентности. – Почему? А, ладно, потом, всё потом. Сейчас я дам команду высадить тебя на ближайшей площадке. Вызывай машину и срочно дуй на адрес. Плохое предчувствие. Очень плохое. – Что случилось? – осторожно спросил я. – Убийство случилось, – устало ответил Палыч. – В Собрании минус ещё один депутат. – Ах ты ж!.. – я завернул короткую, но жёсткую тираду из нескольких слов. Спецназовцы покосились, но ничего не сказали. – Ага, полностью согласен. Похоже, ты был прав. Накаркал, сукин сын… Давай на место, короче. А я – спать на пару часов. Прикажу будить меня только в случае ядерной бомбардировки или поимки заказчиков, поэтому давай там… Проявляй разумную самостоятельность. – Есть проявлять разумную самостоятельность, – с напускной бравадой отозвался я. Несмотря на признание моей правоты, на душе было паршиво. – С аналитиками связался? Они ищут хакеров? – Ага. Они сами тебе позвонят, как что-то найдут. – Принял. Давай, Пал Палыч, приятных снов. – Ой, да пошёл ты… – шеф отключился. Меня высадили на крыше жилого комплекса образцового содержания, практически в двух шагах от Дворца Советов. Даже на расстоянии он возвышался так, словно я стоял у его подножия. Ленин на крыше незаметно для глаза вращался, указывая рукой на солнце, словно призывал человечество последовать за Икаром. Зеркальные окна и стальные гербы ярко сверкали, а с севера порывистый ветер нёс серые унылые тучи. В который уже раз я удивлялся тому, как близко и в то же время невообразимо далеко находятся два совершенно разных мира: анархическая Горбушка и незыблемо-тоталитарный Дворец Советов. Вертолёт «Альфы» развернулся и помчался на восток, в сторону Конторы, а я, отыскав выход с крыши, покинул дорогое жильё партийных начальников, немало шокировав своим появлением старичка-консьержа. Он провожал меня испуганным взглядом – похоже, увидев вертолёт, подумал, что Контора опять прибыла по душу какого-нибудь жильца. Такое часто бывало – фавор и опала в стране советов шли бок о бок. – Всё в порядке? – голос был едва слышен из-за включенного на полную громкость малюсенького телевизора. – Да, – кивнул я и вышел, стараясь поддерживать загадочный вид. Снаружи уже ждала моя «Волга». Я несколько раз произнёс адрес, раздражаясь всё сильнее, пока навигатор, наконец, не пиликнул и не повёз меня к месту преступления. В центр, к грандиозному бассейну «Москва» у метро Кропоткинская. Машина выехала на автостраду и набрала умопомрачительную скорость. Мимо проносились новые безликие кварталы и старые, упрятанные за высоченные серые стены-саркофаги. «Волга» то ныряла в глубокие туннели, освещённые тусклыми жёлтыми лампами, то снова показывалась на открытых участках. Не прошло и десяти минут, как я уже был на месте, правда, с тошнотой из-за постоянных резких маневров. Навигатор вывел на бывшую Пречистенку – древний и некогда очень любимый мной район. Тишина, зелень сквера, обилие музеев и красивая архитектура делали его одним из тех мест, где чувствовался дух города – того самого, древнего, а не нового, вечно куда-то спешащего. Старинные особняки с колоннами и лепниной, белые монастырские постройки с узкими зарешеченными окнами, мемориальные доски, – всё это безумно мне нравилось. Поэтому сейчас я с искренней болью в сердце смотрел на эту самую улицу и не узнавал её. От похожей издалека на Колизей громадины, снова построенной на месте руин Храма Христа Спасителя, в небеса поднимался колоссальный столб белоснежного клубящегося пара. Страшно было даже представить, сколько электричества потребляла такая махина. Из знакомых мне мест остался только сквер с загаженным памятником Энгельсу, на голове которого денно и нощно сидели неистребимые голуби. Кроме него уцелели музеи Толстого и Пушкина, а также одна из монастырских построек у сквера. Всё остальное изменилось до полной неузнаваемости. Вместо узкой улочки – широкий проспект, поражающий воображение, но совершенно неприспособленный для жизни. Особняки исчезли: новокоммунисты почти полностью перестроили район – и на месте усадеб «проклятых капиталистов» ныне громоздились высокие каменные семи- и восьмиэтажки, построенные по чертежам сталинских времён. Новая власть хотела в точности осуществить древний план переустройства центра и создать ту Москву, которую когда-то видели в своих фантазиях сталинские архитекторы. Тогда ещё Дворец Советов должен был получиться куда меньше и располагаться тут – на месте бассейна. А проспектам, примыкавшим к главному строению всего коммунистического мира, было суждено стать центром государства мирового пролетариата. Населять их планировалось исключительно высшими партийными чинами, генералитетом, знаменитыми учёными и деятелями культуры. Но получилось как всегда. После того как район был перестроен и заселён, Дворец Советов решили перенести, а дома с номенклатурой, разумеется, остались. Получился интересный казус: широкие проспекты вели к бассейну, а к Дворцу Советов приходилось добираться чёрт-те как. Это создавало чудовищные проблемы с транспортом, особенно по утрам, когда вся эта орава ехала на работу. С этим, конечно, пытались справиться, например, при помощи широкой подземной трассы. Но до её сдачи в эксплуатацию было ещё далеко, и длинные кортежи каждое утро стабильно застревали в пробках, состоявших исключительно из тех самых кортежей. Машина остановилась у старого особняка, уцелевшего во время сноса лишь благодаря тому, что это была какая-то знаменитая усадьба. Интересное розовое двухэтажное здание с высокими окнами, закруглявшимися вверху. Вход – слева: массивные деревянные двери, на которых красовались огромные ручки из потемневшей меди. Рядом табличка – «Управа района Хамовники». Немного дальше стояли «скорая» и легковой милицейский «москвич» – жёлтый, с синей полосой. Я прошёл внутрь (дверь подалась очень тяжело и неохотно) и увидел стойку, за которой сидела очень нервная пожилая женщина, из-за причёски похожая на пуделя. – Нельзя! Приёма нет! – взвизгнула она, заметив, как я вхожу. Удостоверение её успокоило. – А… Простите. Проходите, товарищ… – она подслеповато прищурилась… – майор. Второй этаж, там уже работают ваши. Широкая лестница, устланная мягким красным (но грязноватым) ковром, привела меня на второй этаж. «Наши» обнаружились поблизости – в коридоре, напротив двойных дверей с золочёной табличкой «Приёмная». Судмедэксперт ходил туда-сюда со скучающим видом – он давно зафиксировал всё на фото и ждал, когда я дам отмашку и можно будет увозить тела для вскрытия. Поблизости торчали двое совсем молодых курсантов из милицейского училища: с виду обычные курносые и веснушчатые дворовые пацаны, которым кто-то смеха ради выдал тёмно-серую форму и погоны с буквой «К». Наглядная демонстрация катастрофической нехватки кадров. Я присвистнул, когда узрел место преступления во всей красе. Напротив приёмной располагался стеклянный шкаф, аналоги которого можно было найти в любой организации: там хранились всякие вымпелы, кубки и прочая лабуда, выигранная конторой или её сотрудниками. И вот рядом с этим шкафом, разбитым вдребезги, посреди вымпелов, мятых жестянок, выкрашенных под золото, и заляпанных кровью грамот, в красной луже лежал завязанный в три узла труп. Меня чуть не стошнило при виде такого надругательства над человеческим телом. Серьёзно – это выглядело просто омерзительно. Руки, ноги, голова, торс – всё перемешано так, будто тело было колодой карт, и убийца её перетасовал. Белели осколки костей, кое-где прямо из кожи и обрывков ткани торчали длинные острые куски стекла и дерева. В конце коридора лежало второе тело – мужчина в мятом сером костюме и рыжих ботинках. У этого трупа отсутствовала верхняя часть головы, а от шеи и нижней челюсти ещё шёл едва заметный дымок, вонявший горелой пластмассой и пережаренным мясом. – И снова привет, Филипп Глебыч, – поприветствовал я судмедэксперта. Он пожал мне руку. – Ну, рассказывай. – История такова, – начал он тихим голосом, похожим на завывание ветра в лабиринте склепов и могильных плит, – вон тот мужик без головы – Ухтин Павел Петрович. Бывший фронтовик, инвалид всего, что только можно. Старшина ВДВ. Принимал участие в Варшавской десантной операции, там же попал под обстрел, из которого выбрался только наполовину. После лечения и демобилизации вернулся в Москву и устроился сюда завхозом. Я слушал, кивая. – Кто ж тебе всё это рассказал? – Местные, – пожал плечами судмедэксперт. – Пока не гавкнул на них, не отстали, всё тараторили. – Продолжай, – попросил я. – Был на хорошем счету, работал усердно, пил умеренно. Но сегодня, во время визита депутата Лукацкого, пошёл в приёмную и в два счёта превратил его тушку… Собственно, в это, – Глебыч, не подобрав подходящего сравнения, указал на тело. – А сам старшина после этого самоубился. При помощи имплантатов, судя по всему. Следов алкоголя или наркотиков у него в крови не найдено. – А что с Лукацким? – А ты сам не видишь? – эксперт посмотрел на меня со всей мировой скорбью во взоре. – Старшина его просто уничтожил. Более подробный список травм составлю, когда окажусь в Конторе. Хотя можно было бы ограничиться одним словом «фарш». – У старшины были отключены боевые имплантаты? – поинтересовался я. – Без аугментаций сделать такое с человеком невозможно, будь ты хоть трижды десантник. – Поня-ятно, – протянул я. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы сделать вывод о сходстве этого убийства с предыдущим. Жертвы-депутаты, убийцы-фронтовики, а когда дело сделано, инструмент самоустраняется. Я вызвал перед глазами досье Лукацкого. Даты, учёба, рабочий путь… А вот и то, что мне нужно. Второй Белорусский фронт. Штабист, принимал участие в планировании Варшавского десанта. Занятно. Это было, безусловно, заманчиво – решить, что убийство произошло на почве ненависти к офицеру, из-за которого старшина остался инвалидом. Красиво получается. Очень красиво. И расследовать, вроде, ничего не надо. Снова на месте и мотив, и улики, и сам убийца. Тоже дохлый и потому немой. Можно было хоть сейчас подшивать информацию в соответствующую папочку и составлять рапорт. Но это явно была попытка скрыть истинные мотивы. Причём, не в пример прошлому разу, попытка достаточно топорная. Возможно, я просто параноик и игнорирую старую добрую бритву Оккама, но что-то внутри меня буквально кричало, что надо пинать экспертов. Пусть ищут хакера, способного на подобное, пусть восстанавливают мозги из дыма и сажи – плевать. – Сейчас я осмотрю тут всё, а потом пойду опрашивать сотрудников, – сказал я, наконец, Глебычу. – Пять минут, и можете грузить. – Насчёт опроса… Всё от начала и до конца видела девушка-секретарь, но её только что забрали. – Кто? Куда? – удивился я. – Психушка. «Ну да, действительно», – подумал я. Если уж у меня вид места преступления вызвал отвращение, то что говорить о несчастной секретарше… Я подробно, борясь с тошнотой, осмотрел тела и вывернул карманы, но не нашёл ничего интересного: документы, карточки, немного наличных денег. У старшины, к моему изумлению, под рубашкой блестел маленький серебряный крестик. Пока я копался, на второй этаж поднялись две здоровые бабищи в белых халатах и колпаках – они несли с собой носилки. – Забирайте, – скомандовал я, когда закончил, и санитарки утащили негромко похрустывающее тело Лукацкого. Курсанты наблюдали за этим с бледными лицами и, похоже, жалели о выборе профессии. Опрос продлился недолго: сотрудники управы не могли сказать ничего важного, поскольку в момент убийства находились на рабочих местах. Это меня не сильно расстроило – меньше бумажной работы, и я спустился к женщине-пуделю. – Мне нужен доступ к записям камер, – сказал я, и вахтёрша, быстро закивав, поднялась, уступая мне место. Я плюхнулся на старое скрипучее офисное кресло и взглянул в большой монитор марки «Рубин», на котором был виден каждый закуток управы. – Когда всё произошло?